| Саня | Дата: Воскресенье, 15 Января 2012, 21.05.43 | Сообщение # 461 |
Группа: Админ
Сообщений: 65535
Статус: Отсутствует
| Gennadij,
Нет,у многих чиста,как это ни странно. Жизнь разнообразна и не влезает в два определения типа только черное,или только белое!Чем и хороша жизнь,что она многолика!
Шведские советские
Алексей СМИРНОВ
капитан-лейтенант Николай Басуков. Фото середины 30-х годов
Несколько лет назад в лесной избушке неподалеку от шведского местечка Росбу был найден труп старика, известного среди местных жителей как «человек со странностями». Он дичился людей, редко появлялся в населенных пунктах, зарабатывая на жизнь в качестве лесоруба у разных хозяев. При этом старик орудовал по старинке топором и ручной пилой, отказываясь брать в руки современную технику, поскольку ее шум разносился далеко вокруг и мог выдать его местонахождение. Когда он ехал из своего домика на лесную делянку на велосипеде, то рефлекторно оглядывался назад: не преследуют ли его. Заслышав шум автомобиля, он соскакивал с велосипеда и, схватив его под мышку, скрывался в придорожных кустах, возобновляя свое путешествие, лишь когда лесная дорога вновь пустела.
Старика звали Василий Нечуро. Это был один из почти трех тысяч советских военнослужащих, бежавших в годы войны в Швецию. Некоторые, как Василий, спаслись здесь от немецкого плена, другие осенью 41-го вырвались из огненного котла Моонзунда. Василий Нечуро сбежал от охранников по пути в лагерь интернированных и более трех десятилетий жил в Швеции настоящим робинзоном – о нем не знали ни Стокгольм, ни Москва. Его обнаружили лишь в 1974 году, дали пенсию и шведские документы. Когда старый солдат умер, на его банковском счете оказалось 180 тысяч крон – он так и не прикоснулся к пенсии, на которую, как он считал, не имел права. В начале 90-х шведские власти обратились в украинское посольство в Стокгольме с просьбой разыскать наследников Нечуро. Дипломаты родственников не нашли, и в результате пенсионные средства вернулись шведскому государству. Бывший красноармеец прошел по жизни трагической тенью, никого ничем не обременив, не создав семью и не заведя друзей.
Таких солдат Великой Отечественной, как Василий Нечуро, для которых конец войны в мае 45-го стал лишь началом многолетнего подполья, в Швеции было много. Кто-то из них жив и по сей день, отказываясь обнаружить себя из страха подвергнуться репрессиям в стране, давно прекратившей свое существование. «Мы знаем, что в нашей стране есть бывшие советские военнослужащие, бежавшие из немецкого плена в Швецию, которые до сих пор сохраняют инкогнито», – заявила недавно на заседании риксдага депутат Улла Хоффманн и потребовала вернуться к забытому эпизоду прошлого, продолжающего калечить жизни людей – бывших красноармейцев и краснофлотцев.
Как же случилось, что многие из солдат Великой Отечественной, оказавшихся в нейтральной Швеции, получили столь мощную инъекцию страха? В их шведских домах висят в шкафах как самые дорогие реликвии потрепанные морские тужурки и защитные гимнастерки, в которых они встретили первый удар германской военной машины в 41-м. Там есть дырки от пуль и осколков, но нет отверстий для наград. Эти старики не получили даже обычной для всех участников Великой Отечественной медали «За победу над Германией», их не поздравлял президент в недавний юбилей Победы, а их близкие в России на вопросы о судьбе «шведов» привыкли за многие годы уклончиво отвечать: «Пропал без вести».
Кажется, над этими воинами – мертвыми и живыми – до сих пор висит проклятие, которое можно снять, лишь рассказав о деле, превратившем их в отверженных. Это так называемый «процесс Басукова», с помощью которого Москва когда-то показала всем, кто не пожелал возвращаться из Швеции в объятия Сталина и Берии, что ожидает людей, осмелившихся бросить вызов режиму.
Тральщики ада
[cut]К концу сентября 1941 года сопротивление защитников островов Моонзундского архипелага было фактически сломлено. Волны атак немецких бомбардировщиков накатывали на Эзель, Даго и десятки мелких островов архипелага, в портах горели взорванные транспорты и эсминцы, толпы солдат и моряков, вышедших из боя или спасшихся с подбитых кораблей, теснились на причалах, ожидая эвакуации.
Но чуда не случилось. Балтийский флот еще в августе ушел из Таллина в Кронштадт, вся Прибалтика была занята врагом, бои шли далеко на востоке. Архипелаг оказался глубоко в немецком тылу, и единственная пуповина, связывавшая его с родиной, – Финский залив – была перетянута плотным заслоном немцев и финнов. Еще сражался гарнизон Ханко в Финляндии, но радиостанция этой базы Балтфлота передавала, что положение отчаянное. Прорываться к обреченному Ханко или уходить на запад, в Швецию? Об этом думали защитники островов, сумевшие добраться до какого-либо плавсредства, будь то рыбачий баркас, выброшенная на берег шлюпка или один из немногих остававшихся на плаву кораблей Балтфлота. Среди уцелевших счастливчиков оказались и два допотопных тихоходных буксира, номера 82 и 89, едва выжимавшие девять узлов, переоборудованные в тральщики и пережившие почти трехмесячный ад, в огне которого бесследно исчезли десятки куда более подготовленных к современной войне кораблей. Тральщики пришли летом из Ораниенбаума на острова Моонзундского архипелага и все это время работали в паре: сцепленные тралы делали работу эффективнее.
«Бомбы немцы на две старые калоши предпочитали не тратить, самолеты заходили на бреющем и поливали нас из пулеметов, – волнуясь, рассказывает 85-летний Константин Арзамасов из шведского городка Эскильстуна, служивший на 82-м сигнальщиком, и вот теперь, впервые в жизни, встретивший русского журналиста. – Но наш командир Криволапов, ему уже лет 50 было, когда его призвали из запаса, спас экипаж, разрешив всем при приближении немецких самолетов бежать в трюм и ложиться там на пол. Немцы били с воздуха под углом, пули до нас в трюме если и долетали, то уже на излете. Так все и выжили. Корабль как решето, а у нас из тридцати человек экипажа – только один легкораненный».
Около десяти вечера 20 сентября оба тральщика, пережив очередной авианалет, покинули агонизирующий Даго, взяв курс в открытое море. Куда? На 82-м никто командиру лишних вопросов не задавал – матросы мечтали лишь вырваться из ада. У всех в памяти была красная от крови вода гавани Тригве на Эзеле, в которой немцы поливали стальным дождем остатки гарнизона острова.
Теперь все было позади. Тральщики, глубоко зарываясь в черные, уже набиравшие штормовую силу балтийские волны, уходили в ночь, точно израненные стальные киты, чудом сорвавшиеся с гарпунов. Свободные от вахты матросы, измотанные двухмесячными боями, заснули, где придется. Некоторые отказались идти в кубрики и улеглись сверху, надеясь, что если корабль наскочит на мину, взрывная волна выбросит их за борт и даст шанс на спасение.
Утро выдалось спокойным и ясным. Тральщики встали на якорь. Вдалеке едва различалась полоска земли. «Там Ханко!» – сообщил капитану заступивший на вахту на мостике Костя Арзамасов, опустив бинокль.
– Какой Ханко? Это Швеция, – сухо отозвался младший лейтенант Криволапов, наконец-то раскрыв перед подчиненными тайну ночного перехода.
Шестьдесят человек экипажей-«неразлучников» знали о Швеции только по учебникам географии: это была капстрана, а советский человек, как известно, должен жить и умереть на своей родине.
«Теперь я изменник родины, – промелькнуло в голове у Кости Арзамасова. – Но что же делать-то?»
Новость о Швеции уже разнеслась по кораблям, матросы притихли, каждый думал, что принесет ему скорое будущее.
Со звездой на рукаве и лосьоном во фляге
Эсминец доставил интернированные экипажи в городок Нюнесхамн, где доброжелательных шведских моряков сменили солдаты с каменными лицами, не желавшие вступать в контакт с пришельцами с востока. Под плотной охраной краснофлотцев повели в баню. Помывшись, они обнаружили, что форма исчезла.
«Господа, ваше обмундирование направлено на химобработку, вам предлагают переодеться в шведскую одежду», – сообщил переводчик. В углу лежала груда тряпья, извлеченного с мобилизационных складов: шинели из двухцветного сукна, с синими воротниками и обшлагами, высокие башмаки с коваными подошвами, серые шерстяные штаны. Все чиненое, с заплатами и штопкой, но чистое. «Смотри, форму Карла ХII дали», – шутили моряки, облачаясь.
На ночлег определили в пустой деревянной гостинице. Кроватей там не было, зато посты выставили повсюду. Солдат с винтовкой стоял даже на козырьке над главным входом. Но бежать никто и не собирался: матросы заснули как убитые, расположившись вповалку на полу, на выданных шведами матрасах. С утра к гостинице началось паломничество. По радио передали, что в Нюнесхамн привезли интернированных русских, и местные жители целыми семьями отправились посмотреть на экзотических гостей. «Погода была хорошая, тепло, мы окно распахнули и завели взятый с тральщика патефон. Сначала танго поставили, затем фокстрот, – вспоминает Константин Арзамасов, – шведы нам в окна сигареты стали кидать, а ребята – махорку в ответ».
Вскоре подогнали автобусы, и матросов повезли в постоянный лагерь. Путешествие закончилось в глухом лесу, поблизости от местечка Бюринге. Одного взгляда на открывшуюся картину было достаточно, чтобы понять: шведские власти не собираются церемониться с «красными», которых вот-вот разгромит победоносный вермахт. Забор из колючей проволоки в три ряда, сторожевые вышки по углам, щитовые деревянные бараки, охранники с немецкими овчарками...
Начали обустраиваться. Первым делом попросили у шведов баню. Те привезли материал, предложили строить самим. С готовой баней жизнь пошла более сносно. Потянулись однообразные дни ожидания. Ни работы, ни новостей, ни книг. Подъем в семь утра, перекличка, и делай что хочешь, до отбоя. Еда такая, что и ноги не протянешь, и сытым себя не чувствуешь: на завтрак кофе суррогатный, две пластинки сухих хлебцев, на обед – пара вареных картофелин с двумя тонкими кусочками колбасы, стакан молока, обезжиренного до синевы, на ужин – еще пара картофелин.
Первое время интернированные убивали время, играя самодельными картами на советские деньги, ставшие бесполезными в Швеции. Кто-то принялся забивать домино, образовалась шахматная секция. Когда из советского посольства в Стокгольме прислали русско-шведские словари и музыкальные инструменты, жизнь пошла более осмысленная. С островов в Швецию спаслись два профессиональных артиста, служивших в ансамбле песни и пляски Балтийского флота, баянист Виктор Розмыслов и танцор Николай Ткач. Они организовали музыкальный коллектив из лагерников, гастролировавший в окрестных поселках и даже дважды выезжавший в Стокгольм. Для путешествий шведы выдавали артистам пальто, под которыми надлежало скрывать при выходе «в свет» флотские форменки, пошитые интернированным морякам по заказу посольства в ателье эксклюзивного стокгольмского универмага «Нордиска Компаниет». У Константина Арзамасова до сих пор сохранился комплект этого редкого обмундирования со знаменитыми на всю Скандинавию штампами «NK».
Лагерь пополнялся до начала ноября 1941 года. Сюда стекались, как свидетели катастрофы гигантского корабля под названием Советский Союз, немногие уцелевшие в жерновах немецкой военной машины – летчики, моряки, пехотинцы, политруки. О положении на фронтах никто не знал: это были последние защитники островов Моонзундского архипелага, спасавшиеся, кто как мог. Одним удалось угнать эстонский рыбачий баркас, у других были припрятаны посыльные катера, третьи пришли на Готланд на весельных лодках: их ладони были как куски окровавленного мяса, кожа свисала клочьями.
Среди последних был и капитан-лейтенант Басуков, командовавший на Эзеле флотилией из 25 морских «охотников». Все его корабли были потоплены в боях, Басуков с 14 оставшимися в живых моряками своей флотилии сражался в конце сентября на полуострове Церель на Эзеле, где пульсировал последний очаг советской обороны. Второго октября генерал-лейтенант Елисеев, командовавший гарнизоном Эзеля и Даго, со всем своим штабом на торпедных катерах эвакуировался на Ханко, бросив подчиненных на произвол судьбы. Они не получили даже приказа о дальнейших действиях, лишь совет «попытаться пробиться на Ханко или Даго или присоединиться к эстонским партизанам». Как пробиться? Идти пешком по морю? В винтовках и наганах оставалось всего по несколько патронов – держать оборону было нечем. Басуков предложил разыскать лодки и спасаться в Швецию: до Готланда было относительно недалеко, ветер дул с востока, но главное, немецкая блокада островов с запада была наименее плотной. Так и решили. Разыскали шесть брошенных на берегу рыбацких лодок и поздно вечером третьего октября пустились в путь. Шторм быстро разбросал маленькую флотилию, на следующие сутки к Готланду пришла единственная лодка с Басуковым и еще четырьмя моряками.
В начале 1942 года в лагерь прибыли представители посольства, военный атташе полковник Никитушев и военно-морской атташе капитан второго ранга Тарадин. Раздали подарки – конфеты, носовые платки, книги. Привезли газеты. «Ребята, – сказали, – война идет страшная, но мы победим. Сохраняйте силу, будем вместе строить после победы родину».
23 февраля 1942 года в Бюринге пожаловала сама Александра Коллонтай, посол СССР в Швеции. Никто не мог поверить, что элегантной моложавой даме, кутавшейся в серую шубу, исполнилось 69 лет. «Не грустите, что вам приходится здесь сидеть, – обратилась посол к интернированным, – я сама побывала в шведской тюрьме в 1912 году, но я была одна, а вас много. Учите язык этой страны, я сама научилась говорить и читать по-шведски во время заключения. Что же касается русских и украинских книг, то я прослежу, чтобы вам их доставляли из стокгольмской Королевской библиотеки».
Подарки и слова поддержки были, безусловно, приятны и, главное, развеяли страхи людей, сидевших за колючей проволокой: родина не считает их предателями. Их бегство в Швецию признано правильным поступком в сложившейся ситуации.
Посольство сообщило, что пребывание интернированных в Швеции оплачивается Советским Союзом, Москва даже начала выдачу карманных денег. Командиры получали 60 крон в месяц, рядовые – 45 крон. Это были хорошие деньги. Превосходный подержанный велосипед без тормоза стоил всего 30 крон! Вскоре удалось добиться и права на работу, позволявшую дополнительно выручить 20-30 крон в месяц, но главное – вырваться за пределы лагеря. Образовались бригады лесорубов и дорожных рабочих, которые под охраной солдат ежедневно выходили за лагерные ворота. Контроль за интернированными был прост, но эффективен. Вышел наружу – получи на вахте бронзовый значок с личным номером. Явился – сдай назад. Чтобы русских было видно издалека, на левый рукав им нашили большие красные звезды. Интернированные тогда еще не знали, что получили своеобразную весточку из еврейских гетто, разбросанных по всей Европе: шведы скопировали опыт немцев, обязавших евреев носить на рукавах повязки со звездой Давида. Местные называли их «звездными пленниками».
О том, что 164 русских из Бюринге «разбогатели», прослышали торговцы и стали регулярно привозить в лагерь всякий хлам, не находивший спроса у шведов. Вскоре временные жители Бюринге «обросли бытом». У каждого появились костюмы, фотоаппараты, велосипеды, груды часов. Нельзя было купить лишь самого необходимого – продуктов, свободная продажа которых была в Швеции запрещена, и спиртного. Сначала лагерные сидельцы нацелились было варить бражку на лагерной кухне, но потом открыли для себя пещеру Али-Бабы, имевшую облик скромной станционной лавочки. Там без всяких норм и карточек продавались флаконы превосходных на вкус лосьонов для волос. Лавочник не успевал завозить товар из Стокгольма, удивляясь тому, как много жидкости впитывают стриженые головы русских. Со шведским лосьоном можно было продержаться до победы!
Казалось, живи и радуйся, что уцелел в мясорубке, да еще и заграницу повидал. Но улыбчивое поначалу лицо родины стала постепенно искажать знакомая гримаса подозрительности. Некоторые политруки и комиссары, сами спасшиеся из Моонзундского котла, занялись привычным делом – поиском «контры» среди обитателей Бюринге. Как бежал? Почему бежал? Если не изменник, то укажи на изменников!
Назад в ГУЛАГ?
На огороженном куске Швеции, осененном портретом Сталина, запахло 37-м годом. Однако выстроить всех в шеренгу вдали от родины не удалось. Люди огрызались, вспоминая имена Сталина и Берии совсем не в таком контексте, как это диктовали передовицы «Правды», доставлявшейся из посольства. Дело дошло до драк. Уже к концу 1942 года лагерь Бюринге разделился на «красных» и «белых». Последние договорились между собой – не возвращаться в страну ГУЛАГа.
Шведские власти, обнаружив, что «холодная» гражданская война в любой момент может перейти в кровавую схватку, объявили об образовании двух лагерей. Те, кто собирался вернуться в Советский Союз, были помещены в лагерь «А», а 34 невозвращенца переехали в секцию «В», отделенную от остальной территории колючей проволокой. Начальником «красных» был назначен подполковник Анисимов, «белые» выбрали себе в командиры капитан-лейтенанта Басукова.
«Русские из секции «А» отличались хорошей дисциплиной, – вспоминает шведский комиссар лагеря Вейнблад, отвечавший за продовольственное снабжение, – а в отделении «В» царила тревожная атмосфера неизвестности, проявлявшаяся в разболтанности. Страх за свое будущее рядовые и командиры заглушали лосьоном для волос. Басуков казался наиболее твердым противником режима среди всех, живших в секции «В». Он вступил в партию из чувства самосохранения в первые годы после революции, отнявшей у него многих близких. Это был интеллигентный и талантливый офицер, превосходный человек, однако нервы его не выдерживали открытого вызова Советской власти, который он бросил в общении с представителями посольства, и потому он все больше злоупотреблял спиртным. Правой рукой Басукова был старший лейтенант Иванов, служивший на гражданке штурманом дальнего плавания. Он строил на заказ замечательные модели судов, но все заработанные деньги – очень большие – прогуливал в Стокгольме, когда с ним расплачивались за работу. Его жена и сынишка погибли в блокадном Ленинграде».
Осенью 1944 года разразилась так долго подступавшая гроза. 19 сентября Финляндия вышла из войны, и открылся путь для возвращения домой интернированных в Швеции советских военнослужащих. Они были разбросаны по разным шведским лагерям, и везде – как и в Бюрингском – случился раскол. Многие уезжать из Швеции не хотели. Кому-то удалось бежать и перейти на нелегальное положение, кто-то сумел жениться или устроиться на работу, получив, таким образом, разрешение поселиться за пределами лагерей. Это их спасло. Шведское правительство решило депортировать всех, находившихся за колючей проволокой, к октябрю 1944 года. Министр социальной защиты Стаффан Содерблум, отвечавший за беженцев, так и сказал: «Надо силой выдворить из страны как можно большее количество советских граждан, по крайней мере тех, кто проживает в лагерях».
В закрытых снаружи вагонах, чтобы их пассажиры не вздумали бежать, «советскую собственность» повезли в порт Евле, откуда 10 октября 1944 года в Финляндию отправился первый пароход с 900 интернированными. Газетам было запрещено писать о депортациях: стране не следовало знать о том, что русским в Швеции отказали в праве на убежище.
Момент истины для жителей лагеря в Бюринге наступил 1 октября. Вспоминает Константин Арзамасов: «Стояла теплая солнечная погода. Шведы приказали всем нам, находившимся в секции «В», перейти в «А» для общего построения. Нас выстроили в одну шеренгу возле домика подполковника Анисимова, перед нами держал речь подполковник-летчик из посольства, стоявший в окружении шведских генералов. У летчика «скакали» глаза – то вверх, то вниз, точно мозги пытались вырваться наружу, наверно, он был на фронте сильно контужен. Шведы объявили, что те, кто хочет остаться в лагере на один-два лишних дня, а не ехать сразу в Россию, должны выйти из строя. Все стоят, боятся первыми шагнуть. Я глаза опустил, вижу, у кого-то нога шевельнулась, и вышел из строя. В результате все 34 вышли. Летчик тогда заявил: «Нет, так не пойдет. Я с каждым из них в отдельности буду разговаривать». И шведы, и посольские отошли за барак, пошушукаться. Затем стали вызывать по одному в домик Анисимова. Я был десятым. Вошел, откозырял, представился. Летчик с порога стал убеждать – что вы, мол, не едете, молодой моряк, вас шведская пропаганда обманула. Я на это отвечаю: «Дома меня будет судить трибунал, там будут другие люди, не вы». Подполковник тут сразу тон сменил, ногой как топнет: «Что ты выдумываешь! Убирайся отсюда!»
Куда дольше и напряженнее шли беседы с «главарями» – офицерами, возглавлявшими группу отказников. Продкомиссар Вейнблад был одним из двух шведских чиновников, оставшихся на время допросов в лагере. Высокопоставленные шведы, в том числе глава шведского Красного Креста граф Фольке Бернадотт, специально прибывший из Стокгольма, разгневанные покинули Бюринге после того, как посольская делегация продемонстрировала им свое весьма пренебрежительное отношение. Интернированные лишились даже моральной поддержки, оставшись один на один с официальными советскими лицами. Главная атака пришлась на капитан-лейтенанта Басукова.
«Во время разговора с Басуковым русские так кричали и ругались, что эти вопли далеко разносились по всему лагерю из-за закрытых дверей барака, – вспоминает Вейнблад. – Лишь присутствие шведского охранника у барака мешало посольским броситься на Басукова с кулаками. «Сволочь!» – доносилось с обеих сторон. Наконец, Басуков вышел, а вслед за ним вылетели те, кто его допрашивал, на этот раз переругиваясь уже между собой. Было видно, что Басуков был для них лакомым куском, который они ни за что не хотели выпускать из рук».
Вскоре лагерь «А» стал сворачиваться. Подогнали грузовики, которые принялись наполнять заработанным в Швеции добром – в кузов летели тюки материи, велосипеды, швейные машинки. Возвращающиеся, одетые в новые гражданские костюмы, прощались со своими товарищами из лагеря «В». Недавние ссоры были забыты. И те, и другие были печальны, не зная, какая участь ждет их в ближайшем будущем. Среди трех десятков остающихся говорили, что посольство не оставит их в покое. Некоторым было прямо заявлено: «Советский Союз все сделает для вашего возвращения. А мы можем многое».
Спасены
Что подразумевалось под «многим», оставшиеся в Швеции советские граждане узнали из газетных сообщений в марте 1946 года. В следственный изолятор Нючепинга были брошены пять советских военных моряков – капитан-лейтенант Николай Басуков, старший лейтенант Георгий Иванов, военврач Петр Фигурнов, матросы Николай Овчинников и Алексей Зиновьев. Москва обвиняла их в убийстве двух политруков в сентябре 1941 года и требовала выдачи преступников.
«Как следует из тщательного расследования, обвиняемые не выполнили приказа вышестоящего командования о переходе тральщиков с Эзеля и Даго в Ленинград, убили своих командиров и дезертировали в Швецию. Этих лиц следует рассматривать как уголовных преступников, совершивших убийство советских граждан на борту советских кораблей, а посему их надлежит выдать советским властям для суда в Советском Союзе», – заявила в ноте министру иностранных дел Швеции Кристиану Гюнтеру посол СССР в Стокгольме Александра Коллонтай 15 марта 1945 года.
Советский Союз стоял на пороге победы, и Швеция, сотрудничавшая с нацистской Германией в годы войны, делала все, чтобы улучшить отношения с Москвой и союзниками. Казалось, Стокгольм не раздумывая бросит еще пятерых русских в сталинскую топку. Ведь именно так было сделано с сотнями их товарищей, силой вытолкнутых из Швеции. Но в этом случае нельзя было сделать вид, что Швеции неведома их дальнейшая судьба. Обвинение в убийстве влекло за собой расстрел. Судебное разбирательство было назначено в Швеции. Пятерым морякам дали адвокатов, суд затребовал из Москвы материалы дела.
История была рассказана складная, с точными датами, деталями и показаниями очевидцев. Советская сторона утверждала, что политруки Яковлев и Акулов раскрыли планы заговорщиков дезертировать в Швецию и, когда обратились к ним с предложением одуматься, были застрелены из револьверов на палубе одного из тральщиков. Их одежду и документы сожгли в корабельной топке, а в качестве дополнительной уловки, призванной убедить всех, что офицеры сами покинули тральщик и вернулись на Даго, в воду была сброшена шлюпка.
Дело, однако, стало рассыпаться при самом поверхностном рассмотрении. Как мог Басуков оказаться на борту тральщика, если он прибыл в Швецию спустя две недели? «То, что Басукова притянули в эту историю, доказывает фальшь всех обвинений, – заявил адвокат в одном из своих первых выступлений. – Его верность воинскому долгу подтверждается свидетельскими показаниями капитан-лейтенанта Мишарина. Он сообщил, что Басуков добровольно после гибели своих катеров пошел сражаться на суше, поклявшись биться до последнего. Доказано, что он находился на Цереле в числе последних защитников Даго. Если он состоял в заговоре с Ивановым и прочими, что мешало ему уплыть в Швецию на тральщиках?»
Следом стали рассыпаться все свидетельства обвинения. В ночь перехода из Эстонии в Швецию штормило, и нужно было оказаться волшебником, чтобы точно попасть с расстояния в десяток метров из револьвера в человека, потратив при этом всего один патрон. В любом случае на посудине длиной двадцать пять метров убийство не могло остаться незамеченным. Зачем заговорщики стали смывать кровь на палубе, если через нее перекатывались волны? Как они могли сбросить на воду шлюпку, если шведские пограничники подтвердили, что шлюпки на обоих тральщиках были в наличии? Свидетели уверяли, что политруки остались на Даго, когда тральщики уходили в море. Один из них, Яковлев, сообщил, что «в капиталистической Швеции нас наверняка расстреляют, и потому лучше пробиваться к эстонским партизанам».
Процесс превратился в комедию, и лишь давление Советского Союза помешало быстро свернуть суд. Обвиняемые и их адвокаты опасались, что будет принято «политическое решение» в пользу Москвы. Однако летом 1946 года последовал окончательный приговор. Пятеро моряков были признаны невиновными по всем пунктам обвинения. Они остались в Швеции. Спасенные от расстрела изготовили под руководством старшего лейтенанта Иванова модель фрегата и, назвав его «Рэттвиса» («Справедливость»), преподнесли в дар шведскому королю.
«Больше подкидывай ностальгии!»
Справедливость восторжествовала, но одна из целей процесса все же была достигнута: советские граждане, рискнувшие ослушаться приказа вернуться на родину, получили заряд страха на всю жизнь. Газеты много и подробно писали, что суд над «убийцами политруков» – сталинская месть лидерам невозвращенцев.
В петербургской квартире Николая Басукова живет сейчас его дочь Людмила Николаевна, инженер-приборостроитель на пенсии. Отца она запомнила романтиком, читавшим ей перед войной наизусть поэму Льва Гумилева «Капитаны», произведения Джека Лондона и Фенимора Купера, игравшим с ней в индейцев и придумывавшим истории про гранитных львов, которые украшали видный из окна квартиры «Львиный мостик» через Фонтанку.
«Я так по нему скучала, что после войны, когда у меня упало зрение до минус двух, обрадовалась. Я сосала его трубку и надевала его очки, хотя у папы было минус шесть, – рассказывает Людмила Николаевна. – Он ведь был очень близорук, но так хотел в море, что раз за разом обманывал медкомиссию, на которую вместо него ходил друг. На мостике стоял, держа наготове целую коробку с очками, на случай, если потеряет те, что на носу, во время качки».
Отец, по воспоминаниям дочери, был человеком, отважным до безрассудства. В 30-е годы в Ленинграде был разгул преступности, ночью за окном часто слышалось «караул», и Басуков, выхватив пистолет, который всегда держал под подушкой, выскакивал на помощь. Он отказался развестись с женой, дочерью священника, как от него требовали на партсобраниях, и часто ходил заступаться за репрессированных друзей в НКВД. Когда началась война, он сообщил домашним: «Немцы дойдут и до Ленинграда, и до Москвы. Все способные командиры арестованы, командовать некому».
В августе 1941-го Людмила Николаевна с мамой эвакуировались в Рыбинск. В военкомате жене объявили, что капитан-лейтенант Басуков пропал без вести, и эта версия не менялась вплоть до 1956 года. Однако семья знала, что власти обманывают. Еще в конце 1942 года маме на ее рыбинский адрес принесли телеграмму, строки которой Людмила Николаевна помнит до сих пор: «Не беспокойтесь. Я жив. Со мной все в порядке». Как могло это сообщение пройти через все рогатки военной цензуры и дойти до адресата – загадка.
После войны стало происходить что-то странное. Капитан-лейтенант Басуков по-прежнему числился пропавшим без вести, но его старые друзья-моряки вели себя так, точно семья Басукова представляла опасность. Одни, встретив жену Басукова на улице, делали вид, что не узнают ее, другие советовали ей не хлопотать о пособии на ребенка, положенном семьям военнослужащих: «Лучше сиди тихо, а то еще арестуют».
Лишь в 1946 году через московских знакомых жене Басукова удалось выяснить, что скрывалось за формулировкой «пропал без вести». Ей неофициально передали: «Николай жив, он интернирован в Швеции».
Эта новость расколола круг родных и близких капитан-лейтенанта. Если Николай Басуков в Швеции, то почему он не едет домой, ведь война окончилась? Старший брат Басукова, прошедший всю войну сапером, решил для себя раз и навсегда, что «Колька – предатель», и прервал всякие контакты с его семьей. Младший, вернувшийся с принудительных работ в Германии, отказывался в это верить. Жена Басукова думала не о политике, а о личном: «Если Николай не едет, значит, разлюбил, встретил в Швеции другую».
Рана потихоньку затягивалась, но в 1956 году советская власть решила напомнить семье о невозвращенце. Людмила Николаевна к этому времени закончила институт и работала в одном из ленинградских НИИ. Неожиданно ее вызвали в первый отдел. Незнакомец, показав красную книжечку сотрудника органов, предложил прокатиться в гостиницу «Октябрьская» для важного разговора. «Победа» уже ждала у входа в институт.
– Мы вас очень удивим, – сообщил чекист, когда они приехали в конспиративный номер отеля. – Ваш папа жив, он предатель и находится в Стокгольме. Вы должны написать ему письмо, убедить его вступить с вами в переписку. Вы всем обязаны советской власти, вас воспитал комсомол. Надо помочь вернуть его.
Людмила Николаевна почувствовала себя в западне. Она обожала отца, о чем хорошо знали в органах, хотела получить от него хотя бы весточку, но при этом прекрасно понимала, что ее решили сделать наживкой, чтобы поймать и расправиться с невозвращенцем. Дочь рассказала маме о состоявшейся беседе. Та расплакалась: «Не пиши, он нас бросил!» Мама Людмилы Николаевны по-прежнему любила своего Колю, в ее жизни после расставания с ним больше не было ни одного мужчины.
Но отвергнуть приказ страшного ведомства было нельзя. Людмила Николаевна написала в Стокгольм так, чтобы отец понял: ничего хорошего в их жизни и в стране не происходит.
Вскоре пришел ответ. Для Николая Басукова письмо дочери было равносильно новости с того света. Оказывается, он несколько раз запрашивал Москву о судьбе своей семьи, и каждый раз ему сообщали, что и жена, и дочь погибли при бомбежке Рыбинска. Это была месть власти за проигранный суд в Нючепинге. «Верь одному, свидетелей у меня много, что твой отец все же честный человек и, как капитан, всегда держал прямой курс», – заклинал Басуков из Стокгольма, догадываясь, что могли наговорить о нем дочери и жене.
Отклик «предателя» обещал успешное развитие операции. «Больше подкидывай ностальгии!» – учил Людмилу Николаевну «куратор» из МГБ на конспиративных встречах.
Еще одно письмо из Ленинграда – и снова Басуков ответил. Но не пропитается ли антисоветским ядом его дочь-комсомолка, если общение продолжится? Очень вероятно, что такой поворот событий обсуждался в Большом доме на улице Каляева, откуда велось руководство операцией по выманиванию предателя на родину. Ведь во втором письме Басукова были, например, и такие строчки: «Ты пишешь, моя дочка Люлюшка, чтобы я отвечал тебе, «что бы ни случилось». Здесь в Швеции ничего не случается, даже если я недоволен правительством и высказываю свою точку зрения, то никто не посмеет сказать, что я враг, я хочу лучшего для всех, хотя, может быть, моя точка зрения и не подходит. Об этом в Швеции народ говорит свободно».
Отец сообщал, что живет обеспеченно, работает инженером, рад был бы пригласить к себе жену и дочь. Билеты он оплатит, с визами проблем тоже не будет.
Так случилось, что намерения Людмилы Николаевны и чекистов неожиданно совпали. Дочь хотела во что бы то ни стало прервать переписку, целью которой было убийство ее отца, в органах же, по-видимому, рассудили, что семья Басукова, того и гляди, запросится в Швецию, и неизвестно, удастся ли избежать международного скандала. Во всяком случае, когда Людмила Николаевна во время очередной встречи с «куратором» заявила, что, как комсомолка, не может более общаться с предателем, ей разрешили поступить «по зову сердца». Единственным условием было хранить молчание об этом деле и не пытаться самостоятельно возобновить контакт с отцом.
Николай Басуков, обеспокоенный молчанием Ленинграда, позвонил дочери домой. Оказывается, он послал шесть безответных писем – Людмила Николаевна не видела ни одного из них. Разговор с заграницей шел в присутствии высыпавших из своих комнат соседей по коммуналке. Одна из жительниц квартиры, это все знали, была стукачкой. Беседа получилась сухой, напряженной. Николай Басуков понял, что для дочери будет лучше, если он исчезнет из ее жизни.
Однако тень «предателя» еще долго висела над его близкими. Мужа Людмилы Николаевны, главного конструктора судовых котлов, не выпускали в служебные командировки даже в соцстраны, каждый раз вспоминая о «Стокгольме», а в 60-е годы вызывали в КГБ, выясняя, не поддерживает ли супруга втайне связей с отцом.
Николай Басуков умер в 1985 году, не дожив всего нескольких лет до распада системы, исковеркавшей его собственную судьбу и жизни его близких. На память об отце Людмиле Николаевне остались его морской китель и альбом с фотографиями лагерного периода – все эти реликвии разыскал для нее в Швеции инженер из Стокгольма Юлий Гутман, историк-любитель, проделавший огромную работу по выяснению судеб наших военнослужащих, интернированных в годы войны в Швеции.
Награда за патриотизм
Что стало с теми, кого по требованию Москвы шведские власти выслали в Советский Союз в октябре 44-го или кто добровольно уехал домой, поверив обещаниям о прощении? Судьба этих двух тысяч репатриантов сложилась по-разному. Немногим удалось избежать репрессий. После допросов и краткого пребывания в фильтрационном лагере им вновь разрешили вернуться на фронт. Однако большинство «шведов» пополнили население ГУЛАГа. В 90-е годы в Швецию приезжал один из них, Анатолий Емец с Украины. На родине ему дали в общей сложности 45 лет лагерей. Лишь смерть Сталина позволила ему выйти на свободу досрочно, в 1955 году. Однако были и те, кто ехал на родину, еще не зная, что они включены в «расстрельные списки» НКВД. Об их участи рассказали коменданту одного из «русских лагерей» в Швеции Тому Люнгквисту финны, обслуживавшие поезд с репатриантами при его проезде по территории Финляндии. Вот что рассказывает Люнгквист, основываясь, в свою очередь, на свидетельствах очевидцев: «На подъезде к Выборгу поезд остановился, возвращавшимся приказали покинуть теплушки, ост
Qui quaerit, reperit
|
| |
| |
можете привести мою цитату про Нечуро/Нечуру, а так же дать ссылки на отрывок из моей рукописи, опубликованный как самостоятельный материал "Судьба полковника Гаврилова" у нас на Форуме вот здесь -