Фарды
* * *
Добыл ты много благ земных, но к новым не стремись:
Земное благо тянет вниз, святое благо - ввысь.
* * *
Горящий уголь без щипцов руками не возьмешь,
Скалу киркой не раздробив, алмазов не найдешь.
* * *
О наслаждении святом, язычник, не болтай:
Дом кочергой не осветить, хоть трижды раскаляй!
* * *
Когда услышишь крик совы, несчастья берегись,
Когда ж захочешь клад добыть, дракона не страшись.
* * *
Пускай святыня далека, ступай в суровый путь,
А не достигнешь - все равно ей благодарен будь.
* * *
Два мира примирить в себе, о друг, нам не дано:
Две лодки схватишь за борта - потонешь все равно.
* * *
Слепец, кто вечности искал среди забот мирских,
Глупец, кто верности искал среди сердец людских.
* * *
Пусть враг не смотрит на тебя, доверчивым не будь:
Был незаметным ветерок, а смог свечу задуть.
* * *
Не злись, когда решится друг твои грехи назвать,
Не дуй на зеркало свое, чтоб не тускнела гладь.
* * *
Твой лик открыт, но чаша губ - под кисеей густой.
О роза! Как пригубить нам твой розовый настой?
* * *
Как радовался верный раб, спешил на каждый зов,
И каждый раз ты на него натравливала псов.
* * *
В любви то правоверный я, то дерзкий еретик,
Ведь для меня один закон - твой лучезарный лик.
* * *
Глаза в песочные часы я превратить бы мог -
Из глаза в глаз пересыпать прах от любимых ног.
* * *
Сто раз меня отвергла ты, а сердце встречи ждет,
Сто тысяч мук снесет мудрец, но праведным умрет.
* * *
Настал закат моей любви, всем радостям конец,
Теперь любая ночь - палач, любое утро - лжец.
* * *
Любимая - цветущий сад, но скрылась вдруг она,
И как смогу теперь узнать: зима или весна?
* * *
"Я плакала", - сказала ты, а лик - свежее роз.
Цвети, царица! Суждено лишь мне желтеть от слез.
* * *
О псы возлюбленной моей! Когда угасну я,
Хоть вы поплачьте обо мне, как старые друзья.
перевод С. Северцева
* * *
Все отдать, себя лишая, - это щедрость свыше мер,
Сделать то же, только молча, - это мужества пример.
* * *
Дородность тела нам всегда отягощает бытие,
Душе спокойней во сто раз освободиться от нее.
* * *
Знай - настоящий тот глупец, кто вечности от мира ждет,
И, несомненно, тот дурак, кто верности от ближних ждет.
* * *
В этих полных горя вздохах траур жизни я таю,
В каждом вздохе - сотня вздохов, сокративших жизнь мою.

Перевод Вс. Рождественского

Русский поэт, почетный член (1827), академик (1841) Петербургской Академии Наук. Один из создателей русского романтизма. Его поэзия насыщена меланхолическими мечтаниями, романтически переосмысленными образами народной фантастики (баллады "Людмила", 1808, "Светлана", 1808 — 1812). Перевел "Одиссею" Гомера, произведения Ф. Шиллера, Дж. Байрона. Автор гимна «Боже, Царя храни!», воспитатель наследника Российского престола вел. кн. Александра Николаевича.

ПЕСНЯ (Минувших дней очарованье)

Минувших дней очарованье,
Зачем опять воскресло ты?
Кто разбудил воспоминанье
И замолчавшие мечты?
Шепнул душе привет бывалый;
Душе блеснул знакомый взор;
И зримо ей в минуту стало
Незримое с давнишних пор.

О милый гость, святое Прежде,
Зачем в мою теснишься грудь?
Могу ль сказать: живи надежде?
Скажу ль тому, что было: будь?
Могу ль узреть во блеске новом
Мечты увядшей красоту?
Могу ль опять одеть покровом
Знакомой жизни наготу?

Зачем душа в тот край стремится,
Где были дни, каких уж нет?
Пустынный край не населится,
Не узрит он минувших лет;
Там есть один жилец безгласный,
Свидетель милой старины;
Там вместе с ним все дни прекрасны
В единый гроб положены.

ЖАВОРОНОК

На солнце темный лес зардел,
В долине пар белеет тонкий,
И песню раннюю запел
В лазури жаворонок звонкий.

Он голосисто с вышины
Поет, на солнышке сверкая:
Весна пришла к нам молодая,
Я здесь пою приход весны.

Здесь так легко мне, так радушно,
Так беспредельно, так воздушно;
Весь божий мир здесь вижу я.
И славит бога песнь моя!

Exegi monumentum [1]

Я памятник себе воздвиг нерукотворный,
К нему не зарастёт народная тропа,
Вознёсся выше он главою непокорной
Александрийского столпа.

Нет, весь я не умру — душа в заветной лире
Мой прах переживёт и тленья убежит —
И славен буду я, доколь в подлунном мире
Жив будет хоть один пиит.

Слух обо мне пройдёт по всей Руси великой,
И назовёт меня всяк сущий в ней язык,
И гордый внук славян, и финн, и ныне дикой
Тунгус, и друг степей калмык.

И долго буду тем любезен я народу,
Что чувства добрые я лирой пробуждал,
Что в мой жестокий век восславил я Свободу
И милость к падшим призывал.

Веленью Божию, о муза, будь послушна,
Обиды не страшась, не требуя венца,
Хвалу и клевету приемли равнодушно
И не оспоривай глупца.

[1] Я воздвиг памятник (лат )

Датируется 21 августа 1836 г. При жизни Пушкина напечатано не было. Впервые опубликовано в 1841 г. Жуковским в посмертном издании сочинений Пушкина, т. IX. стр. 121—122, с цензурными искажениями: Наполеонова столпа; И долго буду тем народу я любезен; Что прелестью живой стихов я был полезен.

СМЕРТЬ ПОЭТА

Отмщенье, государь, отмщенье!
Паду к ногам твоим:
Будь справедлив и накажи убийцу,
Чтоб казнь его в позднейшие века
Твой правый суд потомству возвестила,
Чтоб видел злодеи в ней пример.

Погиб поэт!- невольник чести -
Пал, оклеветанный молвой,
С свинцом в груди и жаждой мести,
Поникнув гордой головой!..
Не вынесла душа поэта
Позора мелочных обид,
Восстал он против мнений света
Один, как прежде... и убит!
Убит!.. К чему теперь рыданья,
Пустых похвал ненужный хор
И жалкий лепет оправданья?
Судьбы свершился приговор!
Не вы ль сперва так злобно гнали
Его свободный, смелый дар
И для потехи раздували
Чуть затаившийся пожар?
Что ж? веселитесь... Он мучений
Последних вынести не мог:
Угас, как светоч, дивный гений,
Увял торжественный венок.

Его убийца хладнокровно
Навел удар... спасенья нет:
Пустое сердце бьется ровно,
В руке не дрогнул пистолет.
И что за диво?... издалека,
Подобный сотням беглецов,
На ловлю счастья и чинов
Заброшен к нам по воле рока;
Смеясь, он дерзко презирал
Земли чужой язык и нравы;
Не мог щадить он нашей славы;
Не мог понять в сей миг кровавый,
На что он руку поднимал!..

И он убит - и взят могилой,
Как тот певец, неведомый, но милый,
Добыча ревности глухой,
Воспетый им с такою чудной силой,
Сраженный, как и он, безжалостной рукой.

Зачем от мирных нег и дружбы простодушной
Вступил он в этот свет завистливый и душный
Для сердца вольного и пламенных страстей?
Зачем он руку дал клеветникам ничтожным,
Зачем поверил он словам и ласкам ложным,
Он, с юных лет постигнувший людей?..

И прежний сняв венок - они венец терновый,
Увитый лаврами, надели на него:
Но иглы тайные сурово
Язвили славное чело;
Отравлены его последние мгновенья
Коварным шепотом насмешливых невежд,
И умер он - с напрасной жаждой мщенья,
С досадой тайною обманутых надежд.
Замолкли звуки чудных песен,
Не раздаваться им опять:
Приют певца угрюм и тесен,
И на устах его печать.
_____________________

А вы, надменные потомки
Известной подлостью прославленных отцов,
Пятою рабскою поправшие обломки
Игрою счастия обиженных родов!
Вы, жадною толпой стоящие у трона,
Свободы, Гения и Славы палачи!
Таитесь вы под сению закона,
Пред вами суд и правда - всё молчи!..
Но есть и божий суд, наперсники разврата!
Есть грозный суд: он ждет;
Он не доступен звону злата,
И мысли, и дела он знает наперед.
Тогда напрасно вы прибегнете к злословью:
Оно вам не поможет вновь,
И вы не смоете всей вашей черной кровью
Поэта праведную кровь!

Михаил Лермонтов. 1837

Я убит подо Ржевом,
В безыменном болоте,
В пятой роте, на левом,
При жестоком налете.
Я не слышал разрыва,
Я не видел той вспышки,--
Точно в пропасть с обрыва --
И ни дна ни покрышки.
И во всем этом мире,
До конца его дней,
Ни петлички, ни лычки
С гимнастерки моей.
Я -- где корни слепые
Ищут корма во тьме;
Я -- где с облачком пыли
Ходит рожь на холме;
Я -- где крик петушиный
На заре по росе;
Я -- где ваши машины
Воздух рвут на шоссе;
Где травинку к травинке
Речка травы прядет, --
Там, куда на поминки
Даже мать не придет.

Подсчитайте, живые,
Сколько сроку назад
Был на фронте впервые
Назван вдруг Сталинград.
Фронт горел, не стихая,
Как на теле рубец.
Я убит и не знаю,
Наш ли Ржев наконец?
Удержались ли наши
Там, на Среднем Дону?..
Этот месяц был страшен,
Было все на кону.
Неужели до осени
Был за ним уже Дон
И хотя бы колесами
К Волге вырвался он?
Нет, неправда. Задачи
Той не выиграл враг!
Нет же, нет! А иначе
Даже мертвому -- как?
И у мертвых, безгласных,
Есть отрада одна:
Мы за родину пали,
Но она -- спасена.
Наши очи померкли,
Пламень сердца погас,
На земле на поверке
Выкликают не нас.
Нам свои боевые
Не носить ордена.
Вам -- все это, живые.
Нам -- отрада одна:
Что недаром боролись
Мы за родину-мать.
Пусть не слышен наш голос, --
Вы должны его знать.
Вы должны были, братья,
Устоять, как стена,
Ибо мертвых проклятье --
Эта кара страшна.
Это грозное право
Нам навеки дано, --
И за нами оно --
Это горькое право.
Летом, в сорок втором,
Я зарыт без могилы.
Всем, что было потом,
Смерть меня обделила.
Всем, что, может, давно
Вам привычно и ясно,
Но да будет оно
С нашей верой согласно.

Братья, может быть, вы
И не Дон потеряли,
И в тылу у Москвы
За нее умирали.
И в заволжской дали
Спешно рыли окопы,
И с боями дошли
До предела Европы.
Нам достаточно знать,
Что была, несомненно,
Та последняя пядь
На дороге военной.
Та последняя пядь,
Что уж если оставить,
То шагнувшую вспять
Ногу некуда ставить.
Та черта глубины,
За которой вставало
Из-за вашей спины
Пламя кузниц Урала.
И врага обратили
Вы на запад, назад.
Может быть, побратимы,
И Смоленск уже взят?
И врага вы громите
На ином рубеже,
Может быть, вы к границе
Подступили уже!
Может быть... Да исполнится
Слово клятвы святой! --
Ведь Берлин, если помните,
Назван был под Москвой.
Братья, ныне поправшие
Крепость вражьей земли,
Если б мертвые, павшие
Хоть бы плакать могли!
Если б залпы победные
Нас, немых и глухих,
Нас, что вечности преданы,
Воскрешали на миг, --
О, товарищи верные,
Лишь тогда б на воине
Ваше счастье безмерное
Вы постигли вполне.
В нем, том счастье, бесспорная
Наша кровная часть,
Наша, смертью оборванная,
Вера, ненависть, страсть.
Наше все! Не слукавили
Мы в суровой борьбе,
Все отдав, не оставили
Ничего при себе.

Все на вас перечислено
Навсегда, не на срок.
И живым не в упрек
Этот голос ваш мыслимый.
Братья, в этой войне
Мы различья не знали:
Те, что живы, что пали, --
Были мы наравне.
И никто перед нами
Из живых не в долгу,
Кто из рук наших знамя
Подхватил на бегу,
Чтоб за дело святое,
За Советскую власть
Так же, может быть, точно
Шагом дальше упасть.
Я убит подо Ржевом,
Тот еще под Москвой.
Где-то, воины, где вы,
Кто остался живой?
В городах миллионных,
В селах, дома в семье?
В боевых гарнизонах
На не нашей земле?
Ах, своя ли. чужая,
Вся в цветах иль в снегу...
Я вам жизнь завещаю, --
Что я больше могу?
Завещаю в той жизни
Вам счастливыми быть
И родимой отчизне
С честью дальше служить.
Горевать -- горделиво,
Не клонясь головой,
Ликовать -- не хвастливо
В час победы самой.
И беречь ее свято,
Братья, счастье свое --
В память воина-брата,
Что погиб за нее.

Советский и русский поэт, лауреат Государственной премии СССР (1990), профессор Литературного института, был редактором отдела поэзии в журнале «Наш современник», членом Союза писателей России, академиком Академии российской словесности (с 1996).

Родился на Кубани в станице Ленинградской Краснодарского края 11 февраля 1941 года в семье кадрового военного и учительницы. Отец поэта, начальник разведки корпуса, погиб на Сапун-горе в 1944 году в битве за освобождение Севастополя. Эта смерть оказала в дальнейшем большое влияние на творчество Юрия Кузнецова. Через село, где поэт жил в раннем детстве, прогремела война.
Отрочество поэта прошло в Тихорецке, а юность — в Краснодаре. После окончания школы Кузнецов проучился один год в Кубанском государственном университете, откуда ушёл в армию. Служил связистом на Кубе в разгар Карибского кризиса 1962 года, когда мир был на грани ядерной войны. После армии некоторое время работал в милиции. В 1970 году с отличием закончил Литературный институт им. А. М. Горького. Член СП СССР с 1974, член КПСС с 1975.
Первое стихотворение написал в девять лет. Первая публикация увидела свет в районной газете в 1957 г. Имя Юрия Кузнецова постоянно присутствовало в критике 1970—1980-х годов, вызывая много споров и интерес читателей Значительное место в творчестве Юрия Кузнецова занимает военная лирика, стихотворения о Великой Отечественной войне. По признанию поэта, воспоминания о войне стали важнейшими мотивами его поэзии. Творчество Юрия Кузнецова служит вдохновением при написании музыкальных произведений. Так, композитор В. Захарченко положил на музыку около 30 стихотворений поэта, среди которых «Возвращение», «Когда я не плачу, когда не рыдаю» и др. Их исполняет Государственный академический Кубанский казачий хор. Композитор Г. Дмитриев положил на музыку более 10 стихотворений поэта, среди которых «Возвращение», «Колесо» и др. Хоровое произведение «Китеж всплывающий» (2004), написанное на основе 6 стихотворений, исполняет Большой смешанный хор Академии хорового искусства.
Свое последнее стихотворение «Молитва» Кузнецов написал за девять дней до смерти. Это — завещание поэта, которого называли «сумеречным ангелом русской поэзии», «самым трагическим поэтом России». К нему относились по-разному. Апологеты обожествляли его, для противников он был «вурдалаком». Бесспорно одно: Юрий Кузнецов стал одним из самых ярких явлений в русской поэзии второй половины XX в.

МОЛИТВА

На голом острове растёт чертополох
Когда-то старцы жили там - остался вздох.
Их много было на челне... По воле волн
Прибило к берегу не всех - разбился челн.

Спросил один чрез много лет: - А сколько нас?
- А сколько б ни было, все тут, - был общий глас.
Их было трое, видит Бог. Всё видит Бог.
Но не умел из них никто считать до трёх.

Молились Богу просто так сквозь дождь и снег:
- Ты в небесех - мы во гресех - помилуй всех!
Но дни летели, годы шли, и на тот свет
Сошли два сивых старика - простыл и след.

Один остался дотлевать, сухой, как трут:
- Они со мной. Они в земле. Они все тут.
Себя забыл он самого. Всё ох да ох.
Всё выдул ветер из него - остался вздох.

Свой вздох он Богу возносил сквозь дождь и снег:
- Ты в небесех - мы во гресех - помилуй всех!
Мир во гресех послал корабль в морскую даль,
Чтоб разогнать свою тоску, свою печаль.

Насела буря на него - не продохнуть.
И он дал течь, и он дал крен, и стал тонуть.
Но увидала пара глаз на корабле:
Не то костёр, не то звезда зажглась во мгле.

Солёный волк взревел: - Иду валить норд-ост!
Бывали знаки мудреней, но этот прост.
Пройдя, как смерть, водоворот меж тесных скал,
Прибился к берегу корабль и в бухте стал.

И буря стихла. Поутру шёл дождь и снег,
Морские ухари сошли на голый брег.
Они на гору взобрались - а там сидел
Один оборванный старик и вдаль глядел.

- Ты что здесь делаешь, глупой?- - Молюсь за всех. -
И произнёс трикрат свой стих сквозь дождь и снег.
- Не знаешь ты святых молитв, - сказали так.
- Молюсь, как ведаю, - вздохнул глупой простак.

Они молитву "Отче наш" прочли трикрат.
Старик запомнил наизусть. Старик был рад.
Они пошли на корабле в морскую даль.
Чтоб разогнать свою тоску, свою печаль.

Но увидали все, кто был на корабле:
Бежит отшельник по воде, как по земле.
- Остановитесь! - им кричит, - Помилуй Бог,
Молитву вашу я забыл. Совсем стал плох.

- Святой! - вскричали все, кто был на корабле. -
Ходить он может по воде, как по земле.
Его молитва, как звезда, в ту ночь зажглась...
- Молись, как прежде! - был таков их общий глас.

Они ушли на корабле в морскую даль,
Чтоб разогнать свою тоску, свою печаль.
На голом острове растёт чертополох.
Когда-то старцы жили там - остался вздох.

Как прежде молится сей вздох сквозь дождь и снег:
- Ты в небесех - мы во гресех - помилуй всех!

Тот человек, кторому я нужен...

Внуку
Тот человек, которому я нужен,
Тот человек, который дорог мне,
Смеясь, с восторгом бегает по лужам
И ловит «зайчиков» ладонью на стене.

Глядит на мир наивными очами,
Сиянье солнца – нимб над головой.
И рад полёту легкокрылых чаек
Над сонною вечернею водой.

Я, к миру, как и он, не равнодушен.
И пусть твердят, что, мол, чудак и шут.
Но, оглянувшись, пробегу по лужам,
И тем внучка до колик рассмешу.

Спадёт с души обид и бед короста,
И сгинет прочь вмиг ненавистный быт.
И сердцу станет и легко и просто,
Как только в детстве лишь и может быть.

Считать года - пустое дело

Считать года- пустое дело!
И что считать их, те года.
Душа ещё не оскудела,
Лишь поседела борода.

В лихом гусарстве так заносит,
Что долго каюсь и винюсь.
Суюсь туда, куда не просят,
Никак всё не остановлюсь.

Еще во мне желанья дрожжи
Вскипают.
Кто сказал, что - дед?!
В свои лета куда моложе
Усталых старцев в двадцать лет.

Не сотворил себе кумира,
За что судьбу благодарю...

Пока ж восторженным сатиром
На ножки девичьи смотрю.

Мир гол и пуст, и я не тот, что прежде.
Вот жизнь прошла, а где её следы?
Цвели когда-то и мои надежды,
Но я срывал несладкие плоды.

Когда удача жизнь мою ласкала,
То против шерсти гладила грозу,
Не только Божью искру высекала,
Случалось, вышибала и слезу.

Под шум Москвы и праздных околесиц
Я смутно слышу, что речёт мне рок.
Не нашей ли деревни светит месяц?
Не наших ли полей плывет дымок?

В толпе утрат меж прошлым и грядущим
Иду один, мне даже невдомёк,
Что здесь никто не думает о сущем,
Никто не знает, как я одинок.

Иду, бреду, куда уносит ветер,
Куда глаза глядят и не глядят.
Я краем глаза всё-таки заметил
Иную жизнь на позабытый лад.

Она не знает наших околесиц,
Моя печаль ей будет невдомёк.
Но ей и мне сияет этот месяц
И в руки нам плывёт один дымок.

Предчувствие

Всё опасней в Москве, всё несчастней в глуши,
Всюду рыщет нечистая сила.
В морду первому встречному дал от души,
И заныла рука, и заныла.

Всё грозней небеса, всё темней облака.
Ой, скаженная будет погода!
К перемене погоды заныла рука,
А душа — к перемене народа.

Струна

В землю белый и красный легли,
Посылая друг другу проклятья,
Два ствола поднялись из земли
От единого корня, как братья.

В пыль гражданская распря сошла,
Но закваска могильная бродит.
Отклоняется ствол от ствола,
Словно дьявол меж ними проходит.

Далеко бы они разошлись,
Да отца-старика по наитью
Посетила счастливая мысль —
Их связать металлической нитью.

Слушай, слушай, родная страна,
В грозовую ненастную пору,
Как рыдает от ветра струна
И разносится плач по простору.

В ясный день не рыдает она,
И становятся братья родными.
И такая стоит тишина,
Словно ангел витает над ними.

Русский поэт, баснописец, переводчик, писатель. Действительный член Императорской Российской академии (1811), ординарный академик Императорской Академии наук по Отделению Русского языка и словесности (1841).

В молодости Крылов был известен прежде всего как писатель-сатирик, издатель сатирического журнала «Почта духов» и ходившей в списках пародийной трагикомедии «Трумф», высмеивавшей Павла I. Крылов является автором более 200 басен с 1809 по 1843 год, они вышли в свет в девяти частях и переиздавались очень большими по тем временам тиражами. В 1842 году его произведения вышли в немецком переводе. Сюжеты многих басен восходят к произведениям Эзопа и Лафонтена, хотя немало и оригинальных сюжетов.
Многие выражения из басен Крылова стали крылатыми.
Басни И. А. Крылова положены на музыку, например, А. Г. Рубинштейном — басни «Кукушка и Орёл», «Осёл и Соловей», «Стрекоза и Муравей», «Квартет».

Интересные факты

Учился Крылов мало, но читал довольно много. По словам современника, он «посещал с особенным удовольствием народные сборища, торговые площади, качели и кулачные бои, где толкался между пестрой толпой, прислушиваясь с жадностью к речам простолюдинов».

В юном возрасте увлёкся уличными боями, стенка на стенку. А так как он был физически очень крепким, то выходил зачастую победителем над взрослыми мужиками.

На званных обедах он, как правило, съедал блюдо расстегаев, три-четыре тарелки ухи, несколько отбивных, жареную индейку и кое-что по мелочи. Приехав домой, заедал всё это миской кислой капусты и чёрным хлебом.

Очень любил смотреть на пожары. Не пропускал ни одного пожара в Петербурге.

Над диваном в доме у Крылова висела «на честном слове» здоровая картина. Друзья просили его вбить ещё пару гвоздей, чтобы она не упала и не разбила ему голову. На это он отвечал, что всё рассчитал: картина будет падать по касательной и его не заденет.

Крылов жил долго и своим привычкам не изменял ни в чем. Полностью растворился в лени и гурманстве. Он, умный и не слишком добрый человек, в конце концов сжился с ролью добродушного чудака, нелепого, ничем не смущающегося обжоры. Придуманный им образ пришёлся ко двору, и в конце жизни он мог позволить себе всё, что угодно. Не стеснялся быть обжорой, неряхой и лентяем.

Когда он умер — все считали от обжорства, а на самом деле от двухстороннего воспаления лёгких.

Похороны были пышными. Граф Орлов — второй человек в государстве — отстранил одного из студентов и сам нёс гроб до дрог.

БЕЛКА

В деревне, в праздник, под окном
Помещичьих хором,
Народ толпился.
На Белку в колесе зевал он и дивился.
Вблизи с березы ей дивился тоже Дрозд:
Так бегала она, что лапки лишь мелькали
И раздувался пышный хвост.
"Землячка старая, - спросил тут Дрозд, - нельзя ли
Сказать, что делаешь ты здесь?" -
"Ох, милый друг! тружусь день весь:
Я по делам гонцом у барина большого;
Ну, некогда ни пить, ни есть,
Ни даже духу перевесть".
И Белка в колесе бежать пустилась снова.
"Да, - улетая, Дрозд сказал: - то ясно мне,
Что ты бежишь, а все на том же ты окне".
Посмотришь на дельца иного:
Хлопочет, мечется, ему дивятся все:
Он, кажется, из кожи рвется,
Да только все вперед не подается,
Как Белка в колесе.

ЛЮБОПЫТНЫЙ

"Приятель дорогой, здорово! Где ты был?" -
"В кунсткамере*, мой друг! Часа там три ходил;
Все видел, высмотрел; от удивленья,
Поверишь ли, не станет ни уменья
Пересказать тебе, ни сил
Уж подлинно, что там чудес палата!
Куда на выдумки природа торовата!
Каких зверей, каких там птиц я не видал!
Какие бабочки, букашки,
Козявки, мушки, таракашки!
Одни как изумруд, другие как коралл!
Какие крохотны коровки!
Есть, право, менее булавочной головки!" -
"А видел ли слона? Каков собой на взгляд!
Я чай, подумал ты, что гору встретил?" -
"Да разве там он?" - "Там". - "Ну, братец, виноват:
Слона-то я и не приметил"

Ручеек протекал меж упругих корней,
Над водою березы качали ветвями.
Много славных девчат и веселых парней
Из поселка ходили сюда вечерами.

Приходили, чтоб шорох берез услыхать,
Чтоб сказать... Чтобы в самом заветном открыться.
В роще можно вдвоем до рассвета гулять,
А устав, у ручья посидеть и напиться.

Далеко, над лугами звенела гармонь.
Локон девичий в быстрой воде отражался.
Под тугую струю подставлялась ладонь,
А ручей все бежал по камням и смеялся...

Люди, месяц, деревья – тут все заодно.
У ручья все влюбленные пары встречались.
Даже те, кто женатыми были давно,
Здесь как будто бы снова друг в друга влюблялись.

Я любил. Но мечте черноглазой моей
Я, робея, сказать о любви не решался.
Я, встречаясь, молчал. Я краснел до ушей.
Но однажды, вдруг сам испугавшись, признался.

Я сказал, что не знаю ни ночи, ни дня,
Что брожу постоянно за нею по следу
И что, если она на полюбит меня,
Я умру или к тетке в Воронеж уеду.

- Взять плацкарт не забудь, - улыбнулась она.
И ушла по тропинке. А сумрак сгущался.
Я смотрел как тоскливо вставала луна,
А ручей все бежал по камням и смеялся...

Но однажды я вновь на свиданье пришел,
Я сказал ей: - Довольно шутить надо мною!
Не затем я без сна эти ночи провел,
Чтобы, сдавшись, опять примириться с судьбою.

Не хочу больше в сердце носить свою грусть,
Все ребята, наверно, смеются над нами. –
Я нашел ее губы... Рассердится? Пусть!
Но она обвила мою шею руками...

Звезды вспыхнули ярко тогда надо мной,
Я с любимой в ту ночь до рассвета прощался.
Удивленно березы шумели листвой,
А ручей все бежал по камням и смеялся.

Эдуард Асадов

Русский, советский поэт.

Родился в крестьянской семье. В 1926 окончил школу в Рославле, тогда же опубликованы его первые стихи. Работал сельским учителем. Окончил факультет литературы и языка Смоленского педагогического института (1933), в том же году вышел первый сборник стихов. Участник Великой Отечественной войны 1941—1945. Член КПСС с 1945.
Член правления СП РСФСР с 1958, секретариата СП РСФСР с 1965.
Печатался с 1926. Первая книга стихов — «Мои герои» (1933). Автор сборников «Берёзовый перелесок» (1940), «Синее вино» (1943), «Книга полей» (1950), «Рябиновый свет» (1962) и др., нескольких поэм.
Лирика тяготеет к классическим и фольклорным традициям.
Автор стихотворного пересказа «Слова о полку Игореве» (завершён в 1962, опубликован в 1963 в газете «Литературная Россия», в 1966 вышел отдельной книжкой и затем неоднократно переиздавался).
Автор песен, рассказов, очерков, автобиографических и исторических повестей. Издал сборник статей «Традиции и новаторство» (1962).
Награждён орденом Ленина, орденом Трудового Красного Знамени и медалями.

Записал народ в свою книгу книг

Записал народ в свою книгу книг,
Справедливость во всём любя:
— Глупый больше требует от других,
Мудрый — от самого себя.

Потомки поймут, современников наших читая

Потомки поймут, современников наших читая,
Какая у нас за плечами дорога крутая.
Как нас опекала ревнивая наша эпоха,
Чтоб где-то в грядущем о нас не подумали плохо.
Нас жизнь научила не жаловаться и не плакать,
Цветеньем весны вдохновляться в осеннюю слякоть.
И этому будут дивиться не меньше потомки,
Чем мужеству в битвах, где шли мы по огненной кромке.
Как должно потомкам, дотошно изучат наш почерк
И всё, чего мы не сказали, прочтут между строчек.

Милый друг! Мы мужали на стыке эпох

Милый друг! Мы мужали на стыке эпох,
Сердцем чувствуя каждый излом.
Нам не раз приходилось прикусывать вздох,
Боль завязывать мёртвым узлом.

Что теперь нам сраженья в табачном дыму
И удары чернильных рапир?
Мы с тобою видали такое, чему
Удивился бы даже Шекспир!

Мы с детства не были заласканы

Мы с детства не были заласканы.
Нас провожала в путь гроза,
Сама судьба брала за лацканы,
Смотрела прямо нам в глаза.

Но, взгляд встречая неулыбчивый,
Его угрюмым не зови,
И ты поймёшь, как мы отзывчивы
На голос дружбы и любви.

Живут заветы прадедов в народе

Живут заветы прадедов в народе,
Из уст переходящие в уста.
Как человек относится к природе —
Соседи примечают неспроста.

Я сам в лесах бродил не для потехи
И знаю с тех мальчишеских годов:
Кто с топором выходит по орехи,
Тот в жадности своей на всё готов!

Деревья

Сиротское детство, чужая семья,
Ни ласки, ни доброго слова.
Казалось, душа очерствеет моя,
В молчанье замкнуться готова.

Но так не случилось. От доли такой,
Когда невтерпёж становилось,
Я в лес убегал, что шумел за рекой,
Судьбе не сдавался на милость.

Была там другая семья мне дана
Под кровом туманно-зелёным.
Там мог без оглядки открыть я до дна
Всю душу берёзам и клёнам.

Я знал, что меня не обидят они,
Глубинные думы лелея,
И, сбросив томительный груз в их тени,
На мир я глядел веселее.

С тех пор не одну перешёл я межу,
Давно седина серебрится,
А чуть затоскую — и в лес ухожу,
Берёзам да клёнам открыться.

Тебя забыть? Ты думаешь, так просто...

Тебя забыть? Ты думаешь, так просто
Тебя забыть, сердца разъединить,
Как в раннем детстве, досчитавши до ста,
Заснуть, порвав дневных событий нить?

Какая ты наивная! Какая
Смешная ты! Да у меня в ушах
Поёт грудной твой голос, не смолкая,
Стучится в сердце мне твой лёгкий шаг.

Ты по ночам, повелевая снами,
Ко мне приходишь, горячишь мне кровь
И всё, что вместе пережито нами,
Передо мной развёртываешь вновь.

И всё теперь мне дорого. Я даже
Размолвки наши горем не зову!
Проснувшись, я ищу тебя: когда же
Тебя увижу снова наяву?..

Я буду лучше, чем тогда. Не здесь ли
Копил я нежность, ото всех тая?
Ну как же я тебя забуду, если
Ты — это я? Ты — молодость моя!

Но приказало время: всё изведай!
Пусть выступает в письмах кровь из строк.
Нам обусловлен на войне победой
И срок разлуки и свиданья срок.

Так что ж в глаза заглядывать надежде,
Её пытливость наша оскорбит.
Я рвусь к тебе. Но я приду не прежде,
Чем будет враг земли моей разбит.

Зимний снег,
и летний зной,
и осенний листопад,
и весенняя капель —
сердцу памятны досель,
сердцу много говорят.

Говорят они о том,
что позаросло быльем,
что со Светою вдвоем
чувствовали мы,

и со Светкою другой,
и с Тамаркой роковой,
с Катериной,
и с Мариной,
как-то даже с Фатимой!

Говорит со мной Природа
о делах такого рода,
что, пожалуй, не к лицу
слушать мужу и отцу.

Ты ответь, натурфилософ,
почему любой ландшафт
вновь родит во мне желанье
слушать робкое дыханье,
выпивать на брудершафт?..

Борода седа уже.
Я уже на рубеже.
Божий мир и впрямь прекрасен.
Время думать о душе.

Тимур Кибиров

Родилась в семье инженера-путейца, потомка обедневшего польского дворянского рода. Росла и воспитывалась вместе с младшей сестрой Евгенией. Девочки рано лишились матери, росли под руководством воспитателей, получили отличное домашнее образование, хорошо знали пять иностранных языков, включая итальянский и польский. Образование Аделаиды завершилось гимназией и пополнилось в дальнейшем самостоятельным изучением философии, истории искусства и литературы.
Рубеж веков отмечен началом поэтического творчества Герцык. Почвой для лирических стихов того времени стал ее роман с А.М. Бобрищевым-Пушкиным — юристом и поэтом, человеком много старше ее, женатым на другой женщине. Любовь к нему в значительной мере повлияла на ее дальнейшее творческое развитие. В 1903 году, в Германии, Бобрищев-Пушкин скончался. Пережив в связи с этим сильнейшее потрясение, А. Герцык в значительной мере утратила слух.
А. Герцык выступила в печати в качестве переводчицы и автора литературно-критических очерков: с 1904 года она сотрудничала в журнале «Весы». В 1907 году в символистском альманахе «Цветник Ор» состоялась первая публикация стихов Герцык. Впоследствии эти стихи были перепечатаны в единственном прижизненном сборнике «Стихотворения», вышедшем в 1910 г. На поэзию Герцык оказали влияние труды философов-мистиков (особенно Франциска Ассизского), идея «Вечной Женственности» В. Соловьева, эстетика Метерлинка, а также идея соборности, сближающая поэтессу с Вяч. Ивановым.
Ко времени выхода «Стихотворений» Герцык уже была замужем за Дмитрием Евгеньевичем Жуковским, и в 1909 г. появился их первенец Даниил (второй сын Никита родился в 1913 г.)
Дом Жуковских в Кречетниковском переулке в Москве в 1910-е годы стал своего рода салоном, где бывали Н. Бердяев, Л. Шестов, С. Булгаков, Вяч. Иванов, М. Волошин, М. Цветаева, С. Парнок и другие.
В это время Герцык стала довольно часто печататься в периодике как со своими стихами, так и с прозой (автобиографические циклы очерков «О том, чего не было» (1911), «Мои романы» (1913) и «Мои блуждания» (1915).
Революцию А. Герцык встретила в Судаке, и до конца жизни ей уже не суждено было выехать из Крыма. На ее долю выпали тяжкие испытания: не только голод и нищета, но и тюремное заключение в течение нескольких недель в 1921 году.
Похоронена в Судаке. Могила поэтессы не сохранилась: старое судакское кладбище было снесено.

ЖЕНЩИНАМ

Не грезится больше, не спится,
Ничто не радует взоры.
Владычица стала черницей,
И сняты с нее уборы.

Тревогою сердце сжато.
Рассыпалось все на свете.
Не стало ни мужа, ни брата,
Остались только дети.

Их больше, чем было прежде,
Собой мы их заслоняли,
В изношенной, тесной одежде
Милей еще, чем бывали.

Им нужно, чтоб их любили,
И нужно, чтоб их одели...
О, если б они свершили
Все то, что мы не сумели!

Так сладко за них молиться:
Помилуй, храни их Боже!
Ах, снова мы в них царицы
Богаче еще и моложе.

НОЧЬЮ

Ты не спишь? Разомкни
Свой закованный взор,
Там за гранью земли
Есть престол лунных гор,
И затеплился мир,
Как уснувший сапфир...
Что мне делать с тобой!
Многожалой змеей
Все пути заплелись...
Помнишь, в южной стране
Есть седой кипарис?
Каменеет, скорбя,
Богомолец вершин,
А под ним — чешуя
Светопенных глубин!
Cкopo Вестник придет
С чужедальних сторон —
Вдруг послышится звон
С колокольных высот,
Вспыхнут звездно слова,
Кинут сердцу призыв,
И замолкнет судьба,
В знаках все затаив.
Из-за мглистых завес
И угрозы ночной —
Слушай шорох чудес
В этой тьме огневой!

Украинский советский поэт: стихи, поэмы и песни. Лауреат двух Сталинских премий (1947- II ст., 1951-I ст.), Государственной премии СССР (1969), Государственной премии УССР им. Т. Г. Шевченко (1964). Член ВКП(б) с 1943 года. Два ордена Ленина, орден Красного Знамени, ещё два ордена и медали.

Ми пiдем, де травi похилi

Ми підем, де трави похилі,
Де зорі в ясній далині,
І карії очі, і рученьки білі
Ночами насняться мені.

За річкою, за голубою
Дві чайки у хмари зліта.
В краю подніпровськім ми стрілись з тобою,
Веселко моя золота.

Над полем зарошені віти
Дубове верхів я звело.
З тобою у парі ми будем любити
Все те, що на серце лягло.

І стеляться обрії милі,
І вечір в осіннім вогні,
І карії очі, і рученьки білі
Ночами насняться мені.

Рiдна мати моя

Рiдна мати моя, ти ночей не доспала
I водила мене у поля край села.
I в дорогу далеку ти мене на зорi проводжала.
I рушник вишиваний на щастя дала.

Хай на ньому цвiте росяниста дорiжка,
I зеленi луги й солов'їнi гаї.
I твоя незрадлива материнська ласкава усмiшка,
I засмученi очi хорошi твої.

Я вiзьму той рушник простелю наче долю,
В тихiм шелестi трав, в щебетаннi дiбров.
I на тiм рушничковi оживе все знайоме до болю,
I дитинство, й розлука, i вiрна любов.

Шкандыбаю утром рано,
Еле ноги волочу.
Дотащиться бы скорее
В поликлинику к врачу

В "колдоёбинах" дорога,
Нудный дождик моросит.
Отдавил тележкой ногу
Мне какой-то паразит

На душе сплошная "драма",
Всё обрыдло - "волком" вой.
Тихо шлёпаю по лужам,
Отрешённый и больной.

Третий месяц без зарплаты,
Каждый день вопит жена.
На хрена мне жизнь такая,
Ну скажите, на хрена?

Одним словом шкандыбаю -
Старый циник и "козёл".
Ветер вдруг какой-то даме
Приподнял слегка подол.

У неё крутые бёдра,
И сама она в "расцвете".
Впрочем кое-что под платьем
Я успел уже заметить.

Та кокетливо зарделась
И потупила глаза,
Так что мне вдруг захотелось,
Чуть ослабить "тормоза".

На душе вдруг просветлело,
Расхотелось вмиг к врачу.
И я понял, что от жизни
Ещё МНОГОГО хочу!!!!!!!

Александр Мерзляев

Как тесен мир, особенно в апреле,
Когда наш город — как большой вокзал.
Мадам, а Вы совсем не постарели,
Лишь погрустнели чуточку глаза.
Мой ангел, я Вас помнил эти годы
(Любимых помнят, хоть и предают).
Сознаюсь Вам, устал я от свободы,
А слабых в плен и ведьмы не берут...

Виноват, мадам, виноват,
Не сберег я Вас в вихре лет.
У меня глаза на закат,
А у Вас — на рассвет
Заневестится ночь в моих,
Подбоченится в Ваших день.
Поздно строить дом на двоих,
Как-то боязно, что-то лень.

Рискованно, но все-таки по моде
Одеты Вы, и речь la politesse.
Мадам, а я так жутко старомоден,
Как фрак екатерининских повес.

Виноват, мадам, виноват,
Не сберег я Вас в вихре лет.
У меня глаза на закат,
А у Вас — на рассвет
Заневестится ночь в моих,
Подбоченится в Ваших день.
Поздно строить дом на двоих,
Как-то боязно, что-то лень.

Опять уйду от Вас, сутуля плечи.
Душа — не бездна, время — не бальзам.
Я вечной мукой сердце обеспечил,
За что и благодарен Вам, мадам...

Юрий Ремесник

Поэт эпохи Екатерины II, писатель, член Российской академии. Русский поэт, драматург. Элегии, басни; в стансах — мотивы неразделенной любви, суеты земного. Трагедии,

Вот так писали о МАДАМ екатериненские повесы.

«Хоть нет надежды мне любить...»

Хоть нет надежды мне любить,
Хоть я вотще тобой прельщаюсь,
Но страсть не можно истребить,
Хоть истребляти я стараюсь.
Ах, нет на то довольно сил!
Твой взор мне больше жизни мил.

Чем больше мне любить тебя
Судьбина наша запрещает,
Тем более, твой взор любя,
Моя горячность возрастает,
Тем больше рушится покой,
Тем больше я прельщён тобой.

С судьбой я мысли соглашал,
Тебя я долго удалялся;
Но тем любовь лишь умножал
И, ей противяся, терзался.
Хоть нет надежды никакой,
Однако ввек пребуду твой.

Любезная, то знаю я,
Что ввек тобой любим не буду,
Но сколь продлится жизнь моя,
Тебя, драгая, не забуду.
Хоть тщетно взор тобой прельщён,
Я для тебя на свет рождён.

Мир гол и пуст, и я не тот, что прежде.
Вот жизнь прошла, а где её следы?
Цвели когда-то и мои надежды,
Но я срывал несладкие плоды.

Когда удача жизнь мою ласкала,
То против шерсти гладила грозу,
Не только Божью искру высекала,
Случалось, вышибала и слезу.

Под шум Москвы и праздных околесиц
Я смутно слышу, что речёт мне рок.
Не нашей ли деревни светит месяц?
Не наших ли полей плывет дымок?

В толпе утрат меж прошлым и грядущим
Иду один, мне даже невдомёк,
Что здесь никто не думает о сущем,
Никто не знает, как я одинок.

Иду, бреду, куда уносит ветер,
Куда глаза глядят и не глядят.
Я краем глаза всё-таки заметил
Иную жизнь на позабытый лад.

Она не знает наших околесиц,
Моя печаль ей будет невдомёк.
Но ей и мне сияет этот месяц
И в руки нам плывёт один дымок.

Юрий Кузнецов

Поль Верлен
ХАНДРА

И в сердце растрава,
И дождик с утра.
Откуда бы, право,
Такая хандра?

О дождик желанный,
Твой шорох - предлог
Душе бесталанной
Всплакнуть под шумок.

Откуда ж кручина
И сердца вдовство?
Хандра без причины
И ни от чего.

Хандра ниоткуда,
Но та и хандра,
Когда не от худа
И не от добра.

Перевод Б.Пастренака

Русский лирический поэт, сатирик и юморист

О, скоро ль минет это время...

О, скоро ль минет это время,
Весь этот нравственный хаос,
Где прочность убеждений - бремя,
Где подвиг доблести - донос;
Где после свалки безобразной,
Которой кончилась борьба,
Не отличишь в толпе бессвязной
Ни чистой личности от грязной,
Ни вольнодумца от раба;
Где быта старого оковы
Уже поржавели на нас,
А светоч, путь искавший новый,
Чуть озарив его, погас;
Где то, что прежде создавала
Живая мысль, идет пока
Как бы снаряд, идущий вяло
И силой прежнего толчка;
Где стыд и совесть убаюкать
Мы все желаем чем-нибудь
И только б нам ладонью стукать
В "патриотическую" грудь!..

ПРИВЕТ ВЕСНЫ

Взгляни: зима уж миновала;
На землю я сошла опять...
С волненьем радостным, бывало,
Ты выходил меня встречать.

Взгляни, как праздничные дани
Земле я снова приношу,
Как по воздушной, зыбкой ткани
Живыми красками пишу.

Ты грозовые видел тучи?
Вчера ты слышал первый гром?
Взгляни теперь, как сад пахучий
Блестит, обрызганный дождем.

Среди воскреснувшей природы
Ты слышишь: свету и теплу
Мои пернатые рапсоды
Поют восторженно хвалу?

Сам восторгаясь этим пеньем
В лучах ликующего дня,
Бывало, с радостным волненьем
Ты выходил встречать меня...

Но нет теперь в тебе отзыва;
Твоя душа уже не та...
Ты нем, как под шумящей ивой
Нема могильная плита.

Прилившей жизнью не взволнован,
Упорно ты глядишь назад
И, сердцем к прошлому прикован,
Свой сторожишь зарытый клад...

Странно! мы почти что незнакомы...

Странно! мы почти что незнакомы -
Слова два при встречах и поклон...
А ты знаешь ли? К тебе влекомый
Сердцем, полным сладостной истомы,-
Странно думать!- я в тебя влюблен!

Чем спасусь от этой я напасти?..
Так своей покорна ты судьбе,
Так в тебе над сердцем много власти...
Я ж, безумный, думать о тебе
Не могу без боли и без страсти...

Химера самосохраненья

Химера самосохраненья!
О, разве можно сохранить
Невыветренными каменья
И незапутанною нить!

Но ежели по чьей-то воле
Убережешься ты один
От ярости и алкоголя,
Рождающих холестерин;

От совести, от никотина,
От каверзы и от ружья,—
Ведь все равно невозвратима
Незамутненность бытия.

Но есть возвышенная старость,
Что грозно вызревает в нас,
И всю накопленную ярость
Приберегает про запас,

Что ждет назначенного срока
И вдруг отбрасывает щит.
И тычет в нас перстом пророка
И хриплым голосом кричит.

Ты скажи, чем тебя я могу одарить

Ты скажи, чем тебя я могу одарить?
Ни свободой, ни силой, ни славой,
Не могу отпустить тебя жить и творить
И свой путь по земле невозбранно торить,-
Только горстью поэзии шалой.

Потому-то у нас перекресток пути,
Потому-то нам в разные страны идти,
Где мы оба недолго покружим.

Ты раздаривать будешь осенний букет,
Я разбрасывать старости злой пустоцвет,
Что лишь мне самому только нужен.

ФИНАЛ

Любить, терзать, впадать в отчаянье.
Страдать от признака бесчестья
И принимать за окончание
Начала тайное предвестье.

Утратить волю, падать, каяться,
Решаться на самоубийство,
Играть ва-банк, как полагается
При одаренности артиста.

Но, перекраивая наново
Все театральные каноны,
Вдруг дать перед финалом занавес
И пасть в объятья Дездемоны.

ДЕЖУРНАЯ СЕСТРА

Лицо –
Почти бескровное.
Рука –
В сухом огне.
– «Среди долины ровныя»
Ты спой, сестричка, мне.
А на уколы нудные
Зря времени не трать…
Спой песню эту
Чудную, -
Её мне пела мать.
В военный год
Под Рузою
Певала мне её
Ещё девчонка русая –
Спасение моё…
Ты этой песней приголубь
Меня в последний час.
Послушать
Могучий дуб
Хочу ещё хоть раз…

Лицо –
Совсем бескровное.
Устало сомкнут рот.
«Среди долины ровныя»
Сестра
Навзрыд поёт.
#

ПОТОМ

Не зная устали и жалоб,
Мы время меряем трудом.
Но слишком многое, пожалуй,
Мы оставляем на потом.
…Прочтем …Насмотримся …Догоним…
Наговоримся… Воздадим…
Мелькают встречные вагоны.
И вот –
Полжизни позади.
А за незримым поворотом
Зимы белеют купола.
Иные думы и заботы.
Иные срочные дела.
Но даже если б пожелали,
Мы не нашли б в лесу густом
Травинок тех, что мы не рвали,
Их оставляя на потом…

Мне нравится, когда судьба сгорая,
мне посылает преданных друзей.
И мы живем друг другу помогая,
и не жалеем сказанных идей.

Мне нравится со счастьем обниматься,
не думать, что когда-то не везло.
И просыпаясь утром, улыбаться,
не вспоминать, что было в жизни зло.

Мне нравится, что годы прибавляясь,
несут лишь отношений чистоту.
Живем теперь, с друзьями удивляясь,
что видим еще жизни красоту.

Еще мне нравится, что есть любовь на свете,
которая всем продлевает век.
И что на нашей голубой планете
судьбы хозяин только человек.

А так же нравится мне осень с милой грустью,
и ярким золотом украшена земля.
Что жизни проживаем с легким чувством
и что за осенью наступит вновь зима.

И будем жить, и будем улыбаться,
что беды не коснулись вдруг, сейчас.
А осенью вновь будем удивляться,
что под ногами, золото у нас!

Людмила Бармина

Дорожите счастьем, дорожите!
Замечайте, радуйтесь, берите
Радуги, рассветы, звезды глаз -
Это все для вас, для вас, для вас.

Услыхали трепетное слово -
Радуйтесь. Не требуйте второго.
Не гоните время. Ни к чему.
Радуйтесь вот этому, ему!

Сколько песне суждено продлиться?
Все ли в мире может повториться?
Лист в ручье, снегирь, над кручей вяз...
Разве будет это тыщу раз!

На бульваре освещают вечер
Тополей пылающие свечи.
Радуйтесь, не портите ничем
Ни надежды, ни любви, ни встречи!

Лупит гром из поднебесной пушки.
Дождик, дождь! На лужицах веснушки!
Крутит, пляшет, бьет по мостовой
Крупный дождь, в орех величиной!

Если это чудо пропустить,
Как тогда уж и на свете жить?!
Все, что мимо сердца пролетело,
Ни за что потом не возвратить!

Хворь и ссоры временно отставьте,
Вы их все для старости оставьте
Постарайтесь, чтобы хоть сейчас
Эта "прелесть" миновала вас.

Пусть бормочут скептики до смерти.
Вы им, желчным скептикам, не верьте -
Радости ни дома, ни в пути
Злым глазам, хоть лопнуть, - не найти!

А для очень, очень добрых глаз
Нет ни склок, ни зависти, ни муки.
Радость к вам сама протянет руки,
Если сердце светлое у вас.

Красоту увидеть в некрасивом,
Разглядеть в ручьях разливы рек!
Кто умеет в буднях быть счастливым,
Тот и впрямь счастливый человек!

И поют дороги и мосты,
Краски леса и ветра событий,
Звезды, птицы, реки и цветы:
Дорожите счастьем, дорожите!

Эдуард Асадов

Я пишу тебе, милый, со станции Осень.
Здесь подолгу стоят на путях поезда.
И кленовые листья неслышно уносит
В своих бледных ладонях речная вода
Перелетные птицы торопятся к югу.
И случайные люди от дома вдали
Неизвестно зачем утверждают друг другу,
Что он не грустят, а грустят журавли.
Но однажды журавль, ниже всех пролетая,
Мне сказал, помахав бесприютным крылом,
Что у них на земле два единственных края.
И что каждый их ждет, как родительский дом...
Может быть, он и прав,
Только я не об этом.
Чтобы высказать все,
Мне не хватит письма.
Если строгий кассир не продаст мне билета,
Как ты будешь один на разъезде Зима?

Бывает друг, сказал Соломон,
Который больше, чем брат.
Но прежде, чем встретится в жизни он,
Ты ошибёшься стократ.
Девяносто девять в твоей душе
Узрят лишь собственный грех.
И только сотый рядом с тобой
Встанет - один против всех.

Не обольщением, ни мольбой
Друга не приобрести;
Девяносто девять пойдут за тобой,
Покуда им по пути,
Пока им светит слава твоя,
Твоя удача влечёт.
И только сотый тебя спасти
Бросится в водоворот.

И будут для друга настежь всегда
Твой кошелёк и дом,
И можно ему сказать без труда,
О чём говорят с трудом.
Девяносто девять станут темнить,
Гадая о барыше,
И только сотый скажет, как есть,
Что у него на душе.

Вы оба знаете, как порой
Слепая верность нужна;
И друг встаёт за тебя горой,
Не спрашивая, чья вина.
Девяносто девять, заслыша гром,
В кусты убечь норовят.
И только сотый пойдёт с тобой
На виселицу - и в ад!

Редьярд Киплинг
Перевод Г. Кружкова