| doc_by | Дата: Среда, 12 Апреля 2023, 19.39.50 | Сообщение # 375 |
Группа: Администратор
Сообщений: 5823
Статус: Отсутствует
| И.Э.Акопов Все так и было... (наброски воспоминаний)
Под редакцией В.И. и А.И. Акоповых
http://samlib.ru/a/akopow_w_a/memuar_akopov.shtml
Минский лагерь советских военнопленных
В Минск прибыли утром. Нас вывели из вагонов и повели на большегрузные машины, приспособленные сидениями, и повезли в город. Где-то в центре города, прямо на нашем пути, мы увидели первые виселицы - с женщиной и двумя мужчинами, на груди которых прикреплена надпись: "Мы были партизаны!" Не страхом, а презрением и гневом наполнились наши сердца, когда мы впервые увидели виселицы и повешенных патриотов, а еще больше мы были возмущены, когда увидели низвергнутые взрывом памятники, дорогие каждому советскому человеку! Как только наши машины вышли за черту города, вскоре открылась большая территория, огражденная стройной многорядной, густой и высокой колючей проволокой протяженностью около километра вдоль дороги. Войдя в лагерь на расстоянии около 200 м., машины остановились возле высокого трехэтажного кирпичного здания, как говорили, "Клуба". Надо сказать, что в этом лагере не было обычных лагерных бараков, здесь все здания одно- и двухэтажные, к числу которых относился, и так называемый Белый дом. Как только мы прибыли к "клубу", подошло несколько немецких военнослужащих и "коренные" военнопленные, привлекаемые к обслуживанию вновь прибывающих.
Нужно сказать, что Минский лагерь - тоже "дулаг" - промежуточный лагерь. Сначала распределили здоровых пленных (не раненых). Затем заместитель старшего врача, из пленных, распределял раненых и врачей. Он сказал, что врачи займут выделенное помещение, на первом этаже "клуба", с фасада, а женщины на том же этаже с противоположной стороны. Раненые должны разместиться в зале 2 этажа. Тут черт дернул меня спросить: "А где должны размещаться раненые врачи?" Мне показалось, что мой вопрос не понравился зам. старшего врача, он посмотрел на меня многозначительно и сказал: "Ладно, помещу вас в "Белый дом", где имеется особая комната для раненых врачей". Вдруг я обратил внимание на одного черноглазого военнопленного низкого роста. Он стоял напротив меня и незаметно от зам. старшего врача делал нам знаки - отрицательно покачивал головой, мол, не ходите в Белый дом! А перед этим Александр Яковлевич попросил не разлучать его с женой, на что врач обещал потом "перевести". Но мы были в недоумении: как быть, кому из этих двух военнопленных верить? Наши сомнения быстро развеялись криком лагерного полицая из пленных. "Чего уставились, как бараны на аптеку? Говорят вам, идите, - закричал он и, размахнувшись, ударил моего друга полицейской дубинкой! Глотая горькую обиду, опираясь на палку и превозмогая сильную боль в раненой, сильно отекшей уже ноге, стараюсь не отстать от полицейского. Мой друг Александр Яковлевич, Саша, поддерживает меня, хотя и он ведь раненый (вместе с женой они получили по пуле в мягкие ткани, на которых сидят). Я возмутился и подумал: почему эта сволочь не заменит красноармейскую форму на немецкую?!
"Белый дом" - дом смерти
Наконец, мы подходим к "Белому дому". Он занимал около 100 кв. м. площади, огражден высокой густой проволокой, а у входа - полицейский, и тоже в красноармейской форме! Что это, - лагерь в лагере? Да, это так и есть. Oн подходит к нам и начинает обыскивать. У Саши в кармане находит кусок туалетного мыла и откладывает его в сторону, а Сашу, попытавшемуся протестовать, бьет палкой прямо по голове. У меня он находит садовый нож (тот самый, которым Санкин разрезал сапог на раненой ноге). Хотя я молчу, но и меня не минует дубинка: нож в лагере расценивается как холодное оружие. Наконец "обыск" окончен, нас вталкивают в Белый дом. Мы входим в коридор, где снуют взад-вперед обезумевшие люди. После расспросов мы находим "комнату раненых врачей", и заходим в нее. Здесь битком набито много людей: все стоят и сидят на корточках на цементном полу. При входе в комнату, сразу направо, стоит старинная низкая солдатская койка, на ней кто-то сидит в шинели. Я подхожу близко и вижу передо мной военврача первого ранга - инфекциониста Пегова. Он узнает меня, но безучастно отводит взгляд в сторону, долго молчит, затем вздыхает глубоко и, глядя куда-то вдаль, произносит: "Эх, Акопыч, Акопыч (после академика А.Д.Сперанского так иногда ко мне обращались и другие), и ты попал в Белый дом, дом смерти! Отсюда никто не уйдет, наш конец один и он неминуем - смерть! Пегов помолчал и продолжил: "Хоть бы пристрелили, что ли? Может, было бы легче, а то длинная канитель: сначала опухнем с голода, схватим дизентерию и будем бегать на "латрину" (параша, устроенная на носилках, которую в лагерях военнопленных ставили у входных дверей), пока носят ноги, затем, вытянут нас за ноги, потаскают по коридору, ударяя нашими черепками по ступенькам, вынесут во двор и бросят в телегу, свезут, свалят нас в заранее приготовленную яму на 100-200 мест и засыпят хлоркальком, затем землею..." Мое терпение кончилось, я возмутился: "Да перестаньте же, доктор Пегов! Зачем Вы каркаете раньше времени, может, что-нибудь придумаем".
- Придумаете? Ну и оптимист! - с иронией в голосе воскликнул Пегов. - Придумает он, - с улыбкой, искажающей лицо, - говорит он, - ты лучше посмотри: в этой маленькой комнате поместили 28 врачей, и все на нарах! Ты видишь, что я сижу на койке? Но я купил право на сидение в течение дня: когда настанет ночь, я освобожу это место и лягу под эту же койку, на цементный пол. Но это тоже куплено мною заранее! Здесь все продается, и ты этого не забывай!
- Ну, а откуда же досталась эта койка "хозяину"? И по какому праву он сдает ее в аренду, - спрашиваю я.
- Он первый захватил! - отвечает Пегов, - Право тут ни при чем: кто захватил, тот и властвует! Затем он рассказал, что "хозяин" этой кровати, как и той, на которой он сам сидит, сообщил немцам, что он приходится племянником какому-то "власть имущему" турецкому паше. Немцы, кажется, изучают эту версию, - заключил Пегов.
Затем, помолчав немного, Пегов вновь обратился ко мне участливо:
- Ну, как Акопыч, у тебя денег много?
- Откуда, - отвечаю ему, - у меня деньги? Всего в кармане 84 рубля!
- Тогда ты раньше погибнешь, - заключает он хладнокровно, - и вновь спрашивает:
- Ну, а котелок, ложку ты имеешь?
- Откуда у меня котелок, ведь я попал в такие условия, что бросил все, мне было не до котелка, да и не думал я об этом.
- Не оправдывайся Акопыч! Это все напрасно, никто не даст тебе своего котелка, ты не в гостях, а в плену! Когда раздают "баланду", каждый подходит со своим котелком!
- Но я ведь и не прошу его ни у кого?!
- И хорошо делаешь, - отвечает Пегов, - но твое дело - совсем дрянь!
Вот думаю я, какой сухой и черствый, бездушный человек, этот Пегов! Он таким был и в армии, на фронте: никогда не улыбнется, никогда не появится на его лице мимика! Но, с другой стороны, все, о чем он говорит, - истинная правда, без всяких преувеличений.
Действительно, не видно в этом Белом доме никакой перспективы на жизнь, никакой надежды! Может, были правы те, отдельные окруженцы, которые приставляли пистолет к своему виску? Нет! Самоубийства облегчают участь врагу - меньше канители, меньше расходов и не надо выделять войска за охрану пленных! Во всяком случае, найти смерть здесь проще простого: подойди к проволоке - и тут же будешь расстрелян... А если действительно попытаться преодолеть проволоку? Вдруг повезет, не заметит часовой, тогда совсем спасен, а если "не повезло", то, по крайней мере, погибнешь от вражеской пули? Нет, лучше жить! Жить, чтобы мстить врагу за себя, за своих, за унижения и оскорбления, за пожары и разрушения, за насилия и убийства!
В первые дни войны, в трудные моменты в жизни на фронте, в лесу, я иногда задумывался; смогу ли я убить немца, если вдруг он появится передо мной. Я знал, что должен убить, иначе он убьет меня, я должен убить его, чтобы он не убил моего товарища, но смогу ли это исполнить молниеносно, чтобы он не успел, не промедлю ли? Так я думал в первые дни войны, но война, и особенно плен, сделали из меня настоящего солдата, теперь я был безжалостен! Нет, надо жить, чтобы рассказать обо всем этом своим детям, своим внукам!
- Вот, что Акопыч, - прервал мои размышления мой суровый и неумолимый сослуживец, военврач первого ранга Пегов, - ты сходи-ка лучше на базар, купи себе котелок и ложку, а то в чем будешь получать баланду?
- Да где же я куплю котелок и ложку, о каком базаре вы говорите?
- Да это тут, за дверью, под лестницей; там продается все, что хочешь, и хлеб можешь купить, но дорого: один паек - 34 рубля!
Мой друг Саша сидел на корточках и почти не вмешивался в наш разговор. Он опустил голову между колен и глубоко задумался. При слове "хлеб" он поднял голову и с печалью в голосе говорит: "Ну, как мы не взяли хлеб у Паши? Не ели, берегли, чтобы доехать, собирались покушать и все оставили у нее, теперь мы будем совсем голодные, и баланду в первый день не дадут, на нас не выписано".
Я молчу, мне нечего ответить ему. Когда нас разлучили с Прасковьей Ивановной (Пашей), и мне не пришло в голову просить у нее нашу долю, мы ведь были вместе! В дороге же от Смоленска до Минска, мы не ели, терпели голод, так как не давали воды. Кто не воздержался, поплатился страшным запором, хольцброд с добавлением необмолоченного проса есть рискованно. Мы совсем обессилили без еды: кружится голова, перед глазами светлые круги, сосет под ложечкой, тошнит и постоянно хочется есть. Ничем невозможно притупить это все возрастающее чувство голода! Нам поможет только хлеб, которого у нас нет! Говорят, скоро дадут баланду. Это горячая мутная вода, сильно напоминающая помои: в ней можно увидеть совершенно испорченную картошку (конечно, неочищенную), куски кормовой брюквы, разрезанной лопатами. Если издохнет где-нибудь лошадь, то баланда обогатится вонючим лошадиным мясом. Но мы не смотрим на запах и на вкус, нам нужен белок! Однако и этого протухшего белка мы не имеем! Я не уверен, что сегодня нам дадут баланду, но, если даже дадут, то мне не в чем брать ее. Поэтому я выхожу за дверь и с помощью палки прихрамываю к "базару", что под лестницами, рядом с нашей комнатой. Мне нужно купить котелок и ложку. К моему удивлению, на "базаре" продают: кто рубашку, кто ботинки, кто табак "на закурку", пустой портсигар. Здесь продаются даже книги - и какие! - Тургенев, Достоевский и даже... "Краткий курс истории ВКП(б)"! Наконец, нахожу и то, что нужно мне. Один "торговец" продает котелок и ложку - за 60 и 10 рублей. Я отсчитываю почти все мои деньги и возвращаюсь в "свою" комнату "раненых врачей", довольный покупкой. Но, как только я вошел в комнату, сразу бросилось мне в глаза отсутствие моего друга Саши. Обращаюсь к Пегову: "Где же Александр Яковлевич". - "Пришел санитар и позвал его в сектор, где находится его жена", - отвечает мне Пегов.
Вот как! Значит, зам. старшего врача лагеря обещание выполнил! Это очень хорошо для Саши и Паши, а каково мне - оставаться с черствым нелюдимом Пеговым? - думаю я. Во время тяжелых моих размышлений вдруг открывается дверь нашей комнаты, и я отчетливо слышу мою фамилию. Как реагировать? Минуту колеблясь, решил: "была-не-была!", отзываюсь на голос спрашивающего, которого только сейчас рассмотрел, молодого красноармейца с повязкой санитара на рукаве шинели. Удостоверившись, что это я Акопов, он достает из полы шинели буханку с четвертью хольцброда - моя порция, хранившаяся у Прасковьи Ивановны, и говорит: "Нате, это Вам прислал Богуславский, ваш паек!". Я был настолько тронут, что не нашел слов отблагодарить и тут же разломил кусочек хлеба и отправил его в рот. Каким вкусным он был! Я не в состоянии передать то наслаждение, какое я испытал от большого куска хлеба, еле помещавшегося во рту! Санитар, занесший хлеб, стоял и пристально смотрел, как я ел хлеб. Смотрели на меня и десятки других глаз, смотрели с завистью, но, увы, я не мог поделиться с ними моим скудным пайком! Санитар собирался уже уходить, как вдруг меня осенила мысль: просить его и меня вывести из Белого дома, в корпус "рядовых" раненых, где рядом находятся мои друзья Саша и Паша. К моей безмерной радости, он дал согласие, но не успел я сделать шаг к дверям, как вдруг он помрачнел, одумался, видно, боясь полицейского на выходе. Я посмотрел на него укоризненно, но ничего не сказал... Ему стало неловко, и он тихо шепнул: "Пошли, что ли, будь, что будет!" На выходе из Белого дома полицай посмотрел на нас, но ничего не сказал, по-видимому, не допуская такую дерзость санитара, который по своему усмотрению переводит военнопленного из корпуса в корпус. Мы пошли, Белый дом был позади, я облегченно вздохнул. Санитар проводил меня лишь до полдороги к клубу и предупредил: "Смотрите, никому не говорите, что я вас вывел из Белого дома!", - и стремительно убежал. Я едва успел крикнуть ему: "Спасибо, товарищ!"
И, прихрамывая, продолжал двигаться к зданию клуба. К счастью, на моем пути я не встретил никого и добрался до здания клуба, где были раненые. Я чувствовал себя уже в безопасности, так как собирался смешаться с сотнями раненых красноармейцев. Я только хотел войти в коридор этого здания, как навстречу мне вышел тот черноглазый врач, который предупреждал не ходить в Белый дом. Он улыбнулся и подошел ко мне: "Вам удалось удрать с Белого дома?! Поздравляю! Я же говорил, что туда не надо идти. Ну ладно, пойдемте я Вас устрою как-нибудь, - затем добавил: "Моя фамилия Мамедов Амир, я из Азербайджана, будем знакомы. Он повел меня на второй этаж. Там все койки были заняты, на каждых двух койках лежали по три человека. Я присмотрелся: на сцене было свободно, хотя не было коек, я поднялся на сцену и прилег на полукруге у суфлерской будки. Здесь было жестко, но свободно, я был изолирован от раненых, которые успели набраться паразитов. Вместе с тем было тихо и спокойно. Я блаженствовал, прилег на доски сцены и крепко уснул, но ненадолго: начавшаяся алиментарная дистрофия, вызванная резкой недостаточностью белков в пище, требовала частого посещения туалета, который находился во дворе, за домом. Но тут явились трое в красноармейских шинелях, двое из которых на рукавах имели повязку с надписью "полицай". Они сообщили: "Скоро будет раздача пищи, но кто поступил сегодня - не получит, не полагается. А у кого имеется нож или другие режущие предметы - сдайте, не полагается. Если кого поймаем - убьем!" Так и сказал: "убьем!".
У меня было три лезвия безопасной бритвы, но я не сдал, решил, они могут пригодиться самому. Я не ходил также получать "баланду" (суп из гнилых картофелин и дохлой конины). Решил: обойдусь, тем более, что я еще имел целую буханку хольброда. В жизни все условно: здесь куда было лучше, чем в Белом доме - доме смерти. Самым неприятными были симптомы алиментарной дистрофии - очень частые позывы на мочеиспускание, хотя моча выделялась по нескольку капель, а бегать приходилось далеко - во двор. Но нет худа без добра, на этом пути во двор и обратно, я встретил моего друга Сашу, который в свою очередь обрадовался встрече - "Как тебе удалось вырваться из Белого дома?" - и повел меня в комнату нераненых врачей, которая представляла собой небольшое помещение, размером 2 на 4 метра, с дощатыми нарами. Он поговорил с врачами, находившимися здесь, чтобы меня спрятать в глубине первого этажа нар - подальше, чтобы не видел зам. старшего врача, направивший нас в Белый дом. Я еще раз поднялся наверх, захватил свой почти пустой рюкзак и направился к Саше. Здесь было мне намного лучше хотя бы даже тем, что ближе было бегать в туалет, не говоря о том, что тут был мой друг и врачи, которые меня приняли. Все, а их было 14 -16 человек, сочувствовали мне. Ночь провел я очень спокойно. Утро началось выкриками - "выходи, стройся!" Во дворе находилось не менее пяти тысяч военнопленных. Наша комната (врачи) построились отдельно. Врачей поставили во главе колонны. К нам подошел немецкий фельдфебель, который, как потом выяснилось, был начальником колонны. Он подошел к нам, стал расспрашивать, кто ранен, обратил внимание, что моя правая нога была одета вместо сапога бахилой, он спросил: "Врач?". Получив положительный ответ, задал новый вопрос: "Ранен?" - и покачал головой, выражая сочувствие, и, не ожидая ответа, поставил меня в первом ряду колонны. Справа и слева от меня стали мои друзья Александр Яковлевич и Прасковья Ивановна. Хотя и они были ранены, но готовились поддерживать меня в пути от лагеря до вокзала, который находился в нескольких километрах.
Когда вся колонна была построена, была дана команда двигаться. Впереди шел начальник колонны - фельдфебель, который вел ее в медленном темпе, часто оборачивался, смотрел, как идут раненые в нижние конечности, и, когда замечал трудности, останавливал колонну на несколько минут, дав раненым передохнуть, затем колонна вновь двигалась. Такое человеческое отношение к военнопленным было исключением, ибо чаще всего при сопровождении колонн военнопленных отстававших расстреливали. Если бы не помогли мне мои друзья Александр Яковлевич и Прасковья Ивановна, то и мне трудно было преодолеть путь от минского лагеря военнопленных до вокзала.
Примечание А.И. Акопова: Историю с фельдфебелем, как и многие другие картины войны, наш отец пересказывал неоднократно. В его устном пересказе были некоторые детали, не попавшие в данное описание. В частности, он говорил о том, что сильные боли в раненой ноге приводили к тому, что он постепенно, несмотря на помощь поддерживающих его друзей, отставая, перемещался из первого ряда в последний. Сзади же колонны шли замыкающие ее солдаты, которые расстреливали отстающих. Тогда фельдфебель, стоящий в начале колонны, лицом к ней, властным взмахом выставленной вперед ладони останавливал пятитысячную колонну именно для того, чтобы раненый отец с помощью товарищей вновь переходил в первый ряд. И так несколько раз. При этом, дождавшись отца, он смотрел на него с большим сочувствием и, сокрушенно качая головой, повторял: "Арцт! Кранке арцт! (врач, раненый врач)... Ай-ай,ай!". Словно само сочетание "раненый врач" вызывало у него неподдельное удивление! Очевидно, здесь проявилась реакция простого человека на положение интеллигента, человека из элиты общества, притом представителя такой гуманной профессии... Спустя много лет эта история получила неожиданное продолжение. Упомянутый фельдфебель, уже в 70-х, (кажется, это связано было с юбилеем Победы) по каким-то каналам (кажется, через Красный крест, но теперь это не установить) разыскал Александра Яковлевича Богуславского и приехал к нему в Краснодар с помощью какой-то организации. Он провел там две недели, встречался с отцом. Они втроем вспоминали войну, и фельдфебель много раз повторял: "ну, я же был не такой, как другие фашисты, я же помогал вам!" Получив подтверждение этому и благодарность, старик (а он был гораздо старше обоих) рассказывал, как после войны оказался в восточной Германии и даже, кажется, стал коммунистом. Иногда разговоры выглядели комично, поскольку, если отец сильно подзабыл немецкий, то Богуславский помнил лишь отдельные слова, в то время как немец не знал по-русски ни слова. Александр Яковлевич, видя, что немец не понимает, громко кричал, думая, очевидно, повысить этим уровень коммуникации...Только живущий в то время в СССР может бы оценить невероятность этой встречи!
Несмотря на большие трудности для раненых, да и остальных изрядно измученных и голодных военнопленных, колонна дошла до вокзала, где нас заперли в товарные вагоны и по установившейся "норме" в каждый вагон набили по сто человек и больше.
Позади остались Дом смерти, Минский лагерь советских военнопленных, и наш "эшелон" двинулся на Запад - в неизвестность: когда удастся, если удастся вообще, освободиться из плена и вернуться на Родину?
|
| |
| |
