| Томик | Дата: Воскресенье, 29 Ноября 2015, 20.43.23 | Сообщение # 567 |
Группа: Администратор
Сообщений: 15592
Статус: Отсутствует
| Помещаю отрывки из воспоминай бывшего военнопленного
Ломоносова Дмитрия Борисовича
ПЛЕН
Автобиографическая повесть.
Всю повесть можно прочесть здесь :
http://okopka.ru/l/lomonosow_d_b/text_0010.shtml
-- Hemer.
Вскоре за нами пришли английские санитарные автобусы, оборудованные висячими койками, и перевезли в городок, застроенный 3-4 этажными домами из белого кирпича. Как оказалось, до войны здесь были военные казармы, во время войны лагерь военнопленных Hemer (шталаг VI-A). Там и теперь казармы Бундесвера.
Здесь англичане и американцы организовали лагерь "для перемещенных лиц" из России. Один из корпусов был отведен под лазарет, оснащенный перевязочной и операционной палатами, в нем оказался и я.
Благодаря квалифицированному уходу за моими ранами, они стали быстро зарубцовываться, остались только незаживающие свищи. Доктора называли это остеомиэлитом. Я стал бойко передвигаться на костылях, наступать на правую ногу было очень больно.
В лагере проходила весьма бурная жизнь. Толпами ходили между корпусами, разыскивая земляков, знакомых по пребыванию в различных немецких лагерях. Случались и дикие сцены, когда в ком-либо опознавали бывшего полицая, пытающегося смешаться с толпой пленных.
Его безжалостно, с особой жестокостью избивали, и, если не успевала вмешаться дминистрация, убивали.
Освободившиеся из плена люди буквально упивались свободой. Естественно, главной заботой было добыть спиртного. Рыскали по окрестностям, меняли спирт и самогон на продукты и одежду (в лагере был склад, забитый поношенными одеждой и обувью. Там я подобрал себе вполне приличные вельветовые штаны, рубаху, немецкий френч и крепкие ботинки). Обитатели одного из корпусов разъезжали на автомобиле без шин, на дисках.
Но однажды, случилось трагическое происшествие. Где-то неподалеку обнаружили целую бочку на колесах, наполненную спиртом. Ее ночью приволокли к одному из корпусов. В какой-то из медицинских лабораторий проверили, не отравлен ли, и всю ночь распивали всем населением этого корпуса. А к утру уже выяснилось, что спирт был чем-то отравлен. Люди стали корчиться в судорогах, задыхаться и умирать. Срочно был поднят на ноги весь медицинский персонал лагеря, примчались и американские санитарные автомобили. Развернули прямо на газоне у корпуса лазарет, стали промывать желудки, но напрасно. Из всех, пребывавших в этом корпусе 400 человек спаслось лишь несколько, потерявших зрение, несколько человек были парализованы.
Так и осталось неизвестным, специально ли была подкинута эта отравленная бочка спирта.
Впервые пришли советские газеты, переполненные сообщениями о том, как встретил Победу народ, как по всей стране проходят митинги, на которых трудящиеся высказывают огромную благодарность Партии и Правительству за заботу о народе, славят товарища Сталина за гениальное руководство Красной Армией в достижении Победы над врагом. После пережитого, эти газеты читать не хотелось.
Появились в лагере и офицеры - представители командо-вания Красной Армии. На большой центральной площади городка соорудили эстраду, украшенную портретами Сталина, Черчилля, Рузвельта. На митинге, на который собралось все "население" лагеря, выступали члены комиссии по репатриации. Рассказывали о положении на родине, оперируя обычными штампами, о героическом труде, патриотическом порыве и т.д. Призывали не поддаваться на агитацию представителей капиталистических стран, обещающих всевозможные блага, а на деле стремящихся к попол-нению армии рабов. Родина помнит о вас, ждет и встретит как героев, говорили они в своих речах перед собравшимися.
Думаю, что их речи если и играли какую либо роль в убеждении тех, кто не собирался возвращаться домой, то только отрицательную.
Тем не менее, подавляющее большинство стремилось скорее попасть на Родину, несмотря на ходившие слухи о том, что там нас ждет осуждение и наказание за предательство, выразившееся в добровольной сдаче в плен.
Через этих представителей можно было отправить письма на Родину. Написал письмо и я, сообщив, что жив и здоров, надеюсь скоро вернуться домой, хотя и не знаю, куда.
Лагерь посещали и эмиссары других стран. Приглашали в Канаду и в Австралию, обещая свободную и благоустроенную жизнь, показывали и раздавали богато иллюстрированные рекламные буклеты.
Охранявшие лагерь американские "МР" не препятствовали выходу за его пределы. Несмотря на свои ограниченные возможности передвижения на костылях, я, все же, совершил несколько небольших прогулок. В окружающей местности располагались лишь небольшие немецкие хуторки, в окнах домов болтались белые флаги. Немцы хмуро копались на своих полях, стараясь не привлекать к себе внимания. Разговаривали неохотно, начиная разговор со слов "Hitler kaputt!"
По дорогам встречались пешие колонны людей, несущих французские, бельгийские флаги, возвращающихся из Германии. Узнав, что мы - русские, а это не сразу было понятно из-за нашей пестрой одежды, они радостно окружали нас, поздравляя с окончанием войны.
Стали комплектовать команды для возвращения в Россию, составлять списки.
Пришло время отъезда.
13. На Родину
Однажды пришла большая колонна военных грузовиков - студебеккеров, нас разместили на них, рассадив на откидные сидения у бортов, и колонна отправилась в путь. Ехали долго, пересекая почти всю Западную Германию, объезжая большие города. Проехали какой-то крупный город, название которого - Люнебург, в чем я не уверен, подводит память, слишком давно это было. Он был весь в развалинах, кое-где еще дымящих. На улицах возились горожане, расчищая завалы, освобождая дороги, собирая и очищая от раствора кирпич.
В маленьких городках, в которых мы, проезжая, останав-ливались по необходимости, между грузовиками шныряли шустрые немецкие мальчишки, мы совали им в руки печенье, ломти хлеба, сигареты.
Наконец, остановились в городке Пархим на границе между американской и советской зонами оккупации, где был транзитный пункт. Сопровождающие каждый грузовик американцы на прощание оделили нас своими пайковыми пакетами, и мы на тех же студебеккерах с американскими водителями пересекли границу.
Вот мы и у своих. Встретившиеся нам солдаты и офицеры были в погонах, которые многие из числа попавших в плен до 1943 года, видели впервые.
Встретив своих, с грузовиков закричали "Ура!". В ответ, один из офицеров сделал характерный жест, проведя рукой по горлу и вверх.
Это произвело тягостное впечатление. Мне почему-то стало стыдно перед американцами, сидевшими в кабинах грузовиков и видевшими это "приветствие".
В окрестностях городка Пархим был организован пере-сыльно-сортировочный пункт для приема "перемещенных лиц", прибывающих из оккупированных союзниками частей Германии. Здесь нас довольно быстро рассортировали, снабдили временными проездными документами, продовольственными аттестатами и "своим ходом" направили пробираться на Восток по указанным в документах направлениям. Тех же, кто нуждался в медицинской помощи, в том числе и меня, опять посадили в американские студебек-еры, но уже с советскими армейскими номерами и, в соп-ровождении офицера с погонами капитана медицинской службы, повезли в военный госпиталь, предназначенный для бывших военнопленных. Стало ясно, что мы, освобожденные из плена, не достойны того, чтобы нас лечили так же, как всех военнослужащих Красной Армии.
15. Фильтрационный лагерь.
В сентябре я был выписан из госпиталя с так и не зарубцевавшимся свищем остеомиэлита. Я был вынужден носить повязку на стопе, присыпая порошком стрептоцида ранку на остатке большого пальца, подкладывая слой ваты под стопу. Ватная повязка сопровождает меня всю мою жизнь.
В фильтрационный лагерь, в котором я уже побывал по прибытии в Торунь из Берлина, мы - группа выписанных после излечения, отправились пешком через город в сопровождении старшей медсестры.
Разместились в бывших немецких казармах и стали ожидать вызова в "Спецотдел" на беседу к оперуполномоченному "Смерш".
Лагерь был переполнен. В нем находились не только бывшие военнопленные, но и очень много "цивильных", вывезенных в Германию. Было множество женщин и молодых, часто очень симпатичных девушек. Многие были весьма доступны, естественно завязались многочисленные скоротечные романы, и разговоры в бараках крутились, в основном, вокруг романтических приключений.
Я, шагнув из ранней юности в солдаты и не успев изведать прелестей общения с противоположным полом, ограничиваясь только чисто платоническими утехами, не мог преодолеть стеснения, а к доступным девицам испытывал чувство брезгливости. Но на вечерние ежедневные танцевальные вечера, собиравшие разнополую, разноязыкую и разновозрастную публику, ходил с интересом. Овладев к тому времени вполне понимаемыми разговорными немецким, итальянским и польским языками, я с удовольствием помогал общению, переводя с русского на немецкий, с немецкого на итальянский, с украинского на немецкий. За эту способность меня стали считать цыганом.
Лагерь непосредственно соприкасался с фортом XIV, ранее служившим арсеналом. В многочисленных камерах, переходах форта безнадзорно валялось большое количество боеприпасов: гранат, мин, патронов. Можно было найти и вполне исправный пистолет или автомат. Мы развлекались, бросая в глубокие колодцы, служившие продухами к подземным ходам форта, мины от 50-миллиметрового миномета и ручные гранаты, которые рвались там, в глубине, с грохотом, сотрясая землю. Найдя исправный немецкий ротный миномет, из него запустили несколько мин, направив их в сторону от строений. Такая "иллюминация" не могла остаться незамеченной, и на следующий день поляки выставили вокруг форта охрану и запретили доступ туда. Но я уже успел обзавестись к тому времени немецким пистолетом "Вальтер" и несколькими обоймами патронов к нему. Перед отправкой в Россию я отдал его знакомому солдату из охраны лагеря: привозить с собой оружие было небезопасно.
Лагерь был окружен оградой, имел проходную, которая охранялась. Но выйти в город разрешалось при условии получения увольнительной записки у дежурного коменданта. Без такой записки в городе могли задержать дежурные патрули военной комендатуры.
Овладев пистолетом, который уже успел опробовать в форте IV, я решил реализовать намерение, зародившееся еще во время пребывания в лагере военнопленных почти год тому назад.
В Торуньском лагере, граничившем с лагерем для англичан, внутренний порядок поддерживался лагерными полицаями, набранными из местных поляков и из числа русских военнопленных. Как правило, они вели себя довольно доброжелательно, проявляя жестокость только во время распределения на работы, пуская в ход кулаки и дубинки. Но среди них выделялся своей особой злостью один поляк, которого мы прозвали между собой "Грабля" за высокий рост, костлявость и взлохмаченную белобрысую шевелюру. Он применял свою дубинку, пользуясь любым поводом. Особенно зверствовал он, когда утром выгонял из бараков замешкавшихся там доходяг. Пленные ненавидели его еще и за то, что он, единственный из всех полицаев, отбирал у пришедших с работы то, что им удавалось там раздобыть, при этом жестоко избивая. На правую руку он одевал миниатюрный кастет и действовал им не разбирая, куда бил этой рукой.
Однажды, замешкавшись в бараке, наматывая портянки, я получил от него удар в челюсть. Мои нижние зубы пробили губу, и я залился кровью. След от этого удара виден до сих пор.
Как-то раз, колесный трактор с прицепом, везший нас на работу, остановился в городе, из кабины вылез Грабля и направился, очевидно, к своему дому, так как трактор тотчас же двинулся дальше. Я запомнил это место, подумав: чем черт не шутит, а вдруг судьба позволит мне здесь побывать после войны?!
И вот, такой случай представился. Я, рассказал об этой истории своему знакомому солдату из роты охраны лагеря - земляку по Ростову и предложил ему, на всякий случай, пойти со мной (мой вид в немецком френче и вельветовых штанах, если придется обращаться в комендатуру, в лучшем случае вызовет недоумение).
И вот, когда земляк из охраны получил задание на патрулирование в городе, я, выпросив у коменданта увольнительную, присоединился к патрулю.
Взял в карман заряженный пистолет. Походив некоторое время по центральным улицам города, мы отправились разыскивать запомнившееся мне место. Не сразу, но нашли. Как теперь узнать, где живет разыскиваемый нами Грабля?
Мы остановились в растерянности. И тут выручил подбежавший польский парнишка (видать, этого Граблю поляки также ненавидели). Он сказал, обратившись к нам (передаю его польскую речь лишь приблизительно, так, как она сохранилась в моей памяти): - Пане шукам тего хлопа, ктурой на германа робил? Там он жие.
В глубине двора в просвете между домами, выходящими фасадами на улицу, виднелся коттедж за заборчиком, скрытым зеленой изгородью.
Мы подошли к калитке, мне казалось, что сердце выскочит из груди, так оно билось. Постучали. Открылась дверь дома, вышла немолодая женщина, за ней показалась знакомая длинная фигура, одетая в поношенную, даже, казалось, драную одежду. Увидев нас, он побледнел и остановился, как вкопанный. Не знаю, узнал ли он меня, но явно понял причину нашего визита. Не могу понять, почему он остался в Торуне в окружении ненавидящих его соседей. Неужели надеялся, что его минует расплата?
Вынув пистолет, я сказал, еле удерживаясь от крика:
- Ну что, сволочь, дождался, пся крев, холера ясна? Сразу тебя прикончить, или отвести в комендатуру?
Он молчал, не находя слов, но его обхватила вышедшая с ним женщина, к ней присоединилась выскочившая из дому девчонка. Начали что-то истерически кричать. Снаружи к калитке подошли соседи и молча, не вмешиваясь, наблюдали эту сцену.
- Собирайся, пойдем в комендатуру, жаль тратить на тебя патрон.
И здесь, со мной что-то произошло, я почувствовал, что меня сейчас вырвет, вот-вот содержимое моего желудка извергнется наружу.
Я махнул рукой, повернулся и молча пошел назад, мои спутники недоуменно последовали за мной. Потом мой знакомый (увы, я не помню ни откуда он, ни как его звали) долго доказывал мне, что я смалодушничал. Да я и сам пожалел, что не довел дело до конца.
Думаю, что, если после нашего визита он не удрал на Запад, его не оставили в покое, соседям известны были его подвиги.
Вскоре меня вызвали в спецчасть. Молодой вежливый капитан долго расспрашивал меня об обстоятельствах моего пленения, подробно записывая мои слова в протокол. Детально записал также в каких лагерях я побывал в плену, кто может подтвердить мои слова. После этого вызова было еще несколько. Называли фамилии и имена, спрашивали, знаю ли их и что могу о них сказать. Иногда встречлись знакомые имена, и я сообщал, что мне о них известно. Скрывать было нечего, все те с кем я общался, не могли быть замараны связями с немцами или с власовцами. Вполне вероятно, кого-то из допрашиваемых так же спрашивали обо мне, и их отзывы были приняты во внимание при оформлении моего "досье".
Часто формировались группы отправляемых на Восток, как говорилось "для продолжения службы". Но со временем стали ходить тревожные слухи. Откуда проникали эти сведения неизвестно, но говорили, что вместо продолжения службы они вновь попадали в руки уполномоченных СМЕРШ и затем пополняли собой многомиллионное население ГУЛАГ'а. Говорили, что кто-то получил письмо от родственников, разыскивавших уехавшего на Восток и пропавшего бесследно.
Среди солдат и офицеров действующей армии, с которыми часто приходилось встречаться, многие, особенно те, кто не успел еще повоевать (больше полгода прошло после окончания боев), встречались враждебно настроенные по отношению к бывшим военнопленным. Часто вспоминался мне жест офицера, встретившего нас при пересечении демаркационной линии. О том, что сотни тысяч солдат и офицеров, ранее считавшиеся пропавшими без вести, возвращались из плена, молчали газеты, как будто этой проблемы не существовало.
Меня крайне настораживали эти слухи. После пережитого мне совсем не улыбалось вновь попасть за решетку, да еще к своим. То, что я, к тому же, являлся сыном "врагов народа", (и мать и отец погибли в сталинских лагерях) добавляло мне беспокойства. Я вновь пожалел, вспомнив об этом, что отказался остаться дослуживать в армии при госпитале.
Однажды объявили: желающие отправиться служить в строительные войска на Кавказ, могут записаться для оформления. Не долго раздумывая, я записался и стал ждать команды на отправку. В декабре 1945 года объявили посадку в эшелон теплушек, следовавший на Кавказ.
Я прошелся последний раз по улице, прилегающей к станционным путям, мимо форта XVII, ворота которого были наглухо закрыты, и, как только последовала команда, занял место на нарах товарного вагона.
16. На восток!
Поезд тронулся, медленно миновали Торунь и поехали по Польше, часто останавливаясь на станциях. Навстречу шли поезда с войсками, состоявшими из только что мобилизованных на службу солдат под командой молодых лейтенантов, одетых так же, как и солдаты, в ботинки с обмотками.
Шли на Запад и эшелоны с немцами, переселяемыми из Восточной Пруссии. На них, бывших врагов, было жалко смотреть. На станциях они высыпали из вагонов, исхудавшие, голодные, радовавшиеся каждому куску хлеба, который протягивали им бывшие военнопленные и "остарбайтеры", работавшие на них в качестве батраков еще совсем недавно. Поневоле вспоминалось: часто ли встречался мне во время плена немец, предложивший кусок хлеба? Такого мне видеть не приходилось.
Эшелон очень долго шел через Польшу. Была длительная остановка в правобережной части Варшавы Праге. Здесь в развалинах пристанционных построек был убит один из наших, выскочивший ночью из вагона набрать воды в котелок из-под крана.
Чем дальше на Восток, тем больше ощущалось неприяз-ненное отношение к нам поляков. Вспоминая общение с ними в Холме, в Габловицах (Gabelndorf), при котором не проявлялось враждебности, я не мог понять причины этого. Только через много лет это стало понятно.
В одном из вагонов была полевая кухня, так что во время пути нам ежедневно на остановках выдавали горячий обед, помимо сухого пайка и хлеба. Так что мы не только не испытывали голода, но и делились с тоже едущими на Восток, возвращающимися из Германии ранее угнанными туда женщинами.
Уже зимой пересекли границу. Сразу бросилась в глаза страшная нищета и разруха. На станциях поезд встречали женщины и дети, одетые в лохмотья, в надежде встретить кого-нибудь из своих. Расспрашивали нас, в тщетной надежде узнать что-либо. Несмотря на брань сопровождающих нас офицеров, подсаживали к себе в вагоны едущих куда-то попутчиков и подкармливали их.
Слушали их рассказы о начинавшейся в колхозах мирной жизни - о заработанных за лето трудоднях, на которые ничего не причиталось: весь скудный послевоенный урожай отобран. С приусадебных участков, единственных источников существования, требовалось уплатить натуроплатой огромные налоги, да еще и заем ...
Большинство в вагоне составляли крестьяне, на них эти рассказы действовали угнетающе. Была очевидна огромная разница в уровне жизни и быта в победившей России по сравнению с побежденной и частично разграбленной Германией, освобожденной и тоже разграбленной Польшей.
Ехали через Украину, Ростовскую область, всюду разру-шенные станции, временно восстановленные мосты. Проехали и Ростов, но стоянка была всего несколько минут. Успел увидеть только разрушенный вокзал, разбомбленные пристанционные хорошо знакомые постройки, взорванный знаменитый подъемный мост (рядом был возведен временный на деревянных опорах). Долгий многодневный путь по транскавказской магистрали, мимо Махачкалы, далее по побережью Каспия вдоль возвышающихся с правой стороны пути высоких гор. Миновали знакомую станцию Баладжары и прибыли, наконец, в Баку уже в начале февраля или конце января. Здесь уже пахло весной.
Довольно долго эшелон стоял на запасных путях. Затем стали прибывать студебеккеры, нас вызывали по спискам, размещали по машинам и разбирали по войсковым частям.
17. Стройбат.
Вызвали и меня. Сели в грузовики и несколько часов ехали по горным дорогам, миновали древнюю столицу Азербайджана Шемаху, разрушенную недавним землетрясением, пока не прибыли на место назначения: селение Ахсу, неподалеку от города Кюрдамир, в расположение 91-го Отдельного Дорожно-Строительного батальона.
Так началась моя служба в строительных войсках. Вспомнив навыки, приобретенные в техникуме, некоторое время служил писарем при штабе батальона (воинская учетная специальность "писарь" и теперь значится в моем военном билете), затем - электросварщиком.
Через некоторое время, благодаря умению разбираться в чертежах и овладев геодезическими приборами - теодолитом и нивелиром, стал выполнять обязанности мастера.
Демобилизовался в 1948 году, переехал в Саратов и сразу же столкнулся с трудностями устройства на работу с клеймом бывшего военнопленного. Временное удостоверение вместо паспорта, запись в графе "Особые отметки" военного билета, указывавшая на пребывание в плену, вызывали соответствующую реакцию начальников отделов кадров строительных организаций, руководители которых выражали согласие принять меня на работу.
Еще долгие годы это клеймо висело надо мной, заставляя считать себя неполноценным гражданином страны, в которой жил, учился, работал и за которую чуть не отдал жизнь.....
Tamara
|
| |
| |
