|
Шалай И. И. - Из бездны темных сил
|
|
| Саня | Дата: Пятница, 16 Ноября 2018, 18.46.16 | Сообщение # 1 |
Группа: Админ
Сообщений: 65535
Статус: Присутствует
| Шалай И. И. Из бездны темных сил
Повесть-хроника / Ассоц. писателей Кавказ. Мин. вод. – Пятигорск : Северо-Кавказ. изд-во «МИЛ», 2003. – 256 с. : ил.
ОГЛАВЛЕНИЕ
Часть первая ИЗ БЕЗДНЫ ТЕМНЫХ СИЛ
Глава первая МОЁ ВЗРОСЛОЕ ДЕТСТВО ... (стр. 7)
Глава вторая ТО НЕ ГРОМ ГРЕМИТ... ... (стр. 17)
Глава третья УЖЕ ПЫЛАЕТ ДОМ СОСЕДА ... (стр. 20)
Глава четвёртая ОККУПАЦИЯ ... (стр. 25)
Глава пятая ПАРТИЗАНЫ ... (стр. 29)
Глава шестая БОЙ ЗА КЛИЧЕВ ... (стр. 37)
Глава седьмая БЛОКАДА ... (стр. 43)
Глава восьмая МОЛИТВА ОТЦА ... (стр. 53)
Глава девятая ХОЧУДОМОЙ! ... (стр. 62)
Глава десятая РЮГЕН - ОСТРОВ УЗНИКОВ ... (стр. 73)
Глава одиннадцатая НОВЫЕ ИСПЫТАНИЯ ... (стр. 82)
Глава двенадцатая СВОБОДА ... (стр. 90)
Глава тринадцатая СЛУЖУ НА УЛИЦЕ ИМЕНИ ТОПОРКОВА ... (стр. 103)
Глава четырнадцатая Я ВИДЕЛ ВОЖДЕЙ ... (стр. 117)
Часть вторая ПАЛАЧИ И ЖЕРТВЫ
Глава первая АРЕСТ ... (стр. 125)
Глава вторая СУД СКОРЫЙ, НЕПРАВЕДНЫЙ ... (стр. 143)
Глава третья ТЮРЬМА И ЕЁ УЗНИКИ ... (стр. 148)
Глава четвёртая ДОРОГА НА ГОЛГОФУ ... (стр. 155)
Глава пятая СТАХАНОВЦЫ В КАНДАЛАХ ... (стр. 160)
Глава шестая ОВЦЫ И ВОЛКИ ... (стр. 166)
Глава седьмая ЗА ЧТО БОРОЛИСЬ? ... (стр. 175)
Глава восьмая МЫ СТРОИМ БАМ ... (стр. 181)
Глава девятая БЕЗЗАКОНИЕ СИЛЬНЕЕ ЗАКОНА ... (стр. 201)
Глава десятая РЕСПУБЛИКА ССЫЛЬНЫХ ... (стр. 210)
Глава одиннадцатая НЕПОДЪЁМНАЯ ЦЕЛИНА ... (стр. 216)
Глава двенадцатая В МОСКВЕ ХЛЕБ НЕ МОЛОТЯТ, А БОЛЬШЕ НАШЕГО ЕДЯТ ... (стр. 221)
Глава тринадцатая КУЛАН-УТПЕС ... (стр. 228)
Глава четырнадцатая МНОГО ЗВАННЫХ, ДА МАЛО ИЗБРАННЫХ ... (стр. 236)
Глава пятнадцатая У ПОСЛЕДНЕЙ ЧЕРТЫ ... (стр. 246)
https://www.sakharov-center.ru/asfcd/auth/?t=book&num=1465
Qui quaerit, reperit
|
| |
| |
| Саня | Дата: Пятница, 16 Ноября 2018, 18.46.40 | Сообщение # 2 |
|
Группа: Админ
Сообщений: 65535
Статус: Присутствует
| Глава первая
МОЁ ВЗРОСЛОЕ ДЕТСТВО
Там, где от веку белорусы сеяли и растили рожь, на Могилёвщине, вдали от больших дорог, приютился Кличевский район. В двадцатые годы прошлого века на хуторе Стоялово молодая семья поставила добротный дом с деревянными надворными постройками, с красивым колодцем-журавлем. Все земные радости и горести, тяготы и заботы Иван да Марья делили поровну. И детей у них было поровну - три сына и три дочери.
Себя помню, кажется, с тех пор, «когда мама в поле жито жала, меня в люльке качала». Так в песне, а на самом деле крепко врезался в память мамин рассказ, когда я, четырёхлетний, на том же поле присматривал за той же люлькой, но уже с младшим братом. Так и росли мы в семье, помогая отцу и матери, присматривая и помогая друг другу. Детство моё повторилось в братьях и сестрах.
Жили небогато. Ничего не оставалось, всё подхлёбывалось. Земля нас не очень-то кормила. Как ни старался отец, как ни горбился в поле, а деньги на жизнь давала другая работа, которую он знал и любил. Отец был неплохим портным, брал заказы на дом и по вечерам при свете керосиновой лампы шил штаны, пиджаки, полушубки, радуя хуторян.
Все полевые работы производились руками людей да силою лошади. Кроме ржи, сеяли овёс и ячмень. Ячмень шёл на варку пива и кваса, овёс - на корм скоту. Запомнил маму молодой, сильной, с озорными глазами и всегда почему-то с серпом. Жницей она слыла отличной. С утра, как только высыхала роса, шла в поле, сжинала свою полоску, а потом до позднего вечера помогала соседям, за это ей платили зерном. Руки её трубились, исколотые острой стернёй, покрывались засохшими струйками крови. Когда доила корову Машку, я вертелся тут же, держа кружку наготове, и был щедро вознаграждён - теплое молоко наполняло её до краёв. И так трижды на день. Корова наша была главной
- 8 -
кормилицей. Позже, когда вырос, собираясь семьёй вместе за столом, добродушная, кроткая мама говорила: «Наш Ваня на молочке вырос. Потому и светленький...» Кроме молока, на столе всегда стояла картошка.
Летом кормил лес - на стол ставились туески с ягодами, грибами, орехами. И всегда - рыба. С восходом солнца дом опустевал, родители трудились в поле, мы - в лесу и на берегу реки. Лесных даров хватало не только на наш стол: грибы и ягоды носили на рынок в Кличев. Обязанности были распределены поровну: один присматривал за домом, другой шёл на рыбалку, кто-то в лес. Я носил добытые съестные припасы на базар, родители считапи, что это у меня получается лучше, и на вырученные деньги покупали книги, обувь, одежду.
Лето - собериха, зима - подбериха. Сними ягоды с куста - и добрая банка варенья будет зимой в радость. С маленьким кусочком сахара выпивали по целому самовару. Вареньем заполняли и все свободные ёмкости. Сушёная малина и черника была нам не только лакомством, а главным нашим лекарством: заваривали ягоды кипятком, пили вместо целебных таблеток. Всех на ноги ставили! В доме, как говорят белорусы, «всё ёсць» - у каждого в погребе стояли бочки мочёной брусники, клюквы, яблок... Без их запасов не жила ни одна семья. А грибы! Особо ценился белый гриб-боровик, за его килограмм давали четыре килограмма коровьего масла - базар цену родит. Вот такая семейная бухгалтерия!
Трудились много, а всё равно жили в нужде. До первых заморозков ходили босые, почти без порток; шутили: только цыган под сетью греется. Из-за бедности мясо ели по праздникам, всё больше постились: на столе хлеб да картошка - знаменитая бульба. Вместо мяса в борщ клали грибы, шли они и в супы. Кашу сдабривали маслом из конопли, её в нашем краю сеяли много. Конопляное масло закупало государство, оно шло на рыбные консервы. Платили хорошо. Масло само не родится, его ещё изо льна давили, по своим качествам оно превосходило подсолнечное.
Зима приносила свои радости. Старый любит спать, а молодой играть. Любимой забавой было катание на карусели. Забивали кол в ледяное поле, насаживали на него колесо от телеги, крепили жерди. К длинному концу привязывали санки, коротким концом раскручивали карусель, да так, что седок вылетал из саней и долго кружил по льду, пытаясь встать на ноги. Игра потеху любит. На лыжах уходили в заснеженное поле, устраивали гонки.
Отец не раз говорил: «Больше грамотных - меньше дураков». Хотя сам мог только печатными буквами вывести свою фамилию,
- 9 -
а мать вместо подписи ставила три кривых крестика. С каким нетерпением ждал того дня, когда примут меня в школу! Брат выучил азбуке, растолковал, как складывать буквы в слоги. Однажды над хутором кружил самолёт. И сколько в его парении было таинства и загадки! Решил: вырасту - стану лётчиком. Эта мечта настолько захватила меня, что бредил ею. Когда во сне появлялся аэроплан, бежал вслед за ним, делая высокие прыжки, не отставал от белокрылой машины. Однажды услышал стихотворение Янки Купалы «Хлопчик и лётчик», выучил его наизусть и по сей день помню. Вот дословный перевод с белорусского:
Возьми ж меня, лётчик! Хочу я
На людях побывать, поглядеть,
Как на небе месяц ночует.
Как по лесу бродит медведь,
Как звёзды горят на просторе
И нет их днём почему,
Как реки в далёкое море
Текут по пути своему...
Моё детское воображение рисовало такую картину: лётчик взмывает высоко в небо, достаёт подзорную трубу и видит, что делается на Солнце. Я был уверен, что Земля стоит на одном месте, а небесное светило является к нам утром и уходит ночью так далеко, что его не видно.
Математике учил меня отец. Брал коробку спичек, высыпал на стол, складывал одну за другой, называя числа по порядку. Я следил за его руками и вслух повторял цифры. Знал: в одной коробке пятьдесят спичек. Отец брал вторую коробку, считал и складывал с первой - получалось сто. На этом отцовская наука и кончилась. Потом я сам несколько раз складывал спички, пересчитывал вслух, и этого было достаточно, чтобы полюбить математику. Брат Виктор подарил обложку от школьной тетрадки, где была помещена таблица умножения. Его наставления схватывал налету и вскоре знал таблицу наизусть. С букварём было проще: я рассматривал цветные картинки, а брат вслух читал подписи к ним. На изучение букваря ушло два месяца. Потом стал заглядывать в другие учебники. По бедности у меня не было даже чем писать. Но и эту свою проблему решил самостоятельно. Несколько дней кряду ходил в лес, собирал орехи, отнёс лукошко на рынок и на вырученные деньги купил тетради и карандаши.
К лету 1935 года я решил все задачи за второй класс. И когда осенью переступил порог деревенской школы, знал много, и радости моей не было предела. Первым учителем был сосед Василий Яковлевич Шамаль. С ним было легко, говорил он не спеша,
- 10 -
мысли излагал чётко, ясно. С теми, кто отставал, занимался отдельно, и в его классе неуспевающих не было. Однажды дверь класса открыл директор и лично провёл с нами урок правописания. Вызвал меня к доске, попросил написать слова «мама» и «папа». Я мелом вывел на доске дорогие для меня два слова. Он дал задание разделить цифру 42 на 3. Тут я стал рассуждать вслух:
— Если 30 разделить на 3, получится 10. А если от 42-х отнять 30, получится 12, тогда мы разделим 12 на 3 и получим число 4, к 10 добавим 4 и получится 14. Это и есть ответ.
— Всё верно, молодец! - похвалил директор и ушёл к себе. А перед последним звонком снова появился в классе и, обращаясь ко мне, сказал: - Пусть твои родители покупают новые учебники. С понедельника я перевожу тебя во второй класс.
Учителем второго класса был всё тот же Василий Яковлевич, только проводил занятия во вторую смену. Ребята приняли меня дружелюбно, как будто были знакомы с первого дня. За знание таблицы умножения меня прозвали математиком. Это прозвище прилипло ко мне надолго и шагало за мной из класса в класс.
До школы было четыре километра, и я босым - от схода снега в апреле до появления нового в ноябре - прошагивал их туда и обратно. Часов в доме не было, но, удивительно, ни разу я не опоздал на занятия. Ни осенние дожди, превращавшие землю в непролазную грязь, ни зимние вьюги, заметавшие дорогу, ни весеннее половодье не были помехой. В школу шёл как на праздник. Возвращался со второй смены затемно. Но это не мешало на полпути останавливаться, бросать в общую кучу полотняный ранец и вливаться в толпу играющих. Зимой не только играли, но и боролись, и дрались снежками. Иваны становились по одну сторону дороги, по другую - все остальные с другими именами. Любопытно, что половина хуторских мальчишек была Иванами. В родной хутор входили при первой звезде.
Не заметил, как быстрокрылой птицей улетело моё босоногое детство. Взросление началось, когда мне стало интересно слушать отца. Всё чаще он говорил, что большевики ведут неправильную крестьянскую политику. Почему-то зажиточных крестьян - их чаще называли исправными — стали обзывать злым словом «кулаки». Совсем забыв, что добро своё нажили они каторжным трудом. По Сталину, выходило — землю, скот, зерно, сельхозинвентарь, а также движимое и недвижимое имущество добровольно сдать в колхозы, не получив за это и ломаного гроша. Исполнить приказание большевиков значит остаться без штанов, лишить себя средств к существованию. Тех, кто противился, брали силой. Воскрес комиссарский лозунг времён гражданской вой-
- 11 -
ны: «Кто не с нами, тот против нас!» Уничтожали семьями. И запылали хутора. Огненной колесницей прокатился по Белоруссии тридцать второй год: горели добротные дома, амбары, дымилось зерно, шли под нож коровы, овцы, птица, даже лошади. Оставив родные пепелища, крепкие мужики, перекрестившись и отвесив низкий поклон, уходили за кордон, в Польшу, кое-кто подался в Сибирь и там попытался отыскать свою «страну Муравию». Но не тут-то было - растворился в бескрайних просторах.
Печальной оказалась судьба и тех кулаков, кто, подчиняясь воле изуверов, сдал добровольно своё богатство голоштанникам. ...Сталинисты конфисковали у них имущество, изъяли ценности и погнали по этапу за Урал, в Сибирь, в Казахстан, обживать степи Прииртышья. Самообразовались, как нарост на гнилом дереве, совбеды - советы бедноты. Им-то терять что? Как при царе не работали, так и при новой власти на печи отлёживались, зарились на чужое добро. А гнуть спину, вкалывать до седьмого пота - это не их удел. Государство выдало таким попутчикам вексель на грабёж, видело в них своих союзников. Совбеды на своих тайных собраниях решали судьбы многих земляков, составляя «кулацкие» списки. Вынесенный ими приговор обжалованию не подлежал. Вот и справляли люди поминки. По старой жизни.
Добровольно вступать в колхозы крестьяне не спешили, хотя правительство и обещало по завершении коллективизации избавить их от нищеты и рабского труда. Придут, мол, на поля машины, сами будут сажать, косить, молотить. Живи - не хочу! Увлёкшись вселенским переустройством мира, забыли, что машинами должны править грамотные люди, производством управлять специалисты - об этом ни слова. Да и когда и где учить? А пока предлагали объединять земли, сгонять на скотный двор лошадей, доставлять туда всю имеющуюся в хозяйствах технику, для первой посевной свезти в амбары семенное зерно. Мечтать, как говорят, не вредно. Но ни в первый год, ни во второй колхозы урожая не родили. Большая часть полей осталась незасеянной - не хватало рабочих рук, тягловой силы, инвентаря, посевного материала. Незаматеревшая земля поросла бурьяном, иссушилась, как истосковавшаяся по мужику вдова. Сеяли рожь, а пожинали лебеду. Знамо дело: без хозяина земля - круглая сирота. На амбары со скудным урожаем навесили замки, не дав пахарям ни зёрнышка. Втолковывали: расплатитесь поначалу за землю, государству нужно содержать армию, накормить рабочих заводов и фабрик. Про харчи ныне молчи. И запели в деревнях частушку:
Трудодень, трудодень,
Дай мне хлеба хоть на день!
- 12 -
Собранный урожай оказался в государственных хранилищах, сразу отпала необходимость посылать на село продотряды. И указ подоспел к сроку, по нему жестоко наказывали тех, кто посмел посягнуть на общественную собственность, даже если уносил с поля десять колосков. И заварили ушицу - пусть народ расхлёбывает! Снова загромыхали эшелоны в Сибирь, на Соловки - гнали крестьян в лагеря на трудовое перевоспитание, туда, куда и ворон костей не занесёт.
С соседями мы дружили. Один из них - Мина Фёдорович Кривонос - был белобилетником, в армию его не призвали по причине психической неполноценности. Жена Аксеня от непосильного труда и плохого питания потеряла зрение, видела только левым глазом и то на двадцать процентов. Кого Господь полюбит - нищетою взыщет. Народили они семерых ребятишек, которым сразу же прилепили прозвище Босые - в доме обуви не водилось, и штанов двое на пятерых. Но удивительно: мы никогда не ощущали своей бедности, никогда она нас, хуторских подростков, не вгоняла в стыд.
К другому своему соседу Василию Яковлевичу Шамалю наша семья относилась с почтением, как и все хуторяне. Он и его трое братьев были хорошо образованы. По сталинским меркам, их семью можно было отнести к богатому сословию. Братья неплохо ориентировались в политике, и когда в России власть расправилась с нэпом, а затем объявила коллективизацию, уже знали, что их ожидает. Всё своё богатство, приобретённое за долгие годы тяжёлого крестьянского труда, передали колхозу. Это и спасло семью от репрессий. В хуторе жить не остались, подались в город искать правды и счастья.
Продолжал учительствовать в хуторе только Василий Яковлевич, но не судьба ему была калачи есть. 1936-й год отмечен в истории государства как год сталинской Конституции. Согласно новому закону, в стране устроили всенародные выборы - впервые, как говорили, тайные. Сводку о стопроцентной явке на избирательные участки подпортили трое хуторян, не пришедшие голосовать. Неграмотных, но трудолюбивых крестьян Никиту Елисеевича Простакевича, Степана Нестеровича Храпко, Василия Мартыновича Шамаля увёз милицейский «воронок», а с ними и нашего учителя. Первых троих объявили врагами народа, и сгинули они в мутном водовороте жизни. На все запросы родственников отвечали: «Сведений о таковых нет». Учителя обвинили в том, что муж его сестры Степан Храпко на избирательный участок не явился сознательно, по чьей-то указке. На допросах у него выбивали признания о групповом заговоре против советской власти, требовали дать компромат: «Ты, мы видим, записался в по-
- 13 -
собники классового врага. Не скажешь, мешок с сухарями собирай». Не добившись желаемого, продержали в подвале НКВД три недели. От ярости и бессилия в хутор вернулся надломленным, больше молчал, только и сказал родственникам: «Чекисты в покое меня не оставят. Да и не могу я руку на зятя поднять» В солнечный день июля, когда солнце выкатило в зенит, услышал рокот мотора, решил - за ним. Снял с крюка в сенях вожжи, ушёл в сарай и там повесился - не мог стерпеть издевательств. А то тарахтел колхозный грузовик, купленный перед самой жатвой хлебов.
Местная власть верой и правдой служила главному бесу, ввергнувшему страну в беззаконие и репрессии. Красный террор всё больше людей втягивал в ненасытное жерло, набирал силу. Всё чаще по хуторам и сёлам метался чёрный «воронок», люди по звуку старались определить, куда свернёт машина, где остановится. Утром слали детей в разведку - узнать, кого арестовали ночью. Куда увозили земляков, никто не знал, люди исчезали бесследно. На вопросы родственников: «Где отец, за что арестован?» - получали стандартный ответ: «В НКВД разберутся, они и дадут ответ». В газетах, по радио, на собраниях об арестованных и уничтоженных в ГУЛАГе людях говорили: «Идёт процесс чистки партии и борьба с врагами народа». Чистка началась с низовых партийных организаций. В Кличеве были арестованы председатель райисполкома Бекиш и директор маслозавода Лемешонок.
Сразу после февральско-мартовского 1937-го года пленума ЦК ВКП (б) в Минск прибыл московский эмиссар В. Шарангович, работавший до тридцать шестого года в Белоруссии. Он и сообщил в центр о раскрытой в республике тайной национал-фашистской организации. Председатель республиканского совнаркома М. Голодед поставил под сомнение итоги проверки обмена партийных билетов, что и явилось поводом командировки в столицу Белоруссии Георгия Маленкова. Вместе с народным комиссаром НКВД Белоруссии Цанавой арестовал почти всё республиканское руководство. Председатель Президиума Верховного Совета республики Червяков не вынес пыток, выбросился из окна четвёртого этажа. Печальна судьба и самого Голодеда: вместе с первым секретарём республиканского ЦК Гикало его расстреляли. Известно, беда не по лесу ходит, а по людям. Были исключены из партии и арестованы сотни партийных работников, творческая и научная интеллигенция. Их причислили к национал-фашистской организации, чья деятельность якобы заключалась в шпионаже в пользу панской Польши.
- 14 -
Уже летом собрали съезд коммунистов Белоруссии, выступивший на нём Шарангович приветствовал проходивший террор, процитировал строки казахского акына: «Он жало в них вырвал и гнёзда размёл - наш славный Ежов!» А через два месяца он сам стал жертвой террора: на августовском пленуме его разоблачил Я. Яковлев, присланный Москвой на его место. А в начале декабря тридцать восьмого было объявлено, что кончилась власть красного наркома Ежова. Его место занял Берия.
Однажды на уроке истории учитель попросил нас заштриховать в учебнике портрет маршала Тухачевского. В следующий раз это касалось маршалов Блюхера и Егорова. На наш наивный вопрос: «Почему?» коротко бросил: «Так надо».
Учитель литературы требовал то же самое, мы старательно зарисовывали лица поэтов и писателей. Помню, как в четвёртом классе с нас спрашивали знания наизусть стихотворения А. Исбаха «На смерть Ленина». В нём были такие строки: В Пекине люди из разных стран, По улицам Пекина долго бродил Иличан...
И вот тот самый Иличан на главной улице китайской столицы узнаёт о смерти Ленина, по его щекам катятся слёзы. Как тесен мир! Спустя четверть века встречу я поэта Исбаха - но где! - в лагерной зоне.
Семья Якшонок жила дружно, являя пример образцовой семьи для жителей всего Стоялово. Но и хорошим людям судьба шлёт страдания, незаслуженные обиды, на них, что в яму - всё валится. Однажды просидев в одиночестве несколько уроков, мы разошлись по домам, так и не дождавшись учительницы. Тягостное ожидание тянулось недели две, пока не узнали, что Софья Павловна арестована. Но Бог сжалился над нами, учительницу отпустили. По национальности она была полька, блестяще знала и говорила на родном языке, и этого было достаточно, чтобы её зачислили в польские шпионки. Ещё долго София Павловна и Мина Фёдорович трудились на ниве просвещения, отдавая ребятне знания, «сея разумное, доброе, вечное». И этот посев дал добрые всходы, полученные знания помогли нам не погибнуть во лжи и во зле, дали благословенную возможность всего себя посвятить любимому делу. Не посчитайте за патетику - делу служения людям.
Лето 1938 года запомнилось белорусам тем, что ликвидировались хутора. Не обошла стороной идея переустройщиков мира и наш хутор. Люди не желали оставлять усадеб, понимали, что до работы теперь надо несколько вёрст пешком отмахать, теряя и время и здоровье. Но уже работала плотницкая бригада, ставила под стреху брёвна-легари. Забравшись на чердак, рабочие рас-
- 15 -
шивали стропила, спускали кровлю по легарям вниз на землю. Оставив дом без крыши, отправлялись к соседям. Власти понимали, что без крыши люди жить не смогут. Дожди и не дали времени на долгое раздумье, заставили хуторян перебраться в другие сёла. К зиме хутора снесли. Переселение прошло тяжело, болезненно и оставило по себе печальную память, не лучшую в нашей истории.
Отец гневался, скулы сжимал, в глазах ненависть. Сгубили державу! Но быстро отходил - терпеть не мог нытья и брюзжанья. Жизнь снова властно звала к себе. Поднатужась, успели до зимы собрать дом в Морговщине, близкой к райцентру деревне. Там уже обживали новые подворья отцовы братья, всем миром косили сено, копали картошку. От огородной жёрдочки далеко за горизонт тянулись болота. Они и стали отцу и матери новым местом работы. Обоих приняли на торфяной завод с громким и звучным названием «Первое Мая» - весь год праздник!
Радостью для ребятни был могучий вековой лес да махонькая, но рыбная речушка Ольса, дарившая свои воды Березине. В бору и на торфяном болоте зрела малина и голубика Природа словно специально отвела место для них. Ягоды красной и чёрной смородины гнездились на ветках целыми гирляндами, свисали к земле, словно виноград на Кубани. В плодовитости смородине не уступала и калина - ну, чем не радость? Только собирай, не ленись: живот крепче - на сердце легче! Мы лакомились ягодами не хуже, чем пряниками.
Большими стаями летали над болотами утки, искали корм. Бывало идёшь краем болота, а пугливая птица «фыр-р-р» - вылетает из-под ног. От неожиданности даже сердце ёкнет. На дикую птицу ставили силки, этому учил нас отец.
Окончив в Стоялово пять классов, мы с братом подали заявления в Кличевскую школу-десятилетку. Хотя наш класс и был многонациональным, - учились здесь русские, белорусы, украинцы, поляки, немцы, евреи, эстонцы - преподавание велось на русском языке. Только два предмета - белорусская мова и родная литература - на белорусском. По знаниям мы не уступали кличевцам, а по алгебре, геометрии, физике даже превосходили. Математику я любил по-прежнему и, кажется, она не отпускала руку дружбы со мной. Меня и тут продолжали звать математиком. Случалось так, что задачи решал вперёд и, придя в школу пораньше, давал тетрадь товарищам - одним списывать, другим свериться с ответом. Однажды не справился с задачей по геометрии, хотя такое со мной бывало редко. Недолго думая, отложил учебник в сторону, решил, что утром смахну у товарищей. Какую же совершил я оплошность: задачу никто не решил.
- 16 -
Тихон Фёдорович Дорофеев начал урок с проверки домашнего задания. Вызывая одного за другим учеников к доске, слышал в ответ: «С задачей не справился». Учитель встал и мелом на доске быстро набросал вариант решения задачи. Ответ скрывался в простоте мышления, и мне стало стыдно и обидно за себя, что не смог сам додуматься до этого. Придя домой, продолжал думать о злополучной задаче. С тем и уснул. Проснулся среди ночи, в голове созрел другой способ решения. Я зажёг лампу и записал на бумаге новый вариант. Утром показал результат своих ночных мучений. Учитель пробежал глазами по листочку бумаги, кивнул в знак одобрения: можно, мол, и так.
В тайне я любил этого доброго и талантливого человека. Он относился к интеллигентам старой русской школы: всем интересовался, ко всем был внимателен и всё помнил. Всегда опрятен, тщательно выбрит и ходит не горбясь, с высоко поднятой головой. Не догадывался тогда, что вместо ног у него протезы. И сорока лет нет, а испытал столько, что иному и за целую жизнь не выпадет. Веку мало, да горя много. В любой обстановке не давал волю эмоциям. За это уважали и любили его. Как-то перед войной добирались вместе на попутной машине до Бобруйска, разговорились. Он рассказал, как пытал счастья в Ленинграде -учился в пединституте, подрабатывал в порту грузчиком. Усталый, возвращался ночью в общежитие и не заметил, как снегом замело трамвайные рельсы. А когда обернулся на скрип и звон трамвая, было поздно, ноги оказались под колёсами. Друзья ходили в больницу, приносили курсовые, вместе с ними и одолел беду. Когда вручали диплом, попросился в родные края. Так и оказался в Кличеве.
Седьмой класс считался выпускным и мы, стараясь получить высокие оценки, всё свободное время тратили на учёбу, занимались много и упорно. Я даже в шахматный кружок записался, чтобы научиться аналитически мыслить. По окончании семилетки выдавали аттестат, с ним можно было поступить в техникум или училище и уже через три-четыре года получить диплом, а значит и профессию. Многие мои одноклассники отправились на учёбу в Харьков и Гомель учиться в ФЗО, дав слово родителям освоить рабочие профессии и остаться в городе. Городская жизнь тогда ни в какое сравнение не шла с деревенской - платят живые деньги, на них можно купить приличную одежду, обувь, сходить в театр, кино, а получив прописку, встать в очередь на жильё.
Меня тянуло в Ленинград, в лётное училище - не мог изменить своей мечте! Но в военные училища принимали только после восьмого класса, и поездку в северную столицу пришлось отложить на год.
- 17 -
Последний экзамен сдали 17 июня 1941 года. Отметить это событие решили в воскресенье 22 июня. День был ясный, солнечный. С утра отправились на рынок за продуктами и только там узнали, что праздник отменяется: война. Известие о войне ошеломило. Базарная площадь опустела за полчаса. Успели только сфотографироваться на память. Из ребят, запёчатлённых на том снимке, в живых осталось четверо. Я и сегодня смотрю на них, живо представляя то время.
https://www.sakharov-center.ru/asfcd/auth/?t=page&num=12882
Qui quaerit, reperit
|
| |
| |
| Саня | Дата: Пятница, 16 Ноября 2018, 18.47.11 | Сообщение # 3 |
|
Группа: Админ
Сообщений: 65535
Статус: Присутствует
| Глава вторая
ТО НЕ ГРОМ ГРЕМИТ…
Вторая мировая война не казалась такой близкой, гремела где-то далеко, на полях Европы и, казалось, никогда её кровавое крыло не накроет нас. Дерутся между собой империалисты, бьются за богатства, за земли, а пролетарскую страну тронуть не посмеют - мы первыми в мире строим новое государство, свободное от войн, от наживы, насилия. Умом я понимал, что война началась не сегодня, 22 июня 1941 года, а раньше - 1 сентября 1939-го. В этот день по приказу Гитлера немецкие войска начали оккупацию Польши, в ответ на агрессию немцев Англия и Франция объявили войну Германии. Но война в Польше пошла не совсем так, как её планировали в Берлине. Поляки оказали сильное сопротивление. Сумев избежать окружения, польская армия отошла за Вислу. Что касается столицы, то она была взята немцами только 27 сентября, хотя Германия уже девятого сентября объявила о взятии Варшавы.
Как же ответила Москва на экспансию Гитлера? В шесть утра 17 сентября 1939 года Красная армия силами двух фронтов - Украинского под командованием С. Тимошенко и Белорусского под командованием М. Ковалёва - перешла польскую границу. Второй фронт Второй мировой войны был открыт. Эта дата и является исторической - СССР, начав военные действия, вступил в мировую бойню. Вторжение советских войск застало польское командование врасплох. Никто не понял, что произошло: русские пришли как союзники или как завоеватели? Польская армия продолжала сопротивление - на Западе фашистам, на Востоке коммунистам.
Героическое сопротивление оказал гарнизон Брестской крепости. Под командованием генерала Плисовского польские солдаты отбили все атаки Гудериана. Вот тогда на помощь немцам и поспешила советская артиллерия, двое суток бомбардировала крепость. По случаю победы состоялся совместный военный парад. На трибуне плечом к плечу стояли генерал Гудериан и ком-
- 18 -
бриг Кривошеий. «Дружба, скреплённая кровью!» - скажет позднее Сталин.
— Что могли мы противопоставить противнику? - вспоминал польский солдат-артиллерист Антон Ботяновский, с которым свела меня судьба на крутом переломе жизни. - Главной боевой силой оставалась кавалерия. Кони против танков, винтовки против самолётов. Но всё же полк уничтожил одиннадцать немецких танков, заставив колонну повернуть назад. А когда появились советские войска, поначалу посчитали, что пришли союзники, и жестоко ошиблись. Красноармейцы заставили нас сложить оружие и машинами перебросили в Витебскую область, оттуда - в смоленские лагеря.
В один такой концентрационный лагерь согнали восемьсот поляков. На всех - одно трёхэтажное кирпичное здание, три деревянных барака, сарай и два складских помещения. Пленников заставили обнести территорию колючей проволокой, установить наблюдательные вышки, которые заняли часовые. Поначалу с поляками обращались неплохо, и с питанием лучше было, чем в ГУЛАГе. Желающим работать такую возможность предоставляли. По субботам проводили политзанятия, предложили даже создать свою Народную коммунистическую партию. Появились первые семь активистов, записывающие желающих. На том всё и кончилось. В лагере нарастало недовольство, пленники требовали отправки в Англию - для борьбы с фашизмом. Терпение лопнуло, когда 27 сентября Москва подписала советско-германский договор, больше известный как Договор о дружбе и границе. Поляки поняли, что их государство полюбовно разделено между Германией и Страной Советов. В лагере, как сопротивление режиму, возник Союз польских офицеров.
Однажды пленные, выходившие на работы в поле, принесли от местных крестьян икону Божьей Матери - в Польше это самая почётная и дорогая икона. Место нашли, как считали, подходящее - в столовой. И потянулись к святыне страждущие и молящиеся. Лагерное начальство этого стерпеть не могло. Икону унесли, а на её месте водрузили портрет Сталина с трубкой в руке. Прищуренным глазом он как бы гневался: «Вас кормят, а вы недовольны». Утром 21 декабря, в день рождения вождя, пленники, войдя в столовую, замерли: по живописному полотну струйками стекало разбитое куриное яйцо. Зал оцепенел от ужаса, не смея смотреть на портрет. «Это сделала недобитая польская буржуазия!» - выкрикнул майор-чекист.
Ни завтрака, ни обеда не дали, а к ужину сами поляки не притронулись, остался он на столах нетронутым. Складские помещения срочно переделали под арестантские камеры. В лагере
- 19 -
зашустрили следователи. Начались аресты и допросы. К середине декабря ни одного офицера не осталось. На приговорённых ставили крест, они ещё не знали, что ждёт их Колыма, Сибирь, Казахстан. Многие сгинут там и памяти о них не останется. Вот какая страшная сказка.
С весны 1940-го из лагеря стали отпускать солдат. Не всех, а только тех, чьи семьи находились на территории, занятой Красной армией - в основном, в западных областях Украины и Белоруссии, причём по социальному происхождению из крестьян. Посадили на поезд и нашего героя - Антона Ботяновского. Довёз его паровоз до Гродно, куда перебрались родители. Трудно словами передать ту радость, с которой встречали сына отец и мать, уже потерявшие надежду когда-нибудь увидеть его живым. Но неласково отнеслась к его возвращению власть. Все руководящие должности в Западной Белоруссии отдавались выходцам из восточных областей. Среди местного населения шли повальные аресты - искали враждебные советскому режиму элементы. И неважно было, участвовал ты или нет в антисоветской деятельности. В первую очередь брали военнослужащих польской армии, жандармерии, полиции, за ними шли на плаху служащие госучреждений, священники. Всех гнали на железнодорожные станции, а потом в товарных вагонах, отправляли на Урал, в Сибирь. Польский язык в школах отменили.
В это время и появились листовки польских патриотов, которые угрожали безбожникам расправой. Польское правительство, находясь в изгнании, слало из Англии призывы к соотечественникам готовиться к освобождению Польши не только от фашистов, но и от коммунистов. Сталинские репрессии на присвоенных территориях заставили многих единокровных братьев взяться за оружие и сражаться с оккупантами.
То же происходило и в прибалтийских республиках, захваченных без сопротивления и присоединённых к СССР. Члены правительств были арестованы и отправлены в тюрьмы. В глубокой тайне от советской общественности Владимирский централ заполнили так называемые номерные заключённые. Их настоящие фамилии знал только начальник тюрьмы. К таким относились министры буржуазных правительств Литвы, Латвии, Эстонии - Юозас Урбилс, Антон Меркис, Вильгельм Мунтерс. Катились на Восток двухосные вагоны, обмотанные колючей проволокой, заполненные жителями этих республик. Люди ни в чём не провинились перед новой властью. Вина их была в том, что жили они зажиточно и потому были более счастливы, нежели народы Советского Союза.
Вопрос о присоединении Бессарабии и Северной Буковины
- 20 -
Сталин тоже решил без единого выстрела. Но оставался открытым ещё один вопрос, требующий безотлагательного решения - возвращение Финляндии, и тогда бы все территории царской России, потерянные в ходе гражданской войны, снова стали бы единым государством. И вождь решил силой взять непослушное ему государство.
На рассвете 30 ноября 1S39 года дальнобойные орудия фортов Кронштадта совместно с кораблями Балтийского флота обстреляли территорию Финляндии. Не учёл Сталин только одного: финская армия была лучше подготовлена для войны при сильных морозах. Финны не только отбили наступление, но и нанесли тяжёлые потери Красной армии, наши войска в Карелии были окружены и разбиты. Потери были настолько велики, что правительство вынуждено было обратиться за помощью к заключённым. Любопытен Указ от 16 июля 1940 года: «Освободить от наказания граждан, осуждённых судом к исправительно-трудовым работам и более мягким мерам наказания, если они после осуждения участвовали в боях против финской белогвардейщины. Снять судимость с указанных выше граждан независимо от того, приведён или не приведён приговор в исполнение».
Войну начинал Ленинградский военный округ, но уже через несколько дней на фронт были переброшены войска Белорусского округа. После стапятидневной войны через Минск возвращались те, кому посчастливилось остаться в живых, многие из них - искалеченными и обмороженными. Трагичной оказалась судьба наших бойцов, попавших в плен к финнам. Более пяти тысяч пленных Финляндия вернула Советскому Союзу, но ни один из них не вернулся домой, всех уничтожили.
Qui quaerit, reperit
|
| |
| |
| Саня | Дата: Пятница, 16 Ноября 2018, 18.47.31 | Сообщение # 4 |
|
Группа: Админ
Сообщений: 65535
Статус: Присутствует
| Глава третья
УЖЕ ПЫЛАЕТ ДОМ СОСЕДА
И СЕГОДНЯ идут споры о том, готовился ли Советский Союз первым к нападению на Германию? Ответ на этот вопрос даёт Валентин Бережков, первый секретарь посольства СССР в Берлине, служивший в этой должности с декабря 1940 года и до начала войны. На Тегеранской конференции глав великих держав - личный переводчик Сталина. В своих воспоминаниях он утверждает, что 28 ноября 1943 года, на первом пленарном заседании, перевёл следующее заявление Сталина союзникам: «Между прочим, мы сами в последнее время готовились к наступлению. Немцы опередили нас». Я считаю, что слова Сталина можно считать прямым ответом на поставленный вопрос.
В реальность войны верить не хотелось. Но в мире что-то уже
- 21 -
перевернулось, сдвинулось, поехало. Нутряная кровь кругами расплескивалась по чистому берегу жизни. Немецкие лазутчики всё чаще пересекали границу, открывали огонь по нашим постам. Были человеческие жертвы. Самолёты с чёрной свастикой нагло вторгались в глубь нашей территории.
Дней за десять до войны недалеко от Кличева опустился беспилотный воздушный шар. К нему устремились жители близлежащих деревень. В гондоле шара были листовки. Прочитать не удалось, милиция перегрузила содержимое в свою машину и укатила в райцентр. Единственное, о чём узнал - шар немецкий.
Армейские части жили напряжённой жизнью. Отслуживших срок солдат не демобилизовали, оставили на неопределённое время в полках. В нашем районе, как, думаю, и в других, стали призывать на службу офицеров запаса. По одноколейной железнодорожной ветке Могилёв-Минск, проходящей в двух километрах от нас, движение было только в одну сторону - на запад, днём и ночью шли военные эшелоны. Под брезентом динозаврами горбились танки, пушки, автомашины, прицепы, ящики со снарядами. Новенькая техника уже стояла в лесах близ полустанков по всей дороге до границы.
15 июня я стал свидетелем, как на низкой высоте с востока на запад летели наши самолёты. «Что-то «гуси» нынче низко летают, - между собой переговаривались старики. - Чует сердце, не к добру это». Полёты продолжались до роковой даты - 22 июня. О войне если и говорили, то только шёпотом, вполголоса.
Запомнился рассказ сержанта-пограничника, отходившего от Белостока на Минск. 21 июня в три часа дня, вспоминает он, было видно, как немцы выходят на исходные позиции. Танки и пушки выдвинулись к самой границе, на наших глазах оборудовались миномётные и пулемётные гнёзда. Видя это, пограничники доложили командованию и получили в ответ: «Не поддавайтесь на провокации». Тысячи мин были складированы в траншеях, но минные поля не устанавливались, мосты не минировались. Карт отступления не было, говорили: «Только вперёд, на Берлин!» Вот и прошёл немец беспрепятственно. Огромное его преимущество было в том, что он атаковал наши позиции при поддержке танков и артиллерии. Наши заставы пушек не имели, как и противотанковых средств. Но как же мужественно дрались пограничники! Отбивали атаки немцев из пулемётов, автоматов и винтовок. А в борьбе с танками произошла осечка, перед ними мы были бессильны.
От многих отступающих слышали: «Продали нас командиры! Кулик махнул за бугор. Павлов неизвестно где».
Напрасно мы ожидали поддержки с воздуха. Гитлеровские
- 22 -
ястребы чувствовали себя полными хозяевами в небе. Все видели, что наибольшие потери несли мы от вражеской авиации.
— С каждым днём идти большой колонной становилось всё труднее, - вспоминает политрук В. Ливенцев. - Мы являлись отличной мишенью для немецких лётчиков, да и кончились боеприпасы. Командование решило предпринять новый манёвр: приказало пробиваться к своим мелкими группами.
И пошло-поехало! Будто камень сорвался с горы и покатился вниз, сметая на своём пути всё живое и неживое. Отступающая к Минску Красная армия несла огромные потери, как в живой силе, так и в технике, но не дала противнику взять себя в окружение. Пришла печальная весть: при подходе немцев к литовско-белорусской границе солдаты из литовской дивизии перестреляли всех своих командиров и разбежались по домам. Немцы воспользовались этой ситуацией и, не встретив сопротивления, заняли Молодечно и вышли к Минску. В то же время немцы выбросили воздушный десант, захватив Смолевичи, перерезали железнодорожную ветку Минск-Борисов.
После 26 июня противник перебросил дополнительные войска и при поддержке танков и авиации стал обходить Минск, за три дня боёв с трёх сторон подковой обхватил город. Остался свободным выход только на Осиповичи. Через эту узкую горловину отошли не только разрозненные группы военных, но и целые соединения. Многие остановились на землях Кличевского района. В Могилёве успели до прихода врага мобилизовать жителей на защиту города. В рядах ополченцев оказались и жители моей деревни Морговщина. Многие из них погибли, а те, кто выжил в этой бойне, рассказали о тех страшных днях.
Понеся большие потери в приграничном сражении, войска 3-й, 4-й и 10-й армий, мужественно отбиваясь от наседавшего противника, отходили на восток. Третья и десятая армии получили приказ Ставки Главного Командования занять оборону на линии Лида-Слоним-Пинск. Но приказ не выполнили - попали в полуокружение, были истощены и с трудом пробивались дальше под ударами немецкой авиации и бронетанковых войск.
Немцы начинали боевые действия в шесть утра. Первой выступала авиация, за ней следовали мотоциклисты, танки, завершала операцию пехота. Выставляли на ночь посты охраны и отдыхали. К заходу солнца операцию заканчивали. Бывало так, что отступающие части сопротивлялись, но немцы в драку не ввязывались, обходили их, оставляя в тылу. Порой казалось, что не мы, а фрицы оказывались в окружении. Наши двигались группами и по одиночке - по разбитым дорогам, лесами, полями, их никто не преследовал, если не считать авиацию, но от
- 23 -
фашистских стервятников надёжно скрывал лес. Войска Красной армии представляли ещё очень большую силу, тем более, что была возможность в спокойной обстановке сгруппироваться и бить противника с тылу. Требовалась только жёсткая рука, способная остановить хаотическое бегство на восток.
Захват немцами Минска стал сигналом для подготовки к обороне Могилёва. 4 июля три гитлеровские танковые дивизии уже вышли к Днепру, южнее Могилёва. Под бомбами и разрывами '.нарядов ополченцы сооружали оборонительный обвод радиусом в 25 километров. К городу стягивались уцелевшие подразделения. В Могилёве имелось всего три стрелковых дивизии и около десяти тысяч бойцов народного ополчения. До 12 июля шли тяжёлые непрерывные бои на всей линии обороны. Силы были неравные, но взять город лобовым ударом противнику не удалось. В этих сражениях отличилась 172-я стрелковая дивизия под командованием генерала М. Романова, хотя не было у него ни танков, ни самолётов. И всё же немцы, обойдя город и замкнув кольцо, продвинулись далеко на восток и 16 июля захватили Смоленск, а Могилёв, оказавшись в тылу врага, продолжал сражаться. В дивизионном госпитале скопилось до четырёх тысяч раненых, эвакуировать их было невозможно. Оставалось одно - с боями выходить из окружения. Все понимали, что значит воевать голыми руками, но ничего больше не оставалось.
27 июля по приказу комдива Романова с наступлением темноты люди начали пробиваться из окружения. Сформировали группу прикрытия, чтобы хоть на время задержать врага. Раненых оставили в городе, закрепив за ними трёх медиков-добровольцев. Они и разделили с ними все тяготы. Но часть раненых предпочла смерть в бою, чем плен, и примкнула к отступающим. В ту дождливую ночь, после тяжёлого рукопашного боя, дивизия - мяла немецкую часть, раненый Романов вывел людей к Гишовскомулесу. Сталин говорил: «Мы готовы разгромить любого врага на его территории, будем бить малой кровью». Ох, и много пролилось крови не на чужой, на родной земле. Дорогой ценой обошлась нашему народу самоуверенность вождя.
Потеряв постоянную и надёжную связь, командующие фронтами лишились возможности оперативно получать информацию об обстановке на фронте, потому и не могли руководить действиями частей. Были они молоды, неопытны - многие получили назначения в самый канун войны, сменив на постах крупных военачальников, расстрелянных в конце тридцатых в ходе партийных чисток. Отступавшие от Западной границы красноармейцы утверждали, что с первых дней войны высшее командование исчезло и что маршал Кулик уже у немцев. Много позже один
- 24 -
солдат рассказывал мне, что нос к носу столкнулся с маршалом, когда тот выбирался из окружения. Выдавал себя за цыгана, отрастил смоляную бороду, ходит в крестьянском полушубке и лаптях. Думаю, это не так: представить себя цыганом, значит подписать самому себе смертный приговор - цыган расстреливали так же, как и евреев. Генеральный штаб не мог получить сведений о военном положении Западного фронта и на второй день войны, 23 июня, Сталин отправил Кулика и Шапошникова в Минск. Но узнать что-либо конкретное в охваченном паникой и суматохе городе было невозможно, и маршал Кулик рискнул выехать на передовую. Но до Гродно не добрался, войска 3-й и 10-й армий отступали. Развернув машину, маршал подался в сторону Осиповичей.
Переломилось всё очень быстро. От Белостока до Днепра враг захватил железные дороги, паровозы, вагоны, исправные мосты. Получалось, что вроде мы сами преподнесли немцам подарок. Эту ошибку пришлось исправлять партизанам. 7 июля вблизи железнодорожной станции Несята кличевские партизаны обратили внимание на четырёх военнослужащих: высокого роста, одеты в форму танкистов. Остановили и попросили предъявить документы. Задержанные сопротивления не оказали, но и не спешили исполнить приказ. Им повторили приказание и взяли «на мушку». Маршал Куликов понял, что перед ним не немецкие диверсанты, это свои, вспыхнул в гневе, повысил голос: «Да знаете ли вы, с кем разговариваете? Я маршал Советского Союза Кулик!» Но в наших глухих краях Кулика не знали, на слуху были только легендарные имена Ворошилова и Будённого. Партизаны проявили настойчивость:
— А вот покажьте документы и тогда узнаем, что вы за птицы. Скорее всего, шкуры свои спасаете, от немцев бегите...
Кулик вынул из бокового кармана армейскую книжку, отдал старшему. Народные мстители всё же четвёрку не отпустили, отвели в лес рядом со станцией. Один из них вскочил на коня и помчался в Кличев. Отмахав восемь вёрст, разыскал секретаря райкома партии Якова Зайца и доложил, что на железнодорожной станции задержаны красные командиры, среди них есть маршал. Заяц связался по телефону с Могилёвом, проволочная связь с областным центром тогда ещё действовала. И уже ближе к вечеру над десятой вольной птицей закружил «кукурузник». Заметив костры, лётчик сделал разворот и сделал посадку. Самолёт поднял на борт всех четверых и взял курс на Могилёв.
Qui quaerit, reperit
|
| |
| |
| Саня | Дата: Пятница, 16 Ноября 2018, 18.47.49 | Сообщение # 5 |
|
Группа: Админ
Сообщений: 65535
Статус: Присутствует
| Глава четвёртая
ОККУПАЦИЯ
На второй день войны комиссар Кличевского района объявил мобилизацию мужчин 1905-1920 годов рождения. Призывной пункт расположился на лесной поляне в ста метрах от речки Ольса, в урочище Розвань. Отсюда мои земляки своим ходом группами отправлялись в Могилёв, а это ни много, ни мало восемьдесят километров. Просуществовал выездной военкомат до двух часов дня. Немецкий самолёт-разведчик, заметив в лесу скопление людей, на небольшой высоте открыл по ним из пулемёта огонь. Жертв не было, но призывники разбежались, на том и кончилась мобилизация.
Половина мужского населения Белоруссии - от границы до Днепра - осталась дома. А если учесть, что отступающие красноармейцы осели на оккупированной территории и белорусские крестьяне укрыли их, выдав за своих мужей и сыновей, то мужского населения в республике оказалось больше, нежели до войны. Добавьте к этому раненых, кого спасли и выходили в деревнях. Когда развернулось партизанское движение, многие с оружием в руках продолжили борьбу с фашистами.
Утром 5 июля подразделение Красной армии, отступавшее от Бобруйска, минуя Кличев, остановилось на отдых на окраине Морговщины. Солдаты отправились на поиск съестного, селяне делились с ними, чем могли, в основном, картошкой. В лесу запылали костры.
Два командира попросились на ночлег в наш дом. Как я понял, то были командир батальона и начальник штаба. Ещё было темно, когда услышал их разговор: «Уже четыре, нужно торопиться». Вскоре тишину ночи нарушил зычный голос командира: «Подъём! Батальон, стройся!» Солдаты построились быстро, ложась спать, одежды они не снимали и были готовы в любую минуту исполнить приказ.
Мать не отпустила красных командиров, пока не накормила. Поблагодарив родителей за тёплый приём, командир обратился к отцу:
— Подскажите, как коротким путём выйти к Могилёву.
Отец объяснил, что за деревней Стоялово тянется одноколейка, она и приведёт в областной центр. А потом махнул рукой: «Что же это я, друг или нет Красной армии?» Дал мне знак, и вместе с командирами я зашагал впереди колонны. Расстались на полустанке. Среди солдат были раненые, но никто не ныл, шагали общим строем - за плечами винтовки да два ручных пулемёта на весь батальон - вот и всё оружие. Они ушли, а у меня
- 26 -
заныло сердце, чуял что-то важное, я стоял на пороге великой тайны, открыть которую стремится каждый: уходят защитники, а их место займёт враг.
И немцы пришли, через две недели после начала войны. Утром 6 июля мать снарядила меня к дедушке и бабушке в Кличев, но прежде велела зайти на рынок. Подходя к окраине, услышал, как вдруг прорвался из-за ельника звук мотора. Он нёс с собой нечто такое, о существовании чего люди догадывались. С тревогой увидел машину с солдатами в незнакомой мне форме. Немцы! Скрылся в первом дворе и застыл в оцепенении: бронированный автомобиль с открытым верхом плыл в клубах пыли, проехав до мельницы, остановился. Навстречу шёл красноармеец с винтовкой. Его окликнули. И тут только боец понял, что перед ним чужаки, кинуться некуда. Ко мне вернулось забытое чувство тревоги, понял: сейчас что-то произойдёт... У красноармейца отобрали винтовку, ремень с подсумком для патронов, приказали отвинтить звёздочку с пилотки и отпустили. Немецкая машина двинулась дальше, в сторону гостиницы, где квартировал госпиталь. На подоконнике второго этажа три советских командира играли в карты. Немцы остановили машину, и пять человек разведки ворвались в здание. Вернулись с трофеем - тремя офицерскими ремнями с пистолетами. Из промтоварного магазина немцы вынесли несколько пачек листового табака и коробку одеколона. Разбив двери второго, не работающего отдела, прихватили несколько пачек папирос «Беломор» и «Тачанка». Закурили, оглядывая ранних прохожих. Потом командир в фуражке с высокой тульей отдал команду трогаться, и автомобиль покатил в сторону деревни Стоялово.
А у магазина собралась толпа - шумела, кричала, спорила. Одни уверяли, что нос к носу столкнулись с немцами, другие призывали не паниковать. Говорили, что в колхозном саду генерал с солдатами, что не дадут в обиду, защитят. Но их уже не слушали, толпа, напирая со всех сторон, вломилась в магазин. С полок хватали всё, что попадало под руку. Вор на вора наскочил. Нет более грустного зрелища, чем разорённая усадьба, разграбленная лавка торговца. Через полчаса магазин был пуст - унесена последняя катушка ниток, последний коробок спичек.
Такой запомнилась мне первая встреча с немцами. Болела душа, как будто отрубили палец. Что-то переломилось во мне, не поверил, если б кто рассказал про такое. Хотя давно замечено: коли воровской час найдёт, то и честные люди грабят.
Сводки, передаваемые по радио, убеждали нас, что враг отбит по всем направлениям и несёт огромные потери; захвачены пленные, много убитых и раненых, уничтожены тысячи танков,
- 27 -
сотни самолётов. О потерях Красной армии - ни слова, или же вскользь: потери незначительны. В небе летали самолёты, в основном немецкие, а люди считали, что это наши соколы. Однажды наблюдал такую картину: с востока клином летели девять краснозвёздных бомбардировщиков, навстречу им неслись четыре небольших, но быстрых самолёта. Раздалась пулемётная очередь, один из девятки резко накренился и, оставляя за собой дымный шлейф, рухнул в поле. Не верилось, что это наш самолет. И только когда навстречу нам вышли трое парашютистов, поняли: свои. Один был ранен, с трудом передвигал ногу. А так хотелось, чтобы это были фрицы! Лётчиков увезли в Могилёв милиционеры.
Не прошло и двух дней, как ещё один наш бомбардировщик. Был сбит, и упал вблизи деревушки Уболотье. Лётчики остались живы.
Первый немецкий самолёт потерпел катастрофу ещё до прихода фашистов в Кличев. Сбили его наши зенитчики, когда ночью он бомбил Могилёв. Экипаж дотянул подбитую машину до Стоялово и рухнул в лес за Ольсой. Только одному из фрицев удалось спастись, пилот успел воспользоваться парашютом. Лесной дорогой вышел к мосту, а оттуда в деревню. У перепуганных до смерти женщин попросил поесть, вынесли что было - хлеб и молоко. Устроившись на скамейке у ворот дома, спросил: «Далеко ли до Минска?», ему ответили, что очень далеко. Тут и взял его местный активист. Направив в спину винтовку, отвёл в лес и |ям расстрелял.
К концу июля немецкая часть стала в Кличеве гарнизоном и открыла военную комендатуру. Уже через несколько дней коменданту донесли о самосуде над немецким лётчиком. Два дня фашисты шерстили Стоялово, брали всех, кто попадал под подозрение, увозили в комендатуру. На допросах мужчины упорство-пали, договорились своего не выдавать. Утверждали, что в тот день, мол, отступали красноармейцы, кто-то из них и расстрелял пилота. Но, видно, на допросе побывал и доносчик. Активиста взяли, допросы прекратили, арестованных отпустили по домам. Немцы расстреляли народного мстителя. А вот кто выдал его, мы так и не узнали. Фашисты разыскали в лесу свой самолёт, извлекли останки лётчиков, нашли и место захоронения расстрелянного пилота; весь экипаж отправили в Германию.
В детстве любил я лазать по деревьям. Особенно радовался, когда взбирался на макушку могучего дуба, с неё открывалась великолепная панорама: холмистые поля, извивающаяся змейкой речка Ольса, вековой лес, всё цветёт, буйствует Отчётливо виделась церковь деревни Довгой. Нам говорили, что это Моск-
- 28 -
ва, сверкают на солнце купола первопрестольной. К дубу-великану мы приносили карту, клали компас, сверяли направление, и получалось, что в той стороне действительно Москва, и видим мы церковные купола белокаменной столицы.
В Кличеве красотой выделялось здание горисполкома, возведённое из двух разобранных церквей. По рассказам стариков, оба храма были редкостной красоты - как внутри, так и снаружи. Кличевскую церковь помню и сейчас, хотя в мои подростковые годы службу в ней не проводили - священника в начале тридцатых арестовали и отправили в ГУЛАГ на перевоспитание.
Сбылось предсказание Господа: «И вышед, Иисус шёл от храма. И приступили ученики Его, чтобы показать Ему здания храма. Иисус же спросил: видите ли всё это? Истинно говорю вам: не останется здесь камня на камне; всё будет разрушено... Тогда будут предавать вас на мучения и убивать; и будете вы ненавидимы всеми народами за имя Моё».
Двухэтажное здание горисполкома выкрашено было в голубой цвет. Перед фасадом на высоком постаменте стоял в полный рост памятник Сталину. Когда немцы заняли Кличев, они в первый же день согнали сюда народ, перед местными жителями выступил немецкий офицер, говорил он по-русски. Как я понял, их колонна была обстреляна партизанами, и офицер выказал недовольство тем, что русские воюют не по правилам. Он уверял кличевцев, что Германия пришла в Россию, чтобы помочь советским народам избавиться от коммунистов и дать свободу. Мол, и белорусы не должны бояться немцев, а наоборот - помогать: «Мы должны действовать совместно и тогда война с большевицкой столицей будет быстрой. После взятия Москвы немецкие войска покинут Россию. Два государства - Германия и Россия - будут жить в мире и дружбе. Победа над коммунистами близка, немецкие войска взяли Смоленск и подходят к Москве...»
А в это время немецкий солдат прикладом винтовки разбивал гипс на сапогах памятника Сталину. Достигнув арматуры, остановился, бросил дело. Так вождь и остался стоять с «раненой» ногой на пьедестале.
А я вспомнил, как чуть больше месяца назад на этой же площади, прервав совещание по подготовке уборки урожая, митинг проводил первый секретарь райкома партии Яков Заяц. Он и сообщил людям о начале войны, о том, что немцы перешли советскую границу. Затем Яков Иванович огласил решение райкома о создании в районе штаба обороны и истребительных отрядов по борьбе с вражескими парашютистами, диверсантами и шпионами.
Qui quaerit, reperit
|
| |
| |
| Саня | Дата: Пятница, 16 Ноября 2018, 18.48.08 | Сообщение # 6 |
|
Группа: Админ
Сообщений: 65535
Статус: Присутствует
| Глава пятая
ПАРТИЗАНЫ
По началу немцы вели себя мирно, никого не трогали, разбоем не занимались. Если и заходили в дом, то с просьбой: «Матка матка, яйки есть?» Боясь их, женщины выносили по три-четыре яйца, отдавали, крестясь.
Однажды ночью у здания городской аптеки партизаны открыли огонь по фрицам. Немцы разбежались кто куда, двое добрались даже до нашей Морговщины. Часов в одиннадцать за ними прибыла машина и увезла в Кличев.
Из Бобруйска в наш район перебросили крупную воинскую часть. Для её доставки понадобилась целая автоколонна тупорылых машин. Фашисты обосновались в Кличеве надолго. Десять других машин двинулись дальше и заняли деревни Гонча, Суша, Усакино, Довгая. Прибыв на место, наводили свой порядок - Ordnung. В каждом селении стали действовать полицейские участки, появились старосты. Полицейским могли назначить любого, кто попадался на глаза офицеру. Останавливали парня лет двадцати или зрелого мужчину, записывали анкетные данные - фамилию, имя, отчество, год рождения - вручали русскую винтовку и заявляли: «С этого часа ты полицейский». Тех, кто отказывался, отправляли в лагеря. В каждой деревне службу несли не менее десяти полицейских, одного из них назначали старшим. В числе полицейских оказалось немало красноармейцев, оставшихся в семьях после отступления. Решив вопрос с полицейскими, назначали старосту деревни. С помощью старост и полицейских немцы увозили, кто не спрятал, зерно, угоняли скот, составляли списки молодых людей для отправки на работу в Германию. Партизанские командиры засылали на службу в полицию своих людей, говорили: «Старайтесь больше получить оружия, боеприпасов: Придёт час, оно выстрелит по оккупантам».
В Кличеве немцы в первую очередь огородили в три ряда гарнизон колючей проволокой. Затем принялись строить крепостную стену: две трёхметровые параллельные деревянные стены, засыпая метровую щель землёй. Через каждые три метра на уровне глаз человека закладывали бойницы. По углам возводили доты. Передняя часть такой огневой точки на метр была выдвинута наружу. Доты покрывали брёвнами накатом в два ряда, заливали бетоном и сверху маскировали дёрном.
В райцентре и по деревням вывесили приказы военного командования. В них определено было всё чётко - что можно и чего нельзя делать населению на оккупированной территории. Запомнился плакат, на котором пленённый розовощекий красно-
- 30 -
армеец стоял у полок, доверху заполненных булками хлеба, а чуть поодаль повар большим черпаком помешивал в котле. И надпись: «Он получит много хлеба и вкусную кашу».
Появился в райцентре свой бургомистрат, его возглавил бывший шофёр горисполкома Дыдо. Послушный исполнитель воли коменданта, Дыдо составлял списки жителей Кличева с указанием возраста и адреса. По ним вызывали в комендатуру мужчин, принуждая служить в полиции. Под разными предлогами многие отказывались. Но находились и такие, что предложение принимали. В основном те, кого немцы выпустили из тюрем и лагерей. Им выдали специальные пропуска - небольшие листки бумаги, на которых на русском и немецком языках говорилось: «Предъявитель настоящего пропуска имеет право свободного передвижения по всей территории, находящейся под управлением Германии. В пути следования оказывать необходимую помощь». Фашисты отлично понимали, что эта категория людей в дальнейшем станет надёжным союзником. Они-то, вернувшись домой, и пошли добровольно служить к своим освободителям.
Но были ещё и так называемые «враги народа», пострадавшие от произвола советской власти. Не желая возвращения коммунистического режима, верой и правдой служили они оккупантам, а при отступлении ушли с ними на Запад.
Два месяца разрозненными группами метались бойцы Красной армии, тщетно пытаясь пробиться к своим. Фронт укатил далеко на восток. Измотанные голодом, недосыпанием, они попадали в лапы к фашистам. Я лично столкнулся с такой группой пленников, доставленных в Кличев немцами. Им предложили службу в полиции, припугнули: «Не то расстреляем». Только четверо взяли в руки оружие, пошли на позорную службу.
Полицейский гарнизон в Кличеве к концу сорок первого года насчитывал не более ста человек. Располагался недалеко от центра, у аэродрома и был защитой немецкому гарнизону. Поначалу полицейские ходили в гражданской одёжке с чёрной повязкой на рукаве. Но к Новому году их переодели в солдатскую форму литовской армии. Возглавлял полицию русский немец, выходец из деревни Анатолиевка.
Август в Белоруссии - месяц тяжёлый, в нём сходятся вместе многие работы: сенокос, уборка жита, овса, ячменя, гречихи, картошки. В Морговщине произвели обмер засеянных полей, составили список проживающих на этот момент людей, включая грудных детей. Попали в список двое раненых красноармейцев и две беженки. Поля поделили на весь списочный состав. На общем собрании тянули из шапки номерки, по ним получали делянки. Каждый убирал свою, а если не справлялся, на помощь шли
- 31 -
родственники, соседи или просто приятели. Так всем миром и сняли урожай.
Сжать колосовые - полдела, снопы нужно ещё свезти на гумно обмолотить. И тут на помощь пришли шоферы-умельцы. В то время на дорогах свободно можно было найти машину, брошенную и выведенную из строя отступающей армией. Из трёх «зисов» удалось собрать один. Колхоз имел стационарный комбайн. Шоферы подняли задний мост машины, набросили на колесо ремень передачи, соединили со шкивом комбайна, включили мо-юр - и агрегат заработал. Большинству селян жито обмолотили. В одну из ночей в Морговщине появились партизаны. Посчитав, что обмолот ведут немцы, сожгли гумно, а заодно и машину с комбайном. Нашей семье пришлось вести молотьбу дедовским способом - цепями.
Военный комендант нечестно, как посчитали крестьяне, решил вопрос сдачи зерна, рассуждал так: та деревня, где жителей больше и зерна должна сдать больше. И просчитался - немецкий амбар оказался пуст. Люди успели надёжно спрятать зерно. Прятали его в лесах, засыпали в бочки, закапывали в землю на огородах, а затем маскировали. Хотя и понимали, что не отдай урожай добровольно, его возьмут силой, и всё же страх перед голодной зимой взял верх. Вскоре в деревнях появились машины с немецкими солдатами и полицейскими. Если находили зерно, забирали всё подчистую, но улов оказался неважным.
Чем дольше хозяйничали на нашей земле фашисты, тем становились злее, агрессивнее. На фронте дела у них шли неважно. Немецкая пропаганда приукрашивала успехи армии, но мы чувствовали, что к зиме Москву немцы не возьмут. А они вбивали нам в головы: «Мы научим Россию Богу молиться, Англию торговать, Америку воевать».
Истинное лицо оккупантов проявилось в отношении к населению. Ходил по сёлам слепой, лет восьмидесяти, дядька Андрей, высокого роста, угадывалась ещё в нём стать русского богатыря-воина. И не было такого дома, где бы не дали старику милостыню или отказали в ночлеге: «Помяни, старче, коли нерусь злая живота лишит». Этот старый слепой человек был интересным рассказчиком. Повидал на своём веку немало - из крепостных, он прослужил в рекрутах два десятка лет. Его рассказы всегда хватали за сердце, иные, слушая, плакали: «Ох, родимушка! Неладно в мире, неладно... Последние времена наступают». Однажды остановился он с поводырём, мальчиком лет шести, в нашем доме. Не могу забыть его горькую повесть о походе русских за море - воевать турка, защитить болгар-братушек. Там и потерял глаза. И вот долетела до нас страшная весть: расстреляли нем-
- 32 -
цы того старца, а с ним и мальчонку. Направлялись они из деревни Репище в Стоялово, по дороге обогнала путников легковая машина. Спрыгнул на землю немецкий офицер, глянул в слепые очи - старик силился хотя бы одну светлую точку уловить в окутавшем его вечном мраке - и недолго думая, разрядил обойму. Думаю, совесть фрица не мучила, для него они были не первые, а я долго ещё мучался вопросом: «За что? Откуда такая жестокость? И сколько крови-крови-крови...»
В другой раз поздней осенью сорок первого встретились фашистам на пути четыре крестьянки с котомками за плечами. Шли в Морговщину из Суши. Поравнялся с ними грузовик. Немец приказал женщинам отойти на обочину дороги, вскинул «шмайссер» и дал по ним очередь. Одну из них я знал, с её мужем Николаем Нестеровичем Храпко дружил отец. Трое детей остались сиротами. Чем провинились они перед немцами?
Извели гитлеровцы в Кличеве всех евреев. Уцелели только те, кто успел перебраться на Урал и в Среднюю Азию. Среди таких была семья судьи Григория Красного, с его сыном Матузом я учился в одной школе. Спустя тридцать лет встретился с одноклассником в Бобруйске. Правил он в городе комбинатом бытовых услуг, только имя сменил на Михаила. Зайдя к нему в кабинет, услышал: «Вы по какому вопросу?» Протянул директору школьную фотографию: «Не узнаете кого-нибудь?» Он ткнул пальцем в себя. «А с правой стороны - это я». Матуз встрепенулся: «Неужто передо мной Ваня-математик?» Мы крепко обнялись и долго не могли найти слов для разговора. Надо же - повстречались спустя полжизни! Прикупив в гастрономе бутылочку «московской», отправились по Рогачёвскому шоссе в лес и там, на природе, дали волю эмоциям! Вспомнили всех поимённо, и о том, что хотел бы навеки похоронить, и что постоянно сидело во мне, как в засаде.
Печальна судьба и других одноклассников. В том же сорок первом возвращался я из райцентра домой. На выходе из Кличево повстречалась подвода. Полицейский одет в гражданское с чёрной повязкой на рукаве, с русской винтовкой. В арестованных узнал своих одноклассниц - Асю Смышляеву и Соню Смушкевич. На меня они не смотрели, опустив низко головы, горько плакали. Наутро узнал, что обеих расстреляли. Неделей позже такая же участь постигла ещё двух других моих ровесников - Финкильштейна и Фельдмана. Из пяти евреев-одноклассников расстреляны были четверо.
Эрих фон Бах-Целевски, верховный фюрер СС и полиции в России, в сентябре сорок первого высказался так: «Там, где партизан, там еврей, а где еврей, там партизан». Уже с июня в оккупи-
- 33 -
рованных областях начались «акции по усмирению», которые были составной частью плана систематического и массового истребления евреев. Десятки тысяч семей остались без крова и были вынуждены скрываться в лесах. Наряду с цыганами они считались подозрительными потому, что не имели жилья и часто становились жертвами «акций по очищению». Только в тылу группы войск Центр к маю 1942-го по одному лишь подозрению в причастности к партизанскому движению было убито 80 000 человек. В донесении фюреру Гиммлер назвал свыше 350 000 «бандитов», «пособников бандитов», «подозреваемых в бандитизме» и большое количество евреев, уничтоженных с августа по ноябрь сорок второго. «Усмирение» в тылу проводилось службами безопасности вермахта и войск союзников, подразделениями СС и полиции, а также соединениями местных добровольцев. При этом особенно зверски действовали полевая жандармерия и тайная полиция (гестапо), специальные подразделения СС и СД и пресловутый «особый батальон Дирлевангер».
Если в Кличеве фашисты уничтожили сотню евреев, то в Бобруйске несколько тысяч. И сейчас не могу понять, почему евреи были так пассивны и не защищали себя. Ведь даже мышь, загнанная в угол, становится агрессивной, бросается на врага. А тут фрицы, схватив двух-трёх евреев, заставляют их обходить дома и объявлять соплеменникам, чтобы те собирали ценные вещи и собирались в дальнюю дорогу - в Палестину. Вещи бросали в кузов специальной машины, людей загоняли в крытые брезентом грузовики. В пути машины расходились, те, что с людьми, переехав Ольсу, останавливались за мостом у котлована, вырытого под строительство нового родильного дома. Он и стал последним пристанищем для несчастных. Утром всё повторялось: так же безропотно люди поднимались в кузова «крыток», так же увозили их к котловану и там расстреливали. И так повторялось до тех пор, пока не была уничтожена вся диаспора. В Кличеве спаслись только несколько человек - партизаны силой увели их в леса, заставили взять оружие и защищать себя.
Фашисты расправлялись и с коммунистами. Выходило по поговорке: «Пришли в нашу хату и бьют нашего тату». Немцы потребовали, чтобы члены партии прошли в комендатуре перерегистрацию. А когда большевики явились с оружием - наверное, хотели сдать, - оккупанты укрылись за крепостной стеной.
Ещё до прихода немцев райком партии организовал партизанский отряд. Командиром стал директор школы Игнат Изох, его заместителем по политической части Яков Заяц, секретарь райкома. Отряд быстро разрастался и вскоре перерос в бригаду, кроме коммунистов, в неё шли активная часть населения, команди-
- 34 -
ры и солдаты отступающей армии. Появились и другие отряды народных мстителей. По деревням создавались отряды самообороны. Непокорный Кличевский район стал одним из центров партизанского движения в Белоруссии.
Сказалась наша стратегическая ошибка - была оставлена в полной сохранности железная дорога от Белостока до Могилёва. Фашисты захватили где-то на границе бронепоезд и в полном боевом порядке погнали его на восток. Бронепоезд, пройдя станцию Свислочь, встретил мощное сопротивление и приостановил движение на очень важном направлении - на Могилёв. Наши партизаны взорвали мост через реку Друть и не дали бронепоезду продвинуться на передовую. У немцев была ещё возможность попасть на линию фронта: вернуться на станцию Осиповичи, свернуть на Бобруйск-Жлобин и выйти на Могилев. Но вторая группа партизан разобрала участок железной дороги западнее станции Несята, взорвала бык, место прохода воды под железной дорогой. Фашисты поняли, что их берут в капкан. На всех парах проскочили промежуточные станции, миновали Несяту, но уже через несколько минут нажали на тормоза - дальше ехать было некуда. Локомотив взорвали, боеприпасы уничтожили. Пешком шестьдесят фрицев ушли в сторону Осиповичей. За всё время оккупации фашисты так и не смогли провести ни одного состава на участке Осиповичи-Могилёв.
Партизанское командование приняло решение уничтожить немецкий гарнизон в Кличеве, но понимало, что эта задача не из лёгких. Готовились к операции основательно. Чтобы иметь полную и точную информацию о фашистском гарнизоне, внедрили в среду полицейских надёжных людей. Расширили сеть осведомителей - не только в райцентре, но и в близлежащих деревнях. Вскоре был востребован и я. Каждый день староста Морговщи-ны, согласно наряду, направлял группу селян для работы на территории гарнизона. Я не раз был в числе этих рабочих.
Однажды жарким августовским вечером порог нашего дома переступили Яков Зайцев, замполит 277-й партизанской бригады, и Василий Заблоцкий, командир роты разведки. Отец предложил, гостям присесть на лавку, но они отказались: «На дворе чудесная погода, поговорим, Иван Карпович, на свежем воздухе». Спустя час позвали и меня.
— Время течёт медленно, но как быстро растут наши дети! Твой сынок Ваня вымахал выше тебя, Иван Карпович, - улыбаясь, Яков Иванович похлопал меня по плечу. И уже обращаясь ко мне, сказал: - Есть, Иван Иванович, дело к тебе. Поговорим?
В пятнадцать лет меня впервые назвали по имени-отчеству, я был польщён.
- 35 -
— Скажу сразу: разговор серьёзный. Нам нужен смышлёный человек. В штабе бригады предложили твою кандидатуру. С командиром разведроты говорили о тебе с твоим отцом. Иван Карпович дал согласие. Теперь слово за тобой, - Заяц испытующе посмотрел на меня. - Ты бываешь на работах в расположении поенного гарнизона. Теперь в Кличеве надо бывать чаще; работать за себя, за отца, за старшего брата. Ничего не записывая, наблюдать за передвижением немцев, запоминать, чем вооружены, знать расположения постов, время смены часовых. Ну и много чего другого, что нужно партизанскому штабу. Выбирай: «да» или «нет».
Я поблагодарил за доверие, сказал «да». Помогать своим считал за честь.
За сведениями придут к тебе только те, кого ты хорошо знаешь, командир разведки Заблоцкий Василий Карпович, партизаны Григорий Онкут, Кузьма Изох, Василий Александрович. - Помолчав, Яков Иванович добавил: - О нашем разговоре никто не должен знать, даже мать. С этого часа из Морговщины путь в другие места для тебя закрыт, кроме Кличева. Должен быть у всех на виду, чтобы не вызвать подозрений в связи с партизанами
В ту ночь долго не мог заснуть, в голову лезли разные мысли. Но одно знал твёрдо: это уже не детские игры, а настоящее испытание, выдвинутое самой жизнью. Была у меня заветная мечта - летать. Пришли немцы и эту мечту отняли. Что ждёт меня? Дорога в училище отрезана и, кроме рабства, ничего хорошего чужеземцы не дадут.
Борьба с партизанами велась, как правило, самыми жестокими средствами. Приказы высшего руководства давали санкцию на применение беспощадных методов. А так как военные операции против партизанских отрядов часто проводились впустую, то неудачи старались выдать за «успехи», сжигая при этом мирные деревни и уничтожая их жителей. В таких операциях с лета сорок третьего уничтожению подвергались целые районы, считавшиеся «заражёнными бандитизмом»; оставшееся в живых население депортировалось и использовалось на принудительных работах. M. Борман в своей служебной записке приводит слова фюрера: «Русские отдали приказ начать в нашем тылу партизанскую войну. Но эта война имеет свою положительную сторону – она даёт нам возможность искоренить всё, что против нас... На огромном пространстве усмирение должно проводиться как можно быстрее. Этого лучше достигнуть путём расстрела каждого, кто косо посмотрит». А это уже фельдмаршал Кейтель: «Жителей нужно заставить нести ответственность за их дела, так как невоз-
- 36 -
можно выставить охрану у каждого сарая и каждого дома. Население должно знать, что будет расстрелян всякий, кто не работает, и что любой будет привлечён к ответственности за малейший проступок».
Сотни моих сверстников уже батрачили в Германии на новых хозяев. На тех, кто противился воле фашистов, убегал в леса, устраивали облавы, ловили, бросали в лагеря, расстреливали. Горели белорусские хаты, уничтожались целые деревни вместе с их обитателями. И этому горю не было конца. Во время карательных операций рядом с гитлеровцами шли полицейские. Если в первые месяцы они выбирались только в близлежащие деревни, то потом под их прицел попали и дальние - Суша. Гонча, Уболотье, Кавяза, Березовое Болото. Старина, Ворлины, Анатольевка. Люди выучили повадку зверя: если до полудня немцев нет, то до конца дня жить можно спокойно, они не появятся. В затяжные бои каратели не втягивались, спешили до захода солнца убраться в своё логово. А когда партизаны, выбрав выгодную позицию, всё же отрезали им путь к отступлению, фашисты шли на прорыв, не считаясь с потерями. Партизаны били зарвавшихся и обнаглевших фрицев. После неудачных походов немцы отсиживались за крепостной стеной. Тогда против кличевских мстителей бросали отборные войска СС или СД из Бобруйска, Быхо-ва, Осиповичей, Березино, Белыничей и даже Могилёва. Но и на этот случай у партизан была выработана своя тактика: если силы неравные, то на помощь приходили соседние отряды. Кличевцы сложа руки не сидели, если враг не тревожил, сами беспокоили фрицев на железных и просёлочных дорогах. Осенью сорок первого партизаны из бригады Игната Изоха разгромили в деревне Березовое Болото карательный отряд, противник драпал до самых Боцевич, где стоял немецкий гарнизон. Наутро связные сообщили, что на местном кладбище появились восемь могил с немецкими касками на берёзовых крестах, а полсотни раненых отправлены в Бобруйск. Несколькими днями позже возвращался в Кличев бургомистр Дыдо и попал в засаду! Бургомистра и его шофёра убили, машину взорвали. Партизанам достался ящик с патронами советского производства.
Трижды в неделю по разнарядке старосты ходил я на работу в Кличев: с земляками убирал территорию гарнизона, пилил и колол дрова для полевой кухни, а с приходом зимы - и для отопления печей в жилых домах. Когда прибывал груз, сгружал с машины и переносил на склад ящики и мешки с продовольствием. Через месяц о немецком гарнизоне знал всё. И сколько бойниц, и что в каждом из пяти дотов установлен пулемёт Дегтярёва (РПД), у стены - железная кровать для дежурных. С утра засту-
- 37 -
пал один, после четырёх - двое, менялись каждые четыре часа. По всем дорогам, выходящим из Кличева, расставлены полицейские посты, останавливали всех: и с какой целью идёшь, и что в мешках? Ночью по улицам ходил патруль. За два месяца всех немцев я знал в лицо, полицейских - пофамильно. Всё, что замечал, передавал в партизанский штаб. Стоило фрицам установить утром 45-миллиметровую советскую пушку на угол крепости, выходящий к Ольсе, как наутро об этом уже знали в отряде. Партизаны переправились ночью через реку и дали прицельную очередь из пулемёта по пушке, убив часового. Немцам пришлось орудие снять.
Лето и осень сорок первого показались мне за два года. Немцы злобствовали, не могли покорить мой родной Кличевский район, он доставлял им немало забот и хлопот. Сколько раз посылались сюда карательные отряды, а всё безуспешно. Да им и счёта не было. Горе, кровь, страдание приносили они моим землякам. Сколько уже соседних деревень фашисты сожгли дотла! Вид пожарищ производил тяжкое впечатление. В огне гибло народное добро, нажитое многолетним трудом. Как и чем должен ответить врагу мой народ за беды, которые фашисты сеют на своём кровавом пути? Мечом и только мечом! Наступила зима, многие оставили родные пепелища, ушли в леса, жили в землянках, искренне желая помочь своим. Плач и стон заполнили белорусскую землю. Партизаны едва успевали отбивать отряды карателей, как приползали новые стаи зверья - и снова кровавый бой.
Фашистские логова в Боцевичах и в самом Кличеве являлись помехой партизанам. Немцы занимали стратегическое положение, перекрывали движение по основным направлениям. Партизаны решили не медлить, чётко и ладно спланировали дерзкую и сложную операцию - очистить район от оккупантов.
Qui quaerit, reperit
|
| |
| |
| Саня | Дата: Пятница, 16 Ноября 2018, 18.48.32 | Сообщение # 7 |
|
Группа: Админ
Сообщений: 65535
Статус: Присутствует
| Глава шестая
БОЙ ЗА КЛИЧЕВ
Эти дни партизаны жили лихорадочной жизнью. Штурм Кличева назначен был на 20 марта 1942 года. Но уже в первых числах марта удалось разгромить немецкий гарнизон в Боцевичах, никто из фашистов от возмездия не ушёл. К этому времени произошла передислокация отряда В. Ливенцева из Паричского района в наш, партизаны закрепились в деревне Смолярна, близ Кличева. Отряду Изоха ставилась задача захватить мост через Ольсу и закрепиться на левом берегу. Свистунов, войдя в Морговщину, перекрыл дорогу на Сушу и Усакино. Сырцов занял деревню Евсташино. Гарнизон зажали со всех сторон.
- 38 -
Партизанский отряд Ливенцева был вооружён лучше других, он имел пушки, станковые пулемёты, миномёт. Перед наступлением обменялись взводами, чтобы укрепить кличевский отряд оружием. Зато они лучше других ориентировались в районном центре, знали все улицы и закоулки и стали опорой отряду Ливенцева. Командовали взводами Иван Витоль и Пётр Викторчик, политрук.
Ночью с постели поднял меня гонец, присланный Василём Александровичем. Нужно было указать место, где спрятаны мины. Я дал наводку. Вместе с отцом он отправился к просёлочной дороге, раскопал муравейник и изъял два ящика. Опасный груз уложили в сани, и партизан доставил мины на позицию.
Густая, нудная висела тишина. Начинало светать, вдали чётко прорисовались здание райисполкома и кирпичные стены строящейся школы, частные дома. Ливенцев оглядывал партизан, ребята нервничали, беспокоились, и сам он с нетерпением ждал связных, чтобы в один час с Изохом начать наступление. Связные пришли. И сразу выстрел пушки известил о начале операции. Подтянув отряд к центру, Ливенцев повёл людей в атаку. Мощный раскатистый орудийный выстрел потряс землю и снаряд попал в главное здание. За ним последовал второй, третий... Прячась за хатами, партизаны беспорядочно высыпали на площадь, завязался бой. Всё смешалось в общее месиво, в хаос и ужас. С двух сторон - с нашей и немецкой - тупо били пулемёты. Вражеские огневые точки удалось блокировать, партизаны беспрепятственно проникли внутрь зданий, где укрывались гитлеровцы и полицейские. Взвод Витоля завладел райисполкомом. Появились первые пленные. Немцы отступили к аэродрому, надеясь прорваться к Бобруйску, но там их ждал отряд Изоха и взвод Лепёшкина. Дали гадам перцу!
Опасным местом оставался корпус школы-новостройки, удерживаемый немцами. Фрицы держали под прицелом улицы, сбегающие к площади. Сюда и подтянули свистуновцы силы, по пути разоружив и взяв в плен полсотни фашистов. В районе сквера пуля настигла командира, попав ему в шею. Командование отрядом принял комиссар Сперанский. Бой продолжился. Партизаны выкатили пушку и прямой наводкой ударили по школе. Стрельба сразу стихла. Остаток гарнизона бежал кто куда. Но смертельно ранило Витоля, его взвод ещё очищал от противника территорию маслозавода, а командир судорожно бился за жизнь, падая и вновь поднимаясь, ловил и обнимал голубую даль. Партизаны вели зачистку центра, как вдруг по ним ударил пулемёт. В доме, откуда стреляли, вместе с начальником укрылись полицаи. Пришлось дом поджечь. Когда пламя охватило крышу и полезло в
- 39 -
окна, раздался крик: «Не стреляйте! Сдаёмся!» Последовал сухой одиночный выстрел, полицаи выволокли на ступеньки безжизненное тело своего начальника, косануло его под левую лопатку - готов! Убив главаря, они надеялись на прощение.
К двум часам дня стрельба прекратилась, многие здания горели, разбитые снарядами тока дымились, но их никто не тушил. На низкой высоте внезапно пролетел юнкере, дал несколько очередей и удалился.
У нашего дома в Морговщине, измученный бессонницей и лишениями, часовой-партизан - в немецкой форме, с винтовкой, но с красной лентой на шапке - следил за дорогой Кличев-Стоялово. Когда на горизонте появилась подвода, он принял ездоков за своих и не придал им особого значения. А когда подвода удали-пась метров на двести, забеспокоился, дал команду вернуться. Но полицаи уже гнали лошадь галопом. Поняв свою оплошность, часовой открыл по убегающим огонь и попал в лошадь. Спрыгнув на землю и оставив повозку, полицаи бежали в сторону реки.
Погибших партизаны хоронили в деревне Константиновка. Вырос курган, на его вершине водрузили звезду. Много таких курганов и сегодня можно встретить в Белоруссии.
Стало ясно: фашисты в покое нас не оставят, грозных событий не миновать. У них передышка, концентрация сил... Мир сейчас у последней черты. Ударят, и пойдём мы одной дорогой - дымом мод облака. И действительно, уже на третий день, расширив зону действия, фашистская авиация сбросила на Кличев бомбы, сжигая дома мирных жителей. Самолёты, оглушая, неслись, казалось, над самыми головами, взмывая в небо, разворачивались и снова делали новый заход. Люди разбегались, кричали, рыдали, стонали. Ревели одуревшие коровы. Морговщину бомбили два дня подряд. Снаряды жалили густой воздух языками огня. Тяжело вздрагивала земля, как будто по ней проходила боль от тупых тяжёлых ударов. Вконец перепуганные крестьяне, придавленные гулом моторов, не смея остановиться, слепо бежали в спасительный лес, партизаны - в урочище Тереболь и деревню Берёзовое Болото.
Прошёл слух, что недалеко от деревни Усакино действует новый отряд народных мстителей. Командовал им полковник-Владимир Ничипорович, бывший командир 208-й моторизованной дивизии, злой и отчаянный - начав войну на границе и попав в западню, он мучительно долго искал выход из создавшегося положения. Оно и принудило его примкнуть к партизанам: раз, говорит, мне голову секут, и я кое-кому успею башку снести. Его бойцы - крепкие молодые ребята в пропылённых защитных гимнастёрках, с загорелыми и обветренными лицами - стали нам
- 40 -
надеждой и опорой. У красноармейцев в распоряжении - артиллерия, станковые и ручные пулемёты, миномёты, почти у каждого автоматы. Имея богатый опыт армейской службы, они держали в отряде крепкую воинскую дисциплину и порядок. Полковник своим приказом подчинил оперативному руководству штаба все отряды Кличевского района, присвоив им номера частей, входивших ранее в его дивизию. Отряд Игната Изоха, к которому я имел прямое отношение, получил номер 277, отряду определили новый участок обороны.
К нам на подворье наведались Заблоцкий и Александрович. Поблагодарив за помощь, оказанную отряду, Василий Карпович попросил меня оставаться дома, никуда не высовываться. Те, припрятанные мною мины очень помогли партизанам - доставлены и в нужный час, и в нужное место. Отцу приятно было слышать, что командиры хорошо отозвались о сыне. Моя информация сослужила добрую службу в разгроме гарнизона. От партизан же узнал о поражении немцев под Москвой, не по зубам оказалась им наша столица. Крепко, растроганно пожал я гостя руки. Они ушли, а я ещё долго стоял у окна, задумчиво глядел как в саду ветер гнал позёмку. Думал, что скоро вот так же погонят по всему фронту фрицев и начисто сметут злого ворога с родимой земли.
Часть полицаев - разнузданных, безнравственных - всё же от расплаты ушли. Дальним нюхом чуяли запах крови, попрятались во время боя по сараям и погребам, а ночью подались в Бобруйск. Они-то и совершили вторую в своей жизни подлость, сдерживая глухую злобу, рассказали немцам подробности разгрома гарнизона, назвали фамилии подозреваемых информаторов - в надежде, что фрицы помогут им перевешать патриотов.
Весна с самого своего прихода оставила в душе саднящую боль. Картошка, чтобы ею засадить огород, кончилась, жита кот наплакал. Сначала наши, потом немцы угнали лошадей, лишили крестьян тягловой силы. С кем в поле выйти? На всю Моговщину - четыре мерина, коров - не более десятка. К марту не осталось ни свиньи, ни курицы. С трудом засеяли приусадебные участки. В глухих деревнях, затерянных в лесах и болотах, положение было чуть лучше - за всю войну немец так и не рискну сунуться туда.
Время наступило тяжёлое - бомбёжки, частые налёты карателей из Могилёва держали народ в страхе. В городах возникло напряжение с продовольствием, люди потянулись в деревни - в обмен на хлеб и картошку предлагали одежду, обувь, посуду разные ценности. Многие осели у родственников и знакомых, домой так и не вернулись.
- 41 -
Голодная весна принесла эпидемию сыпного тифа. Медицинской помощи никто не оказывал, прибавьте к этому грязь, завшивленность, полчища клопов - картина совсем будет безрадостной. Тиф уложил в постель всю нашу семью - один подымался, другой занимал его место. Из семи душ переболели шестеро, последним был я. Кроме клюквенного сока и киселя с добавлением сахарина, желудок ничего не принимал. Шли не к врачам, да их в войну и не было, а обращались к народным целителям - бабки ставили нас на ноги травами, настойками, святой водой. Особенно помогали травы при лечении ран. Но врачевали и знахари, заговором: «Жив будет - тут будет, умрёт - там будет». Отец привёз откуда-то издалека старика-доктора, запомнил его слова: «У него организм здоровый, справится. Кризис наступит через восемь дней». Старик посоветовал родителям, когда температура у меня зашкалит за сорок, прикладывать ко лбу холодный компресс. Лекарств у доктора не было, потому ничем, кроме слов утешения, помочь он не мог. Тиф ударил по глазам - дальше четырёх метров не видел, волосы вылезли, слух ослаб. За всеми больными в доме ухаживала мама, её одну болезнь пощадила, она доедала за нами всё, что оставалось. Когда с помощью брата я смог встать на ноги, и он вывел меня во двор, сказали: «Ступай теперь сам, выдюжишь. Слышишь разрывы снарядов? Это стреляют в Развадово». А я не слышал, чуял только ногами, как дрожит земля. Партизаны схватились не с карательным отрядом, а с регулярной армией, где против них бросили артиллерию и авиацию. Партизаны не дрогнули, не отступили и победили.
В апреле сорок второго, когда Кличевский район был очищен от оккупантов, партизаны установили, что по нашей территории через сутки летает фашистский санитарный самолёт. Партизаны из бригады Игната Изоха определили график его полётов - 11 часов утра и маршрут - Смоленск-Минск. Между деревнями Стоялово и Морговщина летел низко, не выше двухсот метров над землёй. Отобрали группу из пяти человек, каждому выдали по ручному пулемёту Дегтярёва. Заняв место у железной дороги, ждали семь дней кряду - самолёт пролетал то левее, то правее. По нему не стреляли, боялись, как бы не сменил маршрут. Но известно: и не рада бы курочка на пир, да за хохол тащат, на восьмой день вылетел прямо на партизанскую засаду. Ударили из двух пулемётов, протянув версты четыре за железную дорогу, фашистский стервятник рухнул у деревни Турчилово. Взрыва не последовало, но экипаж и раненый генерал погибли. На борту, кроме лекарств, была почта - посылки и газеты. Всё переправили в штаб партизанской бригады № 277.
- 42 -
Фашисты не заставили себя ждать, бросили в район карательные отряды, накатывали они на нас волнами - один за другим. За ними следовали регулярные воинские части, прикрываемые авиацией, танками, артиллерией. В небе самолёты буквально висели над нами, сбрасывая бомбы на всю глубину района.
Печальна судьба деревни Лютин. До сих пор не могу забыть рассказы очевидцев той страшной трагедии.
— Ещё солнце росу не подбирало, не выкатило из-за ельника, как услышала я немецкие голоса, - волнуясь, вспоминает Арина Киселёва, руки её дрожат. - Подняли всю деревню на ноги, погнали, как скотину, гуртом на луг. Вперёд вышел обер-лейтенант, тараща глаза, говорит: «Немецкий народ живёт богато и счастливо. Фюрер послал солдат в Россию, чтобы избавить русских от большевиков и евреев, чтобы и они зажили богато и счастливо. Но вы - свиньи, не благодарны своим освободителям, а всё потому, что отравлены большевистской пропагандой. И потому преступники и будете наказаны». Он вскинул пистолет и выстрелил. Застрочили пулемёты и автоматы. Не щадили ни стариков, ни детей, - Арина закашлялась и, глядя на меня глазами, полными слёз, ткнула пальцем в грудь. - До сего дня тут болит. Когда началась пальба, от испуга упала, свалилась на меня сверху тётка, пуля распорола ей живот, кровь залила меня. Фашисты пристреливали раненых, а меня приняли за мёртвую. На волоске держалась жизнь моя, - из её побелевшего рта едва вымётывались слова. - Сквозь выстрелы дошёл до меня крик внучки. Отыскала она меня, взобралась на скользкие от крови колени, тут её фриц проклятый и приметил, порешил. Одна пуля впилась в мою ногу. Немцы ушли, а два полицая всё ещё ходили по лугу, пристреливая наших, заметали следы - боялись свидетелей. Ближе к ночи доползла я до дороги и ахнула: деревня наша догорала, далеко по ветру несло дымом и удушливой гарью. Сохло горло, от боли сводило ногу. В глазах потемнело, я потеряла сознание. Люди из соседних селений догадались, что произошло, и пошли в Лютин искать своих. Они и подняли меня с земли, перевязали ногу, усадили в коляску, отвезли к себе домой. Земляков моих следующей ночью похоронили в общей яме, назвав братской могилой.
Горькую судьбу Лютина повторили Ольховка, Хатынь, Козуличи, сотни больших и малых деревень Белоруссии...
Фашисты чувствовали, как тугим обручем сжимается время, беспощадное к ним - всё больше на наших погостах берёзовых крестов, покрытых новенькими с жёлтыми ремешками касками, всё меньше побед. Не только железные, но степные и лесные дороги стали для немцев настоящим испытанием. Объединив
- 43 -
многочисленные разрозненные отряды Кличевского района, заработал военный партизанский штаб. Каждая операция по борьбе с врагом разрабатывалась в деталях, и это приносило боевой успех. Всё успешнее, набравшись опыта, работала разведка. В большинстве селений люди объединились в отряды самообороны. Фашисты не любили нашу глубинку, потеряв войско, покинули Кличев. Так партизаны стали воевать в тылу у фрицев, но связи с Большой землёй не имели. Всех волновало: знает ли Москва, что борьба с фашистами ведётся не только на фронтах от Белого до Черного морей, но не менее жестокая она идёт в тылу? В соседнем Борисовском районе приземлились парашютисты. Одна из групп имела рацию. Партизаны подались к ним. С их помощью передали радиограмму в Центральный штаб партизанского движения. Там на нашу просьбу - переправить самолётами оружие, боеприпасы и радиостанцию - отреагировали мгновенно и запросили координаты. Тихой звёздной ночью с четвертого на пятое июня командиры сторожили появление наших самолетов. Партизаны догадывались, что сейчас произойдёт что-то самое важное, и теснились вокруг штабной палатки. И вот с востока сначала еле слышно, потом с нарастающим рёвом тишину нарушил гул моторов. В разных углах Кличевского аэродрома вспыхнули костры. Взмыла зелёная ракета. Самолёт сделал широкий круг над полем и пошёл на посадку. Как только пилоты сошли на землю, их подхватили под руки, стали качать. Лётчики доставили, кроме оружия и боеприпасов, газеты, листовки. Этим бортом улетел в столицу секретарь райкома Яков Заяц, были отправлены тяжелораненые. С экипажем крылатой машины мы встречались ещё не раз. Второй такой же рейс они совершили на наш аэродром 19 июля 1942 года. Им вернулся Заяц - с орденами и медалями для отряда.
Qui quaerit, reperit
|
| |
| |
| Саня | Дата: Пятница, 16 Ноября 2018, 18.49.04 | Сообщение # 8 |
|
Группа: Админ
Сообщений: 65535
Статус: Присутствует
| Глава седьмая
БЛОКАДА
За прожитый военный год остро почувствовал, как не хватает праздников, фашисты отобрали у нас большие и маленькие радости. С острой тревогой думал: вдруг фрицы снова вернутся и Кличев? Мои опасения подтверждали показания взятых в плен немцев: «Партизанам скоро капут. Готовится крупная операция по уничтожению непокорных белорусов. Объявлен приказ о начале карательных действий».
Против кличевских партизан гитлеровцы бросили из Бобруйска и Кировска пятидесятитысячное войско. В составе немецких подразделений воевали чехи и французы. Дрались с нами и вла-
- 44 -
совские батальоны «Днепр» и «Березина». Вместе с карателями шли жандармы и полицаи.
Сильные бои развернулись в деревнях Любоничи и Власовичи. Фронт проходил по реке Ольса. Действия немецких войск поддерживались мощными атаками бомбардировщиков и тяжёлой артиллерией. Долго сдерживать хорошо вооружённые немецкие части партизаны не могли, силы убывали с каждым часом. Отступили к Кличеву. Но сюда немцы уже бросили новые войска из Могилёва, Белыничей и Березино, спешили к ним и части из Свислоч. Надежда партизан принять третий авиарейс с Большой земли растаяла как дым. Оставалось надеяться только на удачу и свою выносливость. В кольцо вместе с партизанами попали и мирные жители. Оккупанты оцепили деревню Козуличи, выгнав из домов всех жителей - стариков, женщин, детей, инвалидов - загнали их на мельницу и подожгли. В огне сгинуло около трёхсот человек. Те, кто стал свидетелем этого зверства, донёс до живых страшный рассказ о палачах. Не дожидаясь прихода карателей, люди бросали жилища, забирали с собой скот и уходили в Усакинский лес. Эту тяжёлую картину я видел своими глазами. Людей гнал страх, никто из них не знал, что уготовит им судьба. Вместе с партизанами родные места покидали отряды самообороны.
26 июля утром по улицам Морговщины шагали немцы и полицейские. Заглядывали во дворы, открывали погреба, двери изб. Перепуганные жители не покидали своих жилищ, жались по углам. С интервалом в пятьдесят метров каратели, выстроившие цепочкой, прочёсывали путь до станции Несята - около шести километров. Вскоре за ними проследовали машины с солдата; ми, таща позади две зенитки. Среди полицейских приметил несколько лиц тех, кто служил в гарнизоне до 20 марта и потом бежал в Бобруйск. Были среди них и несколько человек из соседних деревень, их знал ещё до военного времени. Эти полицаи и стали проводниками у немцев, точно зная, какими дорог ми и куда ушли партизаны.
Немцы в лес не пошли, а пустили из пушек и самолётов снаряды вслед ушедшим. Днём и ночью сыпались бомбы и снаряды с земли и воздуха, вокруг валялись свежие ольховые ветки, лесные тропы были густо усыпаны листвой, свисали сбитые осколками верхушки берёз и елей. Появляющиеся в небе друг за другом самолёты заставляли людей падать и цепенеть в ожидании смерти. Несмолкаемый гром артиллерийской канонады раздавался с юга на север на многие километры.
Три мессершмитта, поблескивая выпуклостями крыльев, приземлились на аэродроме близ Кличева. Сюда из Бобруйска уже
- 45 -
был доставлен смертоносный груз - авиабомбы. Загрузившись, немецкие ассы брали курс на усакинский лес - отсюда до него всего двадцать километров, а из Бобруйска - восемьдесят. Отбомбившись, возвращались на базу. Но наш аэродром послужил им недолго. Уже на третьи сутки, заходя на посадку, мессер крылом задел телеграфный столб - а в разбитом райцентре сгорело всё, головешками торчали только обгоревшие печные трубы да столбы, - крылатую машину развернуло, и она со свистом, пронизывающим воздух, понеслась на военный городок. Погиб-пи лётчики и две лошади, полевая кухня разлетелась в прах. Не испытывая судьбы, самолёты наутро покинули аэродром.
Партизаны, попавшие в блокадное кольцо, страдали от недостатка боеприпасов. Но у них уже была рация, и они связались с Москвой. В ночь на 28 июля над Тереболью с четырёх бортов сбросили на парашютах ящики с боеприпасами и снаряжением, что дало возможность партизанам действовать шире, свободнее.
Зная, что в отрядах немало гражданского населения, фашисты усилили пропаганду. Кружили над лесом, разбрасывали листовки, призывая выдать командиров и комиссаров. Обещали за услугу прощение, а тем, кто прекратит борьбу и сдаст оружие - полную свободу. Противнику удалось рассечь группировку партизан на две части. Несколько попыток выйти из окружения окончилось для народных мстителей неудачей. В штабе пришли к выводу, что отряды нужно рассредоточить и пробиваться не в одном, а в нескольких направлениях. В целях большей подвижности ликвидировали обозы, спрятали в глубине леса громоздкие вещи, оставили при себе только боеприпасы и продовольствие. В последний день июля отрядам Яхонтова, Изоха и Свистунова удалось разорвать кольцо окружения и выйти в тыл врага. Около Белыничей разошлись. Полковник Игнат Изох повёл свою бригаду на Оршу и, выйдя к железной дороге, совершил несколько дерзких налётов, взрывая мосты и железнодорожное полотно.
Но не все покинули усакинский лес, осталось много беженцев, раненых. Прочесав лесной массив, немцы отконвоировали людей в деревню Суша, понимая, что среди задержанных есть партийны, спрятавшие оружие в лесу. Продержав два дня, женщин и детей отпустили по домам, мужчинам вручили пропуска - ausveis. Документ был действителен только на территории Кличевского района. Многие воспользовались этой ситуацией, вернулись в пущу, с неё уже была снята блокада, откопали винтовки и ушли к своим. Были и такие, кто посчитал, что оружие лучше сдать и жить спокойно.
Два Михася, два закадычных друга - Шалай и Акулич - вышли из лесу, когда всё стихло и были взорваны землянки. Своими
- 46 -
жизнями они не рисковали, дезертировав, завернули винтовки в тряпьё и явились домой. Оружие вместе с пропусками их жёны отнесли коменданту Кличева. Немцы только их двоих не тронули. Мало того, Шалай стал исполнять в Морговщине обязанности старосты, которым был до 20 марта. Мне и сегодня думается, что немцам удалось внедрить в партизанскую среду провокаторов, ими могли быть только люди из нашего района. Когда немцы согнали в Сушу скрывавшихся в пуще людей, они, пользуясь информацией предателей, легко отделили партизан и коммунистов от общей массы. Одним из арестованных был двоюродный брат моего отца Леонид Ковалёнок. Я знал его отца и старшего брата, служившего в Наркомате иностранных дел в Москве. Леонид был авторитетным и уважаемым человеком в районе, заведовал загсом, никому зла не причинял. Арестованных перегнали в Кличев и там расстреляли.
Посчитав операцию законченной, фашисты во всех населённых пунктах, прилегающих к урочищу Тереболь, разместили небольшие воинские подразделения. Правда, простояли они недолго, дней десять. Гарнизоны остались только в Суше, Кличеве, Бацевичах.
По приказу Ставки Верховного Главнокомандующего партизаны развернули рельсовую войну. Полковник Изох вернулся с бригадой в район и стал хозяином положения, взяв под контроль железную дорогу и чумацкий тракт.
Несмотря на то, что немецкий гарнизон в Кличеве на этот раз был втрое больше, оккупанты не могли позволить себе удалиться от райцентра более чем на пятнадцать километров и то лишь в светлое время суток. Ночью укрывались за крепостной стеной, как мыши в норах. Близлежащие к райцентру деревни Стоялово, Морговщина, Поплавы, Дмитревка, Евсташин, Смолярня, Константиновка, Рубеж, Берда стали для них местами особо пристального внимания. Здесь чаще, чем где-либо, велись облавы на молодёжь для отправки в Германию. У крестьян этих селений уже не было ни птицы, ни свиней, ни коров. Хозяевам не оставили ни зёрнышка, ни бульбочки. Увидев зимой идущего по деревне мужичка в тулупе, немецкий солдат сдирал его с плеч, пусть даже поношенный и замусоленный, и напяливал на себя. Зайдя в дом, фрицы жадно высматривали, чем бы поживиться, что прихватить. Глаза - алчнее, чем живот. Если ничего подходящего не находили, ножом вспарывали подушки, пухом набивали пазухи и даже заполняли им штанины. Однажды солдат унёс из избы дешёвенькое тонкое одеяльце, вырезал посерёдке дыру, просунул в неё голову, а поверх набросил шинель. Так ряженым и ушёл на службу. Горе-вояки головы повязывали женскими платками, руки от
- 47 -
мороза прятали в трофейные солдатские рукавицы с одним пальцем. Словом, не солдат, а огородное пугало.
Боясь мести, немцы ни с одного двора «своей доли» с урожая не взяли, продукты завозили из Бобруйска. Одно только слово «партизан» наводило на них ужас. Вздевали руки к небу: «О, майн Гот! Наградил же ты Беларусь лесами да болотами. Идёшь, вроде нет никого, а куст вдруг оживает, шевелится - партизан!» Немцы заставили вырубить деревья на двести метров от трассы влево и вправо. Но и это не помогло. Чтобы доставить в Кличев продукты или боеприпасы, приходилось сопровождать обоз большим отрядом солдат с танками, призвав на помощь даже авиацию. Бывало, что и не довозили. Стали минировать обочины дорог, но партизаны обстреливали из леса. Кинутся на то место, а там - никого, налётчиков и след простыл, гильзы от патронов только валяются. На фронте хотя бы знаешь, где свой,, где враг, а тут он везде.
Ночью партизаны вошли в деревню Поплавы. Под утро узкой полоской прошелестел лёгкий дождь. За час до первого луча солнца разведка вышла на дорогу. Не потревожив сна селян, отряд бесшумно покинул место временного пристанища. Пара-конка, замыкая колонну, без особого напряжения катила 76-миллиметровую пушку. На росстани, где дорога мостом уходила на Кличев, задержались, хотели было ударить по гарнизону, но посчитали этот вариант не самым лучшим - у немцев на вооружении имелись бронемашина и две пушки, они легко могли добраться до их места. Ольса огибала Кличев, а рядом с ней бежала дорога на Рубеж и делала такой же поворот и далее шла через Пересопню в Кировск. Решили, что лучше по гарнизону пульнуть с противоположного левого берега.
Не спали и немцы, до света выкатили пушки и, переправившись через реку, оказались на том месте, откуда получасом раньше ушли партизаны. На мокрой песчаной дороге хорошо отпечатался конский след, по нему и определили маршрут.
Партизаны ещё готовили площадку, как появились фрицы. Отступать было поздно, пришлось принять бой. Силы явно были не на стороне народных мстителей, командир отдал приказ обойти лесом неприятеля и ударить с тыла. Этот манёвр и решил исход боя. Ввязавшись в драку, немцы не оставили резерва, а теперь посчитали, что к партизанам прибыло подкрепление и заняли круговую оборону. Воспользовавшись ситуацией, партизаны пошли в наступление, заставив фрицев отойти к реке. Ольса в этом месте имела русло не более полусотни метров и четыре в глубину. Для них она была спасением. Столкнув в воду пушки, бросив убитых и раненых, перебрались на другой берег. Огонь
- 48 -
фрицев жидок, долго им не продержаться. Запросили помощи. Вскоре с окраины Кличева понеслись миномётные струи - били и по реке, и по лесу. Но партизаны, подобрав трофеи, уже скрылись в ельнике. В том бою убило полицейского - того самого, что вёз в комендатуру на расстрел моих одноклассниц-евреек Асю и Соню.
Осенью сорок второго года партизанская бригада полковника Изоха решила ликвидировать немецко-полицейский гарнизон в Суше. Полно с чёртом нянчиться. Мы проснулись от разрывов снарядов и мин, доносившихся из соседней деревни. Я бросился во двор и понял, что бой идёт в Суше, видно было зарево, сполохи. Весь день прошёл в неведении, лишь к ночи стали известны подробности. Партизаны сожгли казарму, уничтожили сторожевые вышки, не оставили и надворных построек Сложность представляли доты, зарытые в землю. Проведя артподготовку, по приказу бросились вперёд, но напоролись на колючую проволоку, опоясывающую тремя рядами окопы. Понеся потери, вынуждены были отступить. Оккупанты сами ликвидировали гарнизон в Суше.
Замечу: партизаны тщательно готовились к этой операции. Зная, что на перестрелку из Кличева в Сушу обязательно бросятся фрицы, устроили засаду между Морговщиной и Стоялово - в двухстах метрах от нашего дома. А вышло иначе, фашисты не стали рисковать и с места не тронулись. Просидев до утра в засаде, немцев не дождались. Поёживаясь от холода, двое партизан попросились к нам в дом. Отец спросил, что в Суше. Ответили: «Пока неизвестно. Думаем, спугнули их наши у деревни Рубеж. Знамо дело: заяц не трус, себя бережёт». Как же ошибались они. Уже к полудню в Кличев из Бобруйска нагрянул целый батальон вооружённых до зубов фашистов, к ним присоединилась сотня из местного гарнизона, вместе они и двинулись в нашу сторону. Из окна я наблюдал за этой колонной. Впереди - бронемашина, наша, советская, из трофеев, - за ней машин двадцать с солдатами в касках, замыкал колонну грузовик с закреплённым в кузове двуствольным крупнокалиберным пулемётом. У машин новинка - борта обиты бронированными листами железа. В шесть часов вечера колонна проследовала обратно. Фашисты навсегда покинули Сушу.
Зима сорок третьего года выдалась мягкой, лишь крещенские морозы дали о себе знать, ртутный столбик опускался до минус тридцати. После неудачи в Суше немцы прикатили в Кличевский гарнизон пушку; дальнобойности её не знаю, но снаряды, пущенные из жерла, летели километров на пятнадцать. Первую бурную ночь они устроили в рождественский праздник. Сверяясь с картой, по компасу навели ствол на одну из деревень и
- 49 -
послали туда свой новогодний «гостинец» — пять ядер. При разрыве первого снаряда люди повскакивали с постелей, похватав детей, бежали, куда глаза глядят, лишь бы от беды подальше. Но кто мог знать, куда упадёт и где разорвётся следующий снаряд? И так за ночь подымали на ноги три-пять деревень. Кума не мила и гостинцы постылы. За зиму таких бессонных ночей набралось до полусотни. Но только один снаряд попал в цель - в деревне Кавяза разметал сарай. А так всё больше усыпали поля и огороды.
По весне лицом к лицу столкнулся с одноклассником Иваном Чмарой. Повзрослел, одет в добротный тёмный костюм, при галстуке, сразу и не узнаешь. Вместе с немецким офицером шагал по улицам Кличева. Он первым поздоровался со мной. Не знаю, откуда появился Иван у немцев и какую занимал должность, а вспомнил потому, что уже через два дня после нашей случайной встречи в Стоялово приехал арестовывать тех, с кем учился. Был старше меня года на четыре, а одноклассник потому, что знания ему в голову не шли, да и ленив был. У Чмары на один класс уходило два года, вот и догнал я его в четвёртом. Как и раньше, всё так же списывал домашние задания, сам думать не хотел. Первым арестовал Алёшу Шамаля. В доме в тот час находился старший брат Моисей, он смог через окно уйти из дома, так и спасся. Воевал вместе с партизанами. Следующей жертвой стали братья Русецкие - Иван и Фёдор. Любопытно, что арестовывать Чмара приезжал всегда один, в гражданской одежде, но с пистолетом в кармане. Таким и запомнили его в наших деревнях. Всех арестованных предатель доставлял в жандармерию, требовал, чтобы шли на службу к немцам. Получив отказ, отправлял на расстрел. Рассказывают, что когда приводили приговор Русецким, братья обнялись и скошенные пулей вместе свалились в котлован. Когда фрицы драпали из Кличево, бежал с ними. В Западной Белоруссии по его приказу был уничтожен детский дом. У одного из расстрелянных - Вани Баранова - умыкнул из кармана документы и присвоил.
Когда после войны поднимали Донбасс, немало моих земляков уехали в угольный край. Работал на шахте паренёк из деревни Стоялово, он и угадал в одном из шахтёров Чмару. Тот возглавлял бригаду, был на хорошем счету. Женат, народил трёх пацанов, жил в трёхкомнатной квартире - передовикам тогда был особый почёт, поощряли. Сообщил паренёк куда следует. Чмару арестовали, на суд доставили в Кличев. В опознании предателя приняли участие около ста свидетелей. Но жандарм упорно твердил: «Никакой я не Чмара, а Баранов». Привезли родную мать, и она открестилась от него: «Это не мой сын». В конце концов пре-
- 50 -
ступник сломался, назвал настоящую фамилию - Чмара. Суд вынес ему приговор - двадцать лет лишения свободы. Но судили во второй раз - за гибель детского дома, на этот раз приговор был суровым: расстрел. Пришла пора, и за все грехи расплатился.
У нас мало пишут о власовцах, кое-кто гневно осуждает их, называет предателями. Но правы ли они? Если один человек сделал промах, он мог ошибиться, а если тысячи - то это уже закономерность. Вот говорят: «Одна голова хорошо, а две лучше». А ведь у каждого из нас одна голова на плечах, и осуждая тысячи других, мы можем впасть в крайность и совершить непоправимую ошибку. Всё той же весной сорок третьего столкнулся я с ротой курсантов-власовцев. Маршировали они по мощеному двору молокозавода - рослые, здоровые, не старше сорока лет. Их готовили командирами для Русской освободительной армии (РОА). Маршируя, курсанты дружно пели: «Распрягайте, хлопцы, коней...», или «Пошла Дуня...» Но что ждало их в будущем? Бывшие командиры Красной армии, они первыми встретили врага на границе. Видели, как раскручивается маховик войны, куда катится, докладывали в штаб округа, а в ответ: « Панике не поддаваться!» И предали их, отдали врагу на растерзание. Когда в июле прибыла ещё одна рота курсантов, то первую расквартировали в Морговщине. Живя в крестьянских хатах, курсанты не позволяли себе грубости, воровства, чаще даже помогали обнищавшим семьям. Говорили открыто, не таясь. Расспрашивали, как к белорусам относятся немцы, почему в районе так много партизан, даже сочувствовали нам.
Победа наших войск на Курской дуге заставила немцев перебросить с восточного фронта большую часть дивизий в Белоруссию. Из Жиздринского района Орловской области в Кличев прибыли полицаи. Военный комендант гарнизона, почувствовав внушительную силу, сформировал обозы в дальние деревни для вывозки зерна нового урожая. Обоз в Вожов и Переколье отправился под усиленной охраной полицаев, немцев и власовцев. Когда телеги загрузили снопами, налетели партизаны, завязалась перестрелка. Чувствуя, что, их мало, партизаны отошли к ельнику. На этот раз подвод пятнадцать немцам удалось доставить в Кличев.
В ту же ночь снялся с нашего двора власовский пост и ушёл к партизанам. Уже через четыре дня партизаны из бригады полковника Изоха вместе с курсантами-перебежчиками легко обошли часовых и вошли в Морговщину. Бой был коротким. Партизаны захватили миномёт и две подводы со снарядами, в основном патронами. Днём позже ещё тридцать восемь власовцев с ору-
- 51 -
жием в руках перешли на сторону партизан. Посчитав курсантов предателями, немцы разоружили оставшихся в роте власовцев и отправили в Бобруйский лагерь. А те, что встали в один строй с партизанами, воевали против немцев до полного освобождения Белоруссии.
Задумали оккупанты построить в Кличеве госпиталь. А место выбрали неудачное — на окраине посёлка, у самого польско-еврейского кладбища. Бригаду плотников поручили сформировать старосте Морговщины Михасю Шалаю. Он отобрал пятерых мужиков из нашей деревни и двух из Стоялово. Для строительства разобрали два конфискованных деревянных дома, перевезли на окраину и приступили к возведению госпиталя. Работали чуть больше месяца. Новостройку вместе с комендантом принимали немецкие специалисты, дали высокую оценку: «Сделано на совесть». Комендант даже пожал руку бригадиру: «Завтра отдыхайте, на работу не выходите».
Но отдыхать не пришлось - ночью госпиталь подожгли, и горел он до утра синим пламенем. Первыми почувствовали беду плотники, поняв, что вина падёт на них. Так и вышло. Всех семерых ещё в сумерках увезли в комендатуру и бросили в подвал. Каратели с собаками обследовали лесную территорию кладбища и на месте лёжки вредителей нашли пустую лачку из-под махорки, несколько клочков газет, две обгоревшие спички. Убедившись в том, что морговские плотники не виноваты, отпустили домой, даже не проведя допроса. Следователь сказал старосте: «Поджег совершили партизаны. Но кто сообщил им о готовности госпиталя к эксплуатации, остаётся вопросом». А вот двух стояловских плотников - Ковшерко и Шамаля - задержали до выяснения ситуации. В три часа по полудни немцы вывели их на работу Строители, боясь издевательств, в отчаянии бросились на проволочное заграждение и там, на колючке, их расстреляли.
Летним днём сорок третьего года на въезде в Боцевичи появилась дама привлекательной наружности - светлые волосы, красивые черты лица, стройна, движения артистичны. Говорили, с небес на облаке спустилась. Но так ли это, одному Богу известно. Её остановили, попросили предъявить документы. Проверив сумку, кроме краюхи крестьянского хлеба, двух десятков зёрен из вышелушенных колосков да пары стоптанных туфель, ничего не нашли. Сама она была босой, как тысячи беженцев. Потащили в комендатуру. Неожиданно она заговорила по-немецки: «Учительница из Западной Белоруссии, преподаю в школе немецкий. Сама родом с Поволжья, где компактно проживают русские немцы». Всё сказанное подтверждалось паспортом, его вертели так и сяк, мяли и признали действительным. Призналась, что хотела
- 52 -
вслед за немецкой армией уехать на родину. Немцы любезно уверили, что как только представится такая возможность, ей помогут выехать. А пока просили поработать переводчицей. 8 комендатуру чаще всего она ходила в блестящем василькового цвета платье. Загадочный блеск зелено-карих глаз, нежные завитки рыжеватых волос, девически звонкий голос, лёгкая поступь балерины - возле неё всегда кружили офицеры. Переводчицей прослужила чуть больше двух месяцев. А дальше судьбой распорядился господин случай.
Где-то в начале тихой осени, когда деревья сменили упругий зелёный наряд на ярко-жёлтую вязь листьев, патруль задержал в лесу крестьянина с телегой, заподозрив в нём партизанского связного. Но, кроме пилы и топора, в коробе ничего не нашли. На допросе ответы Звездуна - так звали его в Ореховке - переводила она. Выслушав задержанного, комендант распорядился его расстрелять. И он, клацая зубами от страха, взмолился по-немецки; «Не виноват! Да, в первую мировую воевал против немцев, был ранен, пленён. Провёл в Германии на работах четыре долгих года, там и выучил язык». Он сообщил коменданту страшную тайну: переводчица, мол, неверно переводит не только вопросы, но и ответы, потому расстрелянным быть не желает. Его отпустили, а дамочку арестовали. Она на карту поставила жизнь и отвечать отказалась, больше молчала. Её расстреляли.
К концу 1943-го территория господства немцев сокращалась, как шагреневая кожа. Уже в своём тылу немцы не были хозяевами, и это делало их ещё более агрессивными. Они вымещали злобу на любом встречном. А если проводили облаву, то обязательно из деревни одного-двух жителей угоняли в Германию. Из Морговщины в октябре насильно вывезли четырёх девушек. Острая жалость полоснула по сердцу, когда узнал, что среди них была моя двоюродная сестра Мария.
Раньше большевики губили многих моих земляков, посчитав врагами народа, теперь фашисты поступают точно так же. Кто лучше? До сих лор не пойму, как могли в среде рабочих и крестьян появиться сразу тысячи, миллионы врагов народа? Чистка партийных рядов в Белоруссии сгубила лучших представителей нации. Но ведь это они мечтали построить новое социалистическое государство, справедливое, как говорили, общество, а получили пулю в затылок. А разве не простые, хотя и неграмотные, но трудолюбивые люди, почувствовав опасность, стеной встали в год интервенции Польши и не дали разгореться гражданской войне! Характер свой, выработанный веками, не меняли - говорили открыто, прямо; там, где нужно было промолчать - не таясь, говорили правду. И поплатились за свою простоту и простодушие -
- 53 -
пошли на плаху революции, были расстреляны или стали узниками сталинских застенков. И во всех случаях те, кто попал под колесо репрессий, были объявлены врагами народа. Врагами? Но у всех были семьи, родные, любимые... И они становились врагами народа. Что ожидало их в будущем? Страна стала для них не родной матерью, а мачехой. Глубинный смысл происходящего трудно было понять. До войны не так уж было далеко, она шла след в след переломным событиям, развернувшимся в Стране Советов и менявшим весь сложившийся жизненный уклад. Думаю, потому эти самые «враги» вскоре и стали полицейскими и жандармами.
В предвоенные годы Беларусь была переполнена узниками лагерей и тюрем. Заключённых не эвакуировали на восток, свободу они получили от немцев. Ненавидя власть большевиков, мстя им, они и пополнили ряды карателей. Вместе с немцами устраивали облавы, шли против своих. Партизаны же в свою очередь добирались до семей карателей, захватывали и расстреливали. Отряды полиции сформированы были оккупантами в начале войны и, не имея резерва, больше не пополнялись. Партизан же было многократно больше, да и беженцы становились под их знамёна. К приходу Красной армии большую часть Белоруссии освободили от оккупантов партизаны. Замечу, что белорусскую землю топтал не только немецкий сапог, свой кровавый след оставили и финны, и полицейские отряды из прибалтийских республик.
Qui quaerit, reperit
|
| |
| |
| Саня | Дата: Пятница, 16 Ноября 2018, 18.49.27 | Сообщение # 9 |
|
Группа: Админ
Сообщений: 65535
Статус: Присутствует
| Глава восьмая
МОЛИТВА ОТЦА
И все же война людей переменила - друг друга сторонились, а повстречавшись, угрюмо кивали, если и говорили, то скороговоркой, расходились не прощаясь. Семья за столом долго не засиживалась. Работали ложками вперегонки, а отобедав расходились каждый по своим делам. Не знаю, где и по каким сусекам мать что и наскребала, чтобы набить наши животы. Закрома опустели. Хотя и старались мы по весне кинуть что-нибудь в землю, а убрав спрятать - еды на восемь ртов не хватало. Основная пища - бульба, из зерновых - рожь, ячмень. Мололи вручную на жерновах. Ячмень толкли на крупу. Постное масло давили из зёрнышек конопли и льна. Ждали лета, оно было сытнее - лес кормил. Плохо было с солью, она у нас привозная, а в войну какой привоз?
Отец мой, Иван Карпович, посуровел, на слова стал скуп, присядет незаметно где-нибудь в уголке и молчит. В тайне ото всех я
- 54 -
гордился отцом, для меня он был бог и царь. Помню его рассказы о первой мировой войне, на которую призван был двадцатилетним. Георгиевский крест, полученный им за проявленную воинскую доблесть, не раз держал в руках. Свою награду в советские времена отец не носил - царские ордена к ношению были запрещены, а Георгиевский крест подлежал сдаче государству. Но Иван Карлович своего «Георгия» сохранил.
А дело было так. 16 августа 1915 года, когда полк его прибыл в Черновцы, на Юго-Западном фронте между русской армией и немецкой шли ожесточённые бои. Заняли позицию между реками Прут и Сирет. По рассказу отца, на земле живого клочка не было, изрыта окопами, воронками от разрывов снарядов Поле переходило из рук в руки. Немецкое командование не знало, что русские перебросили сюда свежие силы, и считало, что против них стоят обескровленные части. Артобстрел начался с утра. Во второй половине дня цепи наступавших немцев поднялись в атаку. Командир приказал: «Без команды не стрелять! Подпустить ближе». Й вот противник был уже настолько близко, что можно разглядеть лица фрицев. Такое поведение русских раздражало немцев, у них сдали нервы, послышалось: «Рус, сдавайся!» И тут по сигналу ракеты ударил плотный залп огня, ряды противника смешались, шеренга повернула назад. Поле впереди окопов усеяли убитые и раненые. Воспользовавшись благоприятной обстановкой, командир поднял полк в контратаку, и он сходу занял окопы противника.
Наступила ночь, пошёл дождь. Командир не спал, надо было выяснить, как далеко немцы отодвинули позиции. В разведку ушёл мой отец с однополчанином. Пройдя километра три, напоролись на часового, бесшумно сняли его. Два фрица, прижавшись друг к другу, спали в траншее. Пришлось потревожить их сон. Сопротивления они не оказали. На бруствере окопа стоял покрытый плащ-палаткой пулемёт. Пулемёт и пленных доставили в распоряжение штаба полка. Из их рассказа стало ясно, что сплошной обороны у немцев нет, выставлены лишь отдельные посты. Узнали, что в ближайшие день-два должно прибыть пополнение Командир, проанализировав полученные данные, через свободный участок бесшумно вывел полк в тыл немецкой обороны Результат превзошёл ожидания: три сотни солдат и офицеров сдались в плен, шестикилометровый участок фронта оказался открытым. Успех сопутствовал русским ещё несколько дней, и 30 августа полк занял позицию на левом берегу Сирети.
За этот бой и за разведку отец мой, Иван Карпович Шалай, и его товарищ были представлены к награде. Генерал Брусилов лично поблагодарил отважных воинов за службу царю и Отече-
- 55 -
тву и прикрепил к груди Георгиевские кресты первой степени.
И как жалел отец, что в свои пятьдесят лет не на фронте, не бьёт ненавистного немца. А так хотелось ещё разок испытать себя, дать молодым урок, показать, как могут драться их отцы и деды, не посрамившие русского оружия в первую мировую.
.За три года войны освоили мы новый для себя промысел. Со сбитых самолётов сдирали алюминий и кустарным способом отливали миски, тарелки, кружки, ложки, гребешки. Сложнее было с чугунками, для их изготовления мы с братом Виктором соорудили даже маленький литейных цех. Германский дюраль при литье капризен - дашь чуть больше огня, воспламеняется. Пытались тушить водой, но не тут-то было: дюраль не гас, стрелял в разные стороны огненными искрами и разлетался. Потом приноровились, стали гасить песком. Все эти чашки-плошки меняли на продукты.
Труднее было с одеждой - донашивали старую, довоенную. Её латали, перелицовывали, и она сходила за новенькую. Обуви, кроме лаптей, никакой. Известно, голь на выдумки хитра: снимали с колёс разбитых самолётов, искорёженных машин и мотоциклов покрышки, расчленяли надвое, срезали слой корда и заготовки для ботинок, сандалий, чунь были готовы! Если приловчиться и срезать корд потолще, можно сладить отличные каблуки и подошву. Резиновые камеры шли на галоши для валенок и бурок. Для склеивания умудрялись «варить» клей. Бензобаки юнкерсов и мессершмиттов немцы покрывали резиной толщиной в палец. В пулевые отверстия бензин вытекал, резина разбухала, перекрывая дыры. Размягчённую, её резали, как лапшу, бросали в банку с бензином, и через сутки получался густой сироп -это и был клей, готовый к употреблению.
Первый звонок беды прозвучал в ноябре. Немцы в Морговщине появились неожиданно. Брат Виктор коротал время у соседей, засобирался домой. Только за порог, а чёрт поперёк - остановил его патруль, велел залезать в кузов крытой машины, к вечеру очутился на пересыльном пункте Бобруйска. О том, что произошло с ним, в семье не знали. Да и чем могли мы помочь бедняге? Мать заливалась слезами, отец, встав на колени перед иконой, торопливо, горячим шёпотом читал молитву, мелким крестом осенял себя, хотел, чтоб всё обошлось с сыном. Я замер, зачарованный магическими словами молитвы.
Бобруйский лагерь занимал разбитый дом и был забит до отказа. Готовилась очередная партия на работы в Германию. Виктору досталось местечко на третьем этаже. Здание не было обнесено колючей проволокой и охранялось одним часовым. У брата созрела дерзкая идея бежать. Но как? Он содрал с потолка элект-
- 56 -
ропроводку, привязал конец к оконной раме и, улучив момент, когда часовой удалился, спустился вниз. Случайные прохожие подсказали, как дойти до Березины и, минуя немецкий пост на мосту, выйти к рыбакам. За небольшую плату и за продукты лодочники перевозили людей на другой берег. Виктор помог двум женщинам донести сумки до переправы и вместе с ними благополучно добрался до деревни Сергевичи. Там и застала путников ночь Испытывать судьбу не стал, двинулся дальше правым берегом Ольсы. Расстояние немаленькое, пока дойдёшь, все думы передумаешь. На родной стороне каждый камешек знаком Когда появился на пороге родного дома, мать, всплеснув руками, заплакала: отцова молитва помогла.
— Мама, из еды что-нибудь найдётся? - только и смог вымолвить Виктор.
Близился Новый год. Этот праздник с детства связан у меня с надеждой на лучшее. Верилось, пробьют часы полночь, сойдутся стрелки на цифре «12» - и жизнь потечёт по новому руслу. Стали поговаривать, что Красная армия близко, что восточные районы Белоруссии уже очищены от ненавистного врага и вот-вот будут у нас. В Кличеве по-прежнему правили фашисты. Но партизаны второй раз громить гарнизон не стали, а создали оккупантам такие невыносимые условия, что они сами бежали. Не ожидая прихода народных мстителей, 4 января 1944 года оккупанты добровольно оставили Кличев.
День их бегства запомнил на всю жизнь. С утра сыпал мелкий снежок. Выходить не хотелось, мороз затянул стёкла окон, мешал наблюдать за улицей. Уже собрались завтракать, как дверь распахнулась, и в дом с мороза вошёл Миша Шалай, наш двоюродный брат. Усадили его за стол, и десяти раз не успели зачерпнуть ложками горячих щей, как до нашего слуха долетел шум моторов. Бросились к окнам, потёрли ладонями заиндевевшие стёкла и увидели, как на высокой скорости свернули в нашу деревню машины, последняя затормозила у отцовского дома. Двое солдат установили пулемёт на крыше землянки, взяв под прицел дорогу. Третий направился к нам во двор, осмотрел сарай - пусто, заглянул в горницу, вонзается в нас колючим ищущим взглядом, задерживаясь на каждом и, покидая дом, приказал никому не выходить: «Нихт геен». Что-то защемило изнутри, я обмер. Прятать нам нечего, жили по-спартански - всё добро на виду. Машина с фрицем вернулась, толкнув внутрь дверь, обер-лейтенант - характерный острый профиль арийца, не спутать ни с кем другим - с порога пальцем указал на Виктора и на меня: «Ты и ты, на выход». Этот крючковатый, хищный нос. Повернувшись к двоюродному брату Михасю, ариец отчеканил: «Ком мит мир».
- 57 -
Оделись на ходу, мать успела сунуть мне в руки полбуханки хлеба, завёрнутую в рушник - все, что осталось от завтрака. Вслед за нами в кузов машины попрыгали часовые. Обер-лейтенант дал в сторону кустарника из «шмайссера» несколько длинных очередей. «Салютует, гад», - зло шепнул Виктор. В Кличеве грузовик пополнили ещё пятеро таких, как мы, молодых ребят.
На Бобруйск двигались медленно - не больше двадцати километров в час, потому что впереди колонны ехали полицейские верхом на лошадях - какая уж там скорость? Когда дотащились до места, было уже темно. За колючей проволокой в полусгоревшем двухэтажном здании и сараях томились около двухсот человек. На ночлег устроились на втором этаже. Уснуть не мог долго, думал: сколько раз уходил от рук фашистов, но вот хищно дотянулись они и до меня, теперь и мне предстоит испить горькую чашу неволи. В голове теснились мысли одна горше другой: что ждёт впереди, как Длинна дорога на чужбину, приведёт ли она когда домой? Что с мамой? Помню, как запричитала она вслед нам: «Заступница усердная, матерь Господа Всевышнего, всех молящихся за сына твоего, Христа - Бога нашего, всех нас заступи. Державный твой покров прибегаем...»
Проснулся с головной болью и от жуткого холода, он сковал ноги, руки, я не мог повернуть шею. Кормить никто не собирался. Отломил я каждому по щепотке хлеба - кто знает, сколько дней будут морить голодом?
На шум во дворе поднялся. Вижу, немцы загнали на площадку, засыпанную снегом, более полусотни немощных стариков, женщин v, детей. Как выяснилось, на трёх грузовиках их привезли из Жиздринского района. Отступая, фашисты заняли село, а жителей эвакуировали в Бобруйск. С ними нас разделяла колючая проволока, но они - на свободе, а мы - узники. Говорить с новенькими не запрещалось, они смогли даже передать нам кое-что из продуктов. Патрулировавший русский полицейский агрессивности не проявлял, свободно вступал с переселенцами в разговор, интересовался, далеко ли отсюда фронт. Из общей массы я выделил одну семью, в тайне мы договорились, как стемнеет, они отвлекут внимание полицейского - заметили, он курящий, - а жёны раздвинут шире проволоку, нам троим и минуты хватит, чтобы смешаться с жиздринцами и оказаться на воле. Так всё и произошло. Через три дня, в день великого праздника Рождества Христова, подкатили грузовики, всех нас посадили в кузова и к вечеру доставили в деревню Лапичи Осиповического района. Немцы объявили нам, чтобы мы сами искали себе жильё и работу, а когда, мол, Орловщина будет очищена от большевиков, разрешат вернуться. Выбрали старосту, составили семейные
- 58 -
списки, отправили к бургомистру. Он разрешил поселиться в этой деревне, уплотнив в хатах местных жителей. Впервые переночевали в тепле, хотя и на полу. Утром хозяева посоветовали попытать счастья в соседней Троицкой Слободе, всего в километре от Лапичей. Мирная жизнь ещё не ушла отсюда. Только сейчас почувствовал себя свободным от фашистского глаза. Но свобода была призрачной - что делать дальше, не знал, к тому же ни у кого из нас документов не было. Постучали в первый попавшийся дом, нам открыли дверь: «Проходите, садитесь». Их было трое: старик лет семидесяти с бородкой, как у Калинина, дочь сорока лет, зять того же примерно возраста. Как после узнали, примак, из отступавших военных - приняли за зятя. Он и спросил: «Вы хоть что-то делать умеете? Дети немалые...» Виктор ответил за всех троих: «Отец портняжить научил, всю домашнюю работу переделать можем». В ответ услышали: «Ну коли так, с голоду не помрёте».
Старик обвёл нас глазами и, поднимаясь, сказал:
— Отведу вас к Людвиге Сугак. Одинокая она, да и старость к земле всё больше гнёт, будете ей помощниками. Как стемнеет, снова загляните ко мне, к тому часу работу подыщу.
Когда вошли к бабушке Людвиге, она была не одна - с соседкой и невесткой, хлопотавшей по домашним делам. Хозяйка поднялась навстречу:
— Что же встали? В горницу проходите, присаживайтесь, - сказала мягко, с польским акцентом. — Чем панам могу помочь?
— Пришли проситься под вашу крышу, - первым как старший из нас заговорил Виктор.
— Как долго нужна будет моя крыша?
— По обстоятельству, как Богу угодно будет...
— Если это угодно Богу, то, значит, и нам неплохо будет, - на её лице появилась потаённая улыбка, улыбка много испытавшего человека, знающего истинную цену вещам. - Звать-то вас как?
— Я Виктор, это мой младший брат Ваня, а Михась - двоюродный брат.
— Издалека будете?
— Как сказать, мы и сами не знаем, как далёко судьба нас забросила. Кличевские мы.
— Быть не была в Кличеве, а слыхала. Думаю, вёрст сто будет...
— Пожалуй, что и так, - кивнула соседка.
— В доме место найдётся. А как жить собираетесь, каким ремеслом владеете?
— Мы с Иваном можем портняжить.
— В нашей Слободке портных нет, раньше носили в Лапичи,
- 59 -
этим и обходились.
— А Михасю работу дам я, - оживилась соседка. - За войну у меня набралось её много.
— Как оказались вы в нашем забытом Богом краю? Каким ветром занесло?
— Всё та же война, будь она проклята...
— Немцы схватили нас и бросили в Бобруйский лагерь. Нашлись добрые люди, помогли избежать неволи.
— Слыхала, в той партии, прибывшей в Лапичи, много немощных и больных.
— Да, одни старики и дети... Сколько мучения людям! Один Господь знает, когда мир вернётся на нашу землю.
Соседка увела Михася к себе домой. А мы с Виктором внесли из сеней в горницу железную кровать, невестка бабушки Людвиги устроила нам постель - не пуховую, а какую могла. На столе появился свекольник, пшённая каша, вишнёвый компот. В животе заныло, так есть хотелось, но свой порыв сдержали - стыдно было перед людьми, да и сказалось христианское воспитание: чужого не тронь. После ужина меня повело на сон, стал клевать носом. Оно и понятно: двое суток на ногах, установились крещенские морозы, нужно всё время было двигаться, притопывать, прихлопывать, чтобы не окоченеть. Какой уж тут сон! Забравшись под одеяло, мгновенно уснул, запомнил только, что пожелала хозяйка: «Сон на новом месте вещий, утром расскажете».
В глубине души я ещё не мог поверить, что на свободе, настолько круто время испытывало меня на прочность. Едва расплющил веки, как услышал:
— Пора, пора вставать! Давайте знакомиться: я — Владимир, а это моя жена Людмила.
При слабом свете керосиновой лампы я рассмотрел русоволосого крепыша и улыбчивую милую женщину. Познакомились. Он оказался сыном нашей хозяйки. По деревне прошёл слух, что у Людвиги объявились гости, и сын, не дожидаясь восхода солнца, поспешил к матери. От него мы узнали, что в Троицкой Слободе размещён взвод немецких солдат. И что среди полицейских ни одного местного, все из бывших военнопленных. За старшего сержант Ткаченко, с местными старается поддерживать хорошие отношения. Как только немцы задумают какую-то операцию, он первым известит о ней. Владимир с горечью рассказал, что в деревне молодёжи нет, угнали в Германию.
Михась с утра колол дрова, хозяйка складывала их в поленницу. Когда чурочки кончались, вдвоём брались за пилу - и дело спорилось. Двоюродный брат рассказывал, что работал только до обеда, а потом отправлялся на покой. Хозяйка приговаривала:
- 60 -
«У Бога дней много, успеем, всё сделаем». Муж соседки Анны был на фронте, воевал в рядах Красной армии. Любила она его и молила Бога вернуть живым и здоровым. О таких, как она, говорили: «Бабий век - сорок лет, сорок пять - баба ягодка опять. Где чёрт не сладит - туда бабу пошлёт». Скроена хорошо, сердцем добрая. На месте и минуты не усидит, но Михася жалела, лучший кусочек во время обеда ему подкладывала. Мой двоюродный брат навёл в доме порядок, забор поправил, поставил на место двери сарая. Когда соседка попыталась уговорить Анну, чтоб Миша и у неё забор починил, та взбунтовала и в просьбе отказала.
Когда в деревне узнали, что мы портные, отбоя от заказов не было. Кое у кого были швейные машинки, но как на них работать, сельчане не знали. Мы быстро разобрались, что к чему. Если машинка оказывалась неисправной, возились, смазывали, прочищали до тех пор, пока она не заработает. Первый дом, где показали своё мастерство, был у женщины, имеющей собственную ручную машинку «Зингер». Правда, машинка не работала. На ремонт ушло полдня, пока я не догадался, что нитка, пропущенная через иголку, была зажата и не делала снизу петлю. Пришлось снять челнок, ослабить зажим - и машина не стала делать пропусков. Хозяйка руками всплеснула: «Всё так просто! А я уже хотела было продать её». Но «Зингер» тарахтел, как мотоцикл. Пришлось работу приостановить. Мы разобрали машинку, смазали детали, и неприятное постукивание исчезло. Не зря народ подметил: «Машина любит смазку, а баба ласку». «Зингер» оказалась очень хорошей машинкой, на такой приятно работать.
Хозяйка попросила нас перелицевать ей пальто. Сразу замечу, что Виктор больше меня понимал в швейном деле и был как бы мастером, а я у него в подмастерьях. Он поручил мне пороть швы, очищать их от ниток и утюгом расправлять детали. Поначалу я осторожничал, боялся захватить живую ткань. Но уже к концу дня робость прошла, и с заданием справился отлично. «Это тебе не бублики месить», - весело скалил зубы брат. Пальто вручную сметали, примерили на хозяйке - нормально. При перелицовке правая пола становилась левой и наоборот. Нужно было переместить пуговицы и сделать новые прорези для петель. Брат следил за всеми моими действиями. Подкладка оказалась прочной, и мы поставили её обратно. На пальто ушло чуть более двух дней. Хозяйка надела перелицованное пальто и долго с замиранием сердца гляделась в зеркало. Чтобы она могла оценить работу и спинку, мы поднесли второе зеркало. Она искренне обрадовалась обнове и поспешила к подружке показать нашу работу. Вернулась счастливой - подруга похвалила нас и спросила,
- 61 -
сколько она заплатила. Сказала, что очень дёшево - всего за четыре буханки. Подумал: уж если «малая ассамблея» оценила наше мастерство, значит, выживем, с голоду не умрём.
Портновской работы в деревне – делать - не переделать. Впору собственное ателье открывать. Мы упросили хозяйку «Зингера» ссудить в аренду машинку и под честное слово получили её: «Вернёте в рабочем состоянии, а вот нитки пусть ищут заказчики». Из нового материала сшили только полушубок, остальную одежду перелицовывали или латали. Да по-другому и быть не могло. Кроме швейных, выполняли и много других работ, чаще плотницких. Денег у людей не было, да на них всё равно ничего не купишь. В каком доме работали, в том жили и столовались.
В воскресенье нам давали передохнуть, приговаривая: «Сам Бог шесть дней работал, на седьмой отдыхал». Люди забирали на стирку наше бельё, а выдавали своё, чистое, и оно становилось нашим. К бабушке Людвиге ходили чаще всего - в семье сохранили для нас кровать. По вечерам туда, где работали, приходил Михасик, собирались девчата. Молодёжи в Слободе не было - кто на фронте дрался с фашистами, кто батрачил в Германии. Виктору перевалило за двадцать, нам с Михасем не было и по восемнадцати, но чем мы не кавалеры? Да притом непьющие, некурящие. Выходило что-то вроде посиделок, только без танцев и гармошки. Из деревенских приглянулась Рая Романова, моя однолетка. Что-то волнующее, необычное чувствовал, когда оказывался с ней рядом. В доме у неё всегда чисто, опрятно - это я оценил сразу. В отношениях с ней мешала застенчивость. В компании я был словоохотлив, остёр на язык, а когда оставался наедине с Раей, чувствовал себя неловко, разговор не клеился, больше молчал или отвечал односложно: «да», «нет». Ну, какой из меня ухажёр? Злился на себя, а поделать ничего не мог. Так в любви и не объяснился.
Троицкая Слобода - тихое, уютное местечко. Война не сожгла ни одного дома, бомбы не падали на головы её обитателей, партизаны не совершали опустошительных налётов. И зверств не было - фашисты боялись глухих мест, только полицаи со слобожан драли продовольственный налог. Военный гарнизон находился в соседних Лапичах, командовал им финский офицер, под его началом служили солдаты-финны. Те, кто попадал в их лапы, отмечали большую, чем у немцев, жестокость. Гарнизон держал под прицелом проходившую в двухстах метрах от Лапичей дорогу Минск-Осиповичи-Бобруйск-Гомель.
Четыре месяца никто нас не беспокоил. Но вот в последних числах апреля наведался в дом к Людвиге Сугак посыльный, приказал, чтобы постояльцы прибыли в Лапичи к бургомистру.
- 62 -
Как узнал бургомистр о том, что мы квартируем в Троицкой Слободе, для меня и сегодня остаётся загадкой. Втроём поспешили к Людвиге, хотелось от всей семьи - сына Владимира, невестки Людмилы - услышать совет: идти к бургомистру или нет. Боялись пуще всего, если потребуют показать документы, спросят, кто да откуда. И если правда откроется, что не орловские мы, то несдобровать нам. Сказать правду, что бежали из лагеря, очень опасно. Если он передаст нас коменданту, тот точно погонит этапом в Германию. Второй вариант: нас, беглецов, расстреляют. Последний - более вероятный. Решили не идти. Людвига заключила: «Придут ещё раз, скажу, что, мол, не живут они у меня, а где работают - не знаю». На том и остановились.
Qui quaerit, reperit
|
| |
| |
| Саня | Дата: Пятница, 16 Ноября 2018, 18.49.59 | Сообщение # 10 |
|
Группа: Админ
Сообщений: 65535
Статус: Присутствует
| Глава девятая
ХОЧУДОМОЙ!
И я решил, коли никто со мной не идёт, отправиться домой одному. Всё той же компанией разработали маршрут. Володя принёс карту и компас. Определили: прежде, чем выйти на Кличев, надо двигаться на юго-восток. Днём я должен ориентироваться по небесному светилу, ночью - по вифлиемской звезде Венере - её вычислили с помощью компаса. Прикинули и расстояние, выходило сто двадцать километров. Из Лапичей я должен направиться в Татарку, оттуда на Косье и через Бацевичи добраться до Кличева. Владимир предупредил, что в Татарке работает торфозавод, а при нём немцы.
День 28 апреля сорок четвёртого года для меня был решающим. Мой продовольственный запас составлял четыре картофелины в мундире и буханку хлеба, чуть больше килограмма. При себе - складной нож и пиджак. Решил идти босым, без головного убора - так привычнее.
Конец апреля - время оживления на селе, люди выходят в поле, сеют, боронуют. Володя Сугак отвёл меня к знакомому, договорился, чтобы тот, загрузившись навозом, взял в работники меня. Главное было выйти из Лапич, не привлекая внимания полицаев. Мужик коротко бросил: «Тронемся после обеда, когда немцы вернутся в казармы, им не до нас будет». В три часа дня, взяв под уздцы лошадь, покатили в поле. Километра через три проводник пожелал мне успеха, заметив: «С навозом сам управлюсь».
Я любил ходить один по лесу, но на этот раз, как только углубился в чащу, меня охватил страх: боялся не зверя - человека. Из молодого клёна вырезал посох, скорее, для самообороны, и продолжил путь. Прислушивался к каждому шороху, к каждому
- 63 -
переполоху птиц, пугал даже шелест листьев под налетающим ветром. Ночь выдалась холодная, крупнее сделались звёзды, а между ними затерялась узкая подкова месяца. К утру выпал туман, стало сыро. Всё унялось на земле и на небе. Лес кончился, передо мной раскинулось поле, за ним синел лес. Проскакиваю равнинное место и оказываюсь в ельнике, делаю привал. Выбрал поваленную ветром ёлку, верхушкой упирающуюся в здоровое дерево, взбираюсь по стволу, и между сучьями устраиваю ночлег. Немного поев, вдохнул полной грудью терпкий еловый запах и заснул, не помня как. Сон длился часа четыре. Усталость как рукой сняло, в голове посвежело, силы прибавилось. Пока светло, на большую дорогу не выхожу, иду лесной целиной. Ход замедлен. Как только вдали замаячили избы, ушёл в сторону, глубже в лес - так безопаснее.
Уже второй день на исходе, а я далёк от цели. Таясь ото всех, ошалело жду, когда застрявшее на небосводе солнце затопит всё багровым половодьем и спрячется за острые верхушки елей. Возвращаюсь на дорогу. Замечаю свежий след телеги, значит, ушла недалеко, и свой ход умерил. Спустя час оказываюсь на опушке, отыскиваю тропинку. Высоко в небо взметнулась осветительная ракета, за ней вторая, но все они от меня далеко. Ракеты подсказывают, что впереди деревня. Догадываюсь - это Татарка, а при ней гарнизон. Мне туда нельзя. До моих ушей доносится лай собак. По карте знаю, что слева проходит шоссейная и железная дороги. Значит, надо брать вправо. Иду редколесьем, это в основном кусты багульника, под ногами мокрый мох - рядом торфяное болото. Беру ещё правее. Более часа блуждаю по болоту, ориентируясь на свою путеводную звезду.
Ближе к полуночи готовлюсь к броску через «железку», хотя это небезопасно. Татарка уже позади. Какое-то время держусь железной дороги, но вот полотно уже рядом, ложусь и ползком взбираюсь на высокую насыпь. Руки и ноги дрожат, сердце колотится, готово выскочить из груди. Прислушиваюсь - ни звука. Переваливаю через грязные шпалы. Скатившись вниз, бегу дальше в поле. Делаю привал. Во рту пересохло, ладонью провожу по росе и жадно слизываю влажные капли. На долгий отдых времени нет. С одной стороны я зажат рекой, с другой - дорогой. Надо успеть до рассвета переплыть Березину. Не успеваю, солнце уже показало своё огненное жало. Наклоняюсь над рекой, обеими ладонями черпаю воду и утоляю жажду. Захотелось есть - в запасе ещё одна картошка, немного хлеба. Сделал привал, подкрепился. Но где перейти вплавь? Вода холодная, течение быстрое - не справиться. Ищу место, где обширную отмель огибает русло, и река сбавляет ход. Протащился километра два и -
- 64 -
о Боже, ты есть на земле! - почти у самого берега в зарослях ивняка нахожу лодку-долблёнку, човен по-нашему. Она маленькая, на воде удержит не более двух человек. Но где весло? Ищу и не нахожу. Подтягиваю човен ближе к песчаному берегу и замечаю весло, притопленное тяжёлым камнем. Минут через десять был уже на том берегу. Лодку-спасительницу вытаскиваю как можно выше, чтобы хозяин, придя на берег, смог без труда отыскать её.
Прикидываю: восточнее Березины фашистов не должно быть, там, у деревни Косье, есть мост, по нему проходит дорога на Бацевичи. Но туда нельзя - переправа охраняется немцами. Значит, перепуганным зайцем должен дать круг. Ухожу на восток от берега. Иду лесом, и когда он кончается, вижу на взгорке несколько изб - это хутор Яблоновка. Пройдя мимо, сворачиваю в поле и под раскидистым кустом орешника делаю привал. Утро стылое, росное. В животе кишки марш играют. Укладываю под голову пустую сумку, сворачиваюсь калачиком и засыпаю.
Как долго проспал, определить трудно. По небу белыми лебедями горделиво плывут облака, значит, день пройдёт без дождя. С трудом поднимаюсь на ноги, просёлочная дорога ведёт меня до Бацевичей. Не раз я бывал в ней, там можно отыскать дальних родственников, знакомых. Хочется верить, что накормят, обогреют. Заметил в поле людей, спешу к ним. Подойдя, поздоровался. Никто не ответил - в мою сторону не глядят, боятся контакта с незнакомцем. Решаюсь войти в деревню один, а вдруг на моё счастье немцев нет? Но вижу, как один из работников останавливает лошадь с бороной и направляется ко мне. Узнаю в нём Рыгора Ачиновича. Его родная сестра Ульяна - замужем за нашим соседом. Вдруг слышу: «Здравствуй, Иваныч! Не ко мне ли с какой вестью пожаловал?» Киваю - мол, к нему. Душа моя трепещет, как осиновый лист на ветру. В дороге открываю ему свою тайну и узнаю, что в Бацевичах ещё топчутся немцы, но, думает, недолго им осталось пировать - фронт катится к Могилёву.
В Бацевичах решил задержаться, надо набраться сил. И хозяин вроде не против, устраивает меня на ночлег. Ему лет шестьдесят, но ещё моложав, крепок. Жену похоронил, а жениться не стал - подросла младшая дочь, за хозяйку теперь. Старшая Мария живёт своей семьёй отдельно. Сына Ивана насильно угнали в Германию, теперь батрачит на немчуру, и вестей от него никаких. В его доме живёт ещё родной брат Иван, ему за сорок, одинокий, семью до войны создать не успел.
Перед тем, как накрыть стол, Рыгор неожиданно исчез. Надежда забеспокоилась: ушёл, ничего не сказал, такое впервые с ним. Но батька вернулся быстро и торжественно, с каким-то внут-
- 65 -
ренним волнением, поставил бутылку на стол:
— По такому случаю не грех и выпить.
— В стакан не заглядываю, молод ещё, - пытался я протестовать.
— Ничего, Бог поймёт и простит. С дороги маленькая чарочка в самый раз будет - усталость как рукой снимет, - успокоил он меня.
— Водку пробовал, когда в шестом классе Первое Мая отмечали, - признался я. - Купили вшестером «чекушечку» и первый раз тогда выпил. Не понравилась она мне - горькая...
От рюмочки самогона не отказался, закрыв глаза, выпил. И с каким же аппетитом ел я свекольник, запечённую в печи картошку, огурцы из бочки, но роскошью была жареная плотва. Её наловил старший брат Рыгора, как знал, что сегодня гости будут
Стемнело, но лампу не зажигали - опасно, в дом, как мухи на огонёк, может залететь патруль, а кому надо объясняться? Я долго рассказывал Ачиновичам о своих злоключениях. Они поделились своими новостями, не менее весёлыми. Отступая, немцы пожгли в Кличеве все дома, оставив людей на улице. Но Морговщина уцелела. Фрицы бежали из Бацевичей, но через три дня вернулись. Стоят теперь гарнизоном. Точно такой же недалеко от станции Несята, в деревне Пячкуры. Слушаю их и чувствую, как ноги мои наливаются свинцом, руки тяжелеют, голова клонится ко сну. И не удивительно - отмахал сто километров.
Проснулся рано, вставать не хотелось. Мой тёзка тоже не шевелится, делает видимость, что спит. Слышу, как Рыгор, плескаясь, достаёт цыбаркой из колодца воду. Поднимаюсь и застаю в сенях Надежду за чисткой картошки. Пытаюсь помочь ей, отмахивается: «Сама обойдусь, дело привычное. А ты отдыхай, столько пережил. Неизвестно, что ещё впереди». Вошёл хозяин:
— Сегодня праздник. Отметим Первое Мая, как праздновали его до войны. Работа отменяется.
Завтракаем вместе, и снова на столе бутылка самогона, от чарочки не отказался, пригубил. Рыгор спрашивает:
— Ты случаем Ленку из сберкассы не знаешь? В Кличеве кассиром работала, - подсказывает, а сам так пытливо смотрит на меня.
— Как не знать! И она меня хорошо знает. Хотя и работала в Кличеве, но сама из Бацевичей, ваша, деревенская. Славная девушка!
— Так я сбегаю за ней? Вместе и праздник справим. Вернулся не только с Леной, а и с сестрой её, учительницей, в больших, не по ноге сапогах.
— Какая встреча! Что ж, Рыгор, скрыл гостя от меня? - Она
- 66 -
улыбнулась и привычным движением поправила широкую прядь волос, выбившуюся из-под платка. Уже обращаясь ко мне, весело спросила: - Откуда ты, Ваня? Случаем не с неба свалился?
Пришлось и ей рассказать, что со мной приключилось. Сестры, волнуясь, слушали меня, не перебивая. Впервые за долгие годы войны почувствовал доверие к себе, сочувствие. Говорили о многом, и о том, что всё это время держалось за семью замками и обсуждению не подлежало. Лена призналась: «Вступила в партию, партбилет прячу в надёжном месте». Перейдя на шёпот, под секретом, сообщила, что у одного из жителей есть радиоприемник, ходит к нему слушать новости. А я про себя отметил: горяча, не перебродила ещё в ней молодость, как бы не совершила безрассудного поступка. От неё узнал, что половина Гомельской области очищена от оккупантов. Бои идут за город Рогачов, это рядом. Добавила: «Облавы проводятся раз в месяц, и если кто из молодых попадается на глаза немцам, угоняют в рабство, - и, преодолевая минутное смущение, бросила на прощанье: - Береги себя, за порог не выходи».
Рыгор повёл меня показывать укрытия:
— Не уберёг своего Ванечку, угнал его немец проклятый. Только после той облавы и вырыл сховища.
Один из схронов - просторная землянка - устроен за сенями и надёжно прикрыт, но бревно легко сдвигается на метр и так же закрывается. Второе сховище вырыто между грядками в огороде, внутри обшито досками, сверху плотно прикрыто лядой, рассчитано на двоих.
Наутро Рыгор вручил мне грабли, сам взял вилы и вдвоём мы направились к реке. Час ранний, а людно - спешат в поле. Счастья не улыбнулось мне: по мосту, заложив руку за борт пиджака, уже расшагивал жуковато-чёрный староста и носатый часовой с обнажённым штыком. Перед ними, кланяясь, почтительно расступались.
— Кажись, Ваня, не повезло нам! Староста Воропай всех деревенских в лицо знает. Тебя арестуют, - горячим шёпотом говорил Рыгор и виновато тянул меня за рукав в сторону. - Вертаемся до дому. На делянку уйду с Надеждой. Посмотрю, что на другом конце деревни делается.
Вечером, возвратясь домой, хозяин сообщил, что и там стоит патруль, и выход мой откладывается. Лена заглянула в дом Рыгора, сообщила:
По гарнизону слух прошёл, что в Бацевичах полно партизан. Мол, жители деревни под видом родственников выводят их в поле на работы, а там они испаряются.
Ты не горюй, Ваня. Сам видишь, какое время крутое. От-
- 67 -
правлю утром Надежду в Кличев, она зайдёт и в Морговщину проведает Ульяну. Но главное - встретится с твоими батькой и матерью. Родители, должно быть, убиваются, нехай узнают, где их дети.
Надя исполнила всё так, как ей наказывал отец, мне шепнула: «Не горюй, живы-здоровы твои батько и мать». В ожидании месяц май для меня пролетел в беспокойстве. Однажды Надя вбежала в дом и с порога не сказала, испуганно выпалила: «Немцы!» Я понял - облава. Иван скрылся в землянке, а мы с Надей нырнули в огородную яму. Рыгор прикрыл нас сверху лядой, засыпал песком и разровнял метлой. Немец шёл прямо в наш двор. Рыгор сердился на дочь: не углядела за курицей, расхаживает теперь по двору, беды не чует. Фриц бросился ловить глупую птицу, гонялся за ней до тех пор, пока не загнал в угол. И не заходя в дом, понёс квохчущую курицу в гарнизон. Рыгор слал в его адрес проклятия и крестился.
Не хотелось быть обузой семье Ачиновичей, и я вызвался портняжить, обновлять старую одёжку. Машинки не было, работал вручную. Получалось не хуже, чем на машинке, хотя и медленно. За работу Рыгор брал с людей картошкой и немолотой рожью. Лена дважды приносила по ведру картошки. В последний приход подбодрила: «Не дрейфь, недолго осталось, наши уже бьют немцев в Могилёве».
В Боцевичах жил нелегально, об этом знали шестеро: Ачиновичи, Лена с сестрой да ещё бывший мой учитель математики Тихон Фёдорович Дорофеев. Столкнулся с ним случайно, когда на речке он ловил пескарей. Говорили недолго, учитель забеспокоился: «Ты вот что, Шалай, особо из дома не высовывайся, опасно для тебя. Да и хозяину не сдобровать, если донесут, кого прячет. Люди, они разные, и кто знает, что у кого на уме? Бережёного Бог бережёт». Эти слова оглушающе ударили меня по мозгам, и я торопливо ушёл.
Летом сорок четвёртого солнце палило нещадно. Жарко было не только в поле, но и в тени деревьев. Из окна каждый день смотрел я на спасительный мост через Ольсу. Вот он, рядом! За ним кончается зона контроля и - свобода! Беги хошь в лес, хошь в поле. В душе высветилась ещё неясная надежда на спасение. Немцы не в состоянии держать линию обороны Могилёв-Бобруйск, им мешали партизанские соединения. У них два пути для отступления: через Кировск на Бобруйск и от Березино на Червень и далее на Минск. Отходя на запад, обескровленные немецкие дивизии стороной обошли Кличевский район, грозно именуемый партизанским краем. Но Красная армия уже отрезала Кировск от Бобруйска. Чтобы не капитулировать, фашисты вынуждены идти
- 68 -
на столкновение с партизанами. Они выбрали дорогу Кировск-Городец-Пересопня-Воевичи-Боцевичи. На ночлег осели в Воевичах. Наступая им на пятки, наши войска вышли на Бацевичи, оставив в стороне деревни Старину и Березовское Болото.
27 июня, одиннадцать часов дня... Что-то должно было произойти, нутром чуял. Увидел, как шестеро фрицев, пугливо озираясь, вышли из леса. Оценив обстановку, двинулись кромкой берега. На сторожевой вышке их заметили, дали вслед голубую ракету. Солдаты оглянулись, свернули на мост и вошли в Бацевичи. Грязные, босые, один вовсе без оружия, с какой-то виноватостью на лице - чувствовалось, бежал без оглядки - прибились к своим. Сняв посты, немецкий гарнизон спешно грузил имущество, минировал мост. Посланные туда солдаты не успели поджечь шнур и взорвать объект. По немцам открыли огонь наступающие части красноармейцев. И если бы не бегство, страшен был бы конец фашистов. Военный гарнизон оставил Бацевичи без боя, мост и деревня перешли в руки наших. Но пылали в нескольких местах крестьянские хаты. Люди бежали в открытое поле, прикрываясь расползающимся по земле дымом, теряясь во ржи, высокой, уже в колосе, дожидающей своего срока. Трассирующие пули летели над головами, пригибали к земле, опрокидывали. И стонала земля, и проступала кровь. Пробежав больше версты, остановился - где я, куда лечу? Вместе со мной, хватаясь за сердце, замедлили бег несколько женщин. Качались лица, одинаково серые от пыли. Из промытых потом глазниц смотрели невидящие глаза.
Отдыхавшая ночью в Воевичах немецкая дивизия, упустив ситуацию, металась в поисках спасительного выхода и, как ослеплённый зверь, неслась напролом Их машины, катя за собой пушки с зачехленными стволами, уже въехали на мост через Несяту, по ним ударили миномётчики. Несколько грузовиков вспыхнули, мост стал рушиться, увлекая за собой людей и технику. Языки пламени жалили густой, пахнущий гарью воздух. Чёрный дым тянулся к зависшему над полем солнцу. Солдаты уже не могли остановиться, бросались в воду, пытаясь перейти реку вброд. И вышли на то самое ржаное поле, на котором укрывались мы. Изломанной дугой, будто сцепленные друг с другом, стянулись к центру поля, и взяли нас в капкан. Солдат с бесстыдно краснеющим лицом под каской направил тупое дуло короткого автомата на меня: «Партизан!» К нему поспешил обер-лейтенант, со злым удовлетворением отдал какую-то команду - и нас, безоружных, погнали вперёд. Попытка бегства бесполезна. Босой, без куска хлеба бреду пыльной дорогой мимо Яблоновского хутора. Вот и куст орешника, где отдыхал. Мысль моя работала
- 69 -
быстро, настойчиво выискивала решения, тут же взвешивала и отвергала. Господи, помоги, дай силы выстоять! Где-то совсем близко обеспокоенно фыркнула куропатка, затаившись, крылом укрывая птенцов, берегла выводок. Не ускоряя и не замедляя ход, как будто вплыли в зелёный, но душный от зноя лес. Шаг казался особенно тяжёлым. Ладонью смахнул пот с лица, языком ощутил солёные губы, хотел сплюнуть, но сухой рот не набрал слюны. За деревней Косье у охраняемого, танкистами моста толпились немцы. Как только по нему прошли мы, солдаты подожгли солому, и мост охватило пламя. Другая немецкая часть, пробившаяся через Бацевичи, уже не могла пройти по огненному мосту и берегом двинулась в сторону станции Свислочь, там, через Березину, тоже был мост.
Фрицы пересаживаются на машины, - а кто опоздал, пешком - колонной двигаются на Минск. Пыль поднимается и густым шлейфом растекается далеко за обочину. По этой же дороге немцы, настороженно выставив перед собой автоматы, гнали пленных советских солдат и офицеров на Запад. Всё смешалось в одну, будто на огне кипящую кашу. Люди шли на верную смерть, хотя не должны были умирать. К ним присоединили и нашу четвёрку.
Я и представить себе не мог, какой кровавый ад случится здесь через полчаса, когда в небе появятся штурмовики. Сначала воздух прорезал гул моторов. Потом из-за леса вынырнул «Ил-2» и с нарастающим рёвом ринулся вниз. Ливень пуль вздыбил людскую массу, остановил движение. Второй самолёт сбросил бомбы, разметав машины и людей. «ИЛ-2» сделал новый заход, и хлещущие пули горячей струей ударили по головам и спинам беженцев. Атака продолжалась больше получаса, и по всей дороге, насколько видел глаз, валялись тела убитых, корчились искореженные бомбами машины. Сделалось болезненно тошно, так, что прижимало дыхание. Призраками кружились над дорогой вороны. Колонна тянулась мимо порубленного, иссечённого снарядами леса. Где-то далеко время от времени занимался гул, доносились раскаты взрывов. Под вечер колонну обогнал «опель» с четырьмя офицерами. Этого момента словно ждал всё тот же неутомимый «ИЛ-2». Он и расстрелял её в упор. Когда проходил мимо «опеля», бросил взгляд на изуродованные тела, растянутые в ужасе лица фрицев и мысленно поблагодарил нашего лётчика-аса.
Светлой ночью добрались до Татарки. Сойдя с трассы, колонна укрылась в лесу. К высоким соснам жались танки. Всё шире разгорался вдали пожар, бросая на реку столбы огня, отражаясь в её зеркале. Позже узнал, что наши войска прорвали оборону
- 70 -
немцев у Татарки и, повернув на юг, взяли в кольцо Бобруйск. Но на помощь фашистам уже спешил танковый полк, «тигры» первыми вошли в город. А когда сунулись на аэродром - кончалось горючее, - остановились, попятились назад: впереди взрывались ёмкости, летели куски железа, тысячи огненных искр, огненные ручейки жадно лизали землю, горел бетон, в дыму метались люди. Выползая из пламени, немцы погнали танки вслед отступающим своим войскам. Но не суждено им было соединиться. В степи остановились, сливали солярку с одного танка в другой, экипажи пересаживались, оставшиеся на дороге машины взрывали. Но и те танки, что рванули вперёд, были уничтожены нашей артиллерией. А попавшие в бобруйский котёл части сдались в плен.
Минуя Осиповичи, движемся в сторону Лапичей. Не знал, что военный гарнизон уже покидал знакомую мне деревню. Колонну остановили, пока на шоссе не выбрались груженные доверху машины, многочисленные повозки, сплошь облепленные солдатами и напоминавшие пчелиный рой. Позади подвод с семьями полицаев конвой гнал пленных жителей. Напряжённо всматриваюсь и среди знакомых лиц нахожу Михася. Наши колонны соединяются. Пробираюсь к двоюродному брату. Но где Виктор?
— Схватили твоего брата фашисты, сразу, как только ты покинул деревню, и угнали на чужбину, - Михась обнимает меня, плачет. В глазах, нездорово углубившихся, проступает боль. У меня комок подкатывает к горлу, слёзы ручьём бегут по лицу. - Ты, я вижу, до дому не дошёл... Где ж столько скитался?
Рассказываю свою горькую историю. Упоминаю Рыгора и Надежду. Успокаиваю - знают в Морговщине о нас всё, Надежда сообщила родителям. Да вот, видно, не судьба домой вернуться.
Не веря уже ни в какую победу, отступая, немцы торопятся как можно больше сделать вреда. На пути лежал город Марьина Горка. Я увидел, как растревоженным роем высыпали в небе над ним самолёты и с грозным гулом ринулись вниз, начали опорожняться на корпуса заводов. Камни, огонь высоко взметнулись в небо. Клубы дыма скоро скрыли от нас село.
Километров в двадцати от Пуховичей колонну обошли кавалеристы. Тут и разнеслась команда: «Ложись! В небе - русские!» И мы плюхнулись на асфальт. Кавалеристы уводили лошадей в лес. Но четвёрка «илов», настигнув беженцев, начала свою смертоубийственную работу. Крики отчаяния распороли воздух: «Ой, мамочки!», «Матка Боска, подсоби, не дай сгинуть!» Кричали русские и нерусские: «Майн Готт!» Все просили пощады. А самолёты кроили землю трассирующими пулями вдоль и поперёк. Кони ржали, сбивались в одну кучу, будто зверь шёл к ним. В огнен-
- 71 -
ном, кипящем пекле погибла половина лошадей. Трубач играет седловку. Немцы пристреливали бьющихся в агонии коней, снимали уздечки и, торопясь пройти опасный путь, пешком уходили с нами дальше на запад. А сколько солдат и пленных после этого налёта уже никогда не дойдут до родного порога!
Колонна преодолевает более шестидесяти километров в сутки, отставших пристреливали.
Фронт смертельным жгутом растягивается на сотни километров и катится так быстро, что немцы в одночасье оказываются в тылу наших войск. Красная армия, обойдя колонну, заняла Осиповичи. В перелесках возле дорог вспыхивают стычки, но в бой не ввязываются - слишком ощутимы потери в Бобруйске. В местечке Свислочь сражение всё же произошло. Местный гарнизон, соединившись с немецкой дивизией, отступавшей из Бацевич, решил задержать наступление пехоты. Противников разделяли две реки - Березина и Свислочь. Советское командование приняло решение преодолеть это препятствие. Немцы были разбиты в пух и прах, но и ряды наших частей поредели.
Ещё один бой разгорелся под Руденском. Дрались вслепую, не зная врага, не видя соседа. С красными бойцами схватились каратели: полицейский батальон, возглавляемый уроженцем Кличевского района майором Василевским, отряд Барчука, батальон майора Буглая. Батальон Василевского состоял в основном из полицаев-предателей Орловской и Могилёвской областей. У карателей более выгодная позиция, вырыты окопы, поле заминировано - не подойти. Советские части, оторвавшись от основных войск на сто и более километров, не смогли получить вовремя поддержку, и в схватке с карателями понесли потери, и отступили. Но в стане врага возникла паника. Полицаи понимали, что к утру здесь будут танки, кто-то в истерике крикнул: «Господа, нас обходят!» Словно ветром сдуло предателей, страх гнал их к границе.
Много дней нас сопровождает гул - он начинается утром и соединяется к середине ночи там, куда отступают войска. От этого гула исходит тревога, как от подступающей грозы. Ноги мои кровятся от колкой земли, хочется сойти на обочину и пройтись по зелёной, ещё не выжженной зноем траве. Я давно не ел, голод одолевает до дурноты. На кромке ржаного поля замешкался, не сразу решился сорвать онемевшими пальцами тугой наливающийся колос. Но вот я захватываю ладонью несколько похрустывающих колосьев, жадно припадаю горячим ртом и едва удерживаюсь, чтобы не проглотить целиком. Голод от проглоченных сырых зёрен стал острее. Я запихиваю колосья за пазуху и стараюсь отвлечься, прикрывшись от солнца ладонью, всматри-
- 72 -
ваюсь в дорогу. На пути попался огород, лавиной кинулись к нему, выдёргивали из земли морковку, брюкву, свёклу и немытую совали в рот, съедая всю до хвостика. Минск остался в стороне, свернули на юг. Бредём по избитой, искорёженной бомбами дороге, развороченными танками полям. Казалось, ничего живого не осталось. Где-то левее неумолчно колыхался орудийный гул, это вступали в бой невидимые глазу батареи. Взрывы реактивных снарядов слились в общий гуд. Землю сотрясало.
- Наши прорвали оборону, форсировали Припять и движутся на Минск, - пояснил пленный офицер.
На ночь остановились на восточной окраине старинного городка Негорелое. Кто не успел занять место в сарае, расположился вокруг него, подстилая под себя ветки. Природа сжалилась - все дни нашего плена были сухими, с неба не пролилось ни дождинки. Под охраной конвойных двое пленников сходили за водой, четырёх вёдер хватило до утра. Вода была и нашим обедом, и нашим завтраком. Миша сохранил ещё с Лапич полбуханки ржаного хлеба, его берегли, отламывая крохотные кусочки, пытались растянуть хлеб как можно дольше.
Появилась большая группа военных, разговаривали шумно, с нескрываемой злобой. Понял - наши, русские. Но почему здесь? И только когда развели они костры, готовя себе пищу, узнал среди небритых угрюмых полицаев Василевского, осанистого двухметрового командира батальона.
Поднялись до восхода солнца, редела предрассветная тьма, во тьме прошли через всё Негорелое. Жалкое воспоминание осталось у меня от этого разбитого городка: догорал вокзал, дымилась церковь, от многих домов остались лишь печные трубы. Из-за гари трудно было дышать. Никто из жителей не вышел спасать свой город.
К полудню дотопали до Немана. На горизонте ясно вырисовывался другой белорусский город Столбцы. По пути колонну обогнал батальон полицаев, ясно разглядел лица всадников, знакомых по Кличеву. Офицеры восседали в кожаных сёдлах, те, что рангом ниже, шли пешком. Под широкоплечим Василевским гарцевала красивая гнедая лошадь, сам одет в форму майора немецкой армии. Отделяясь от колонны, что-то крикнул резким гортанным голосом. У переправы их обстреляли партизаны. Полицаи засекли огневую точку и, обхватив поле цепью, пленили двоих - мужчину лет тридцати, судя по виду, офицера, в хромовых сапогах, галифе и при портупее, и женщину, его одногодку. Больше их никогда не видел. Говорят, партизаны убили тогда полицейского, и пока его хоронили, движение задержали.
Когда перешли на другой берег Немана, из-за развалин со-
- 73 -
жжённого завода гуськом выехали калмыки, два их взвода воевали на стороне нацистов. Сутуловаты, на плоских медного цвета лицах жидкие косицы чёрных усов. Угадываю и по форме одежды: под советскими плащ-накидками просматривается фашистская форма войск СС. У всех «шмайссеры». Кто-то негромко, так, чтоб слышали только свои, коротко бросил: «Видел их в охране Бобруйского лагеря».
Чем ближе к границе, тем меньше на нас обращают внимания - уже не гонят так быстро, разрешают брать у жителей продукты. За нами бегут, торопясь, ребятишки с котелками и кринками воды, бабы молчаливо суют хлеб, сыпят из чугунков нам в руки горячую бульбу. И так везде - в Барановичах, Слониме, Ружанах. Белостоке... Но до самой границы тянется шлейф дыма - горят деревни, сёла, города.
Уже на немецкой стороне, пройдя пограничную полосу, обратил внимание на покрытые дёрном и затянутые травой окопы. Отсюда 22 июня 1941 года началась война. Затаившиеся в этих окопах, устроенных буквой «П» на расстоянии четырёх-пяти метров друг от друга, немецкие солдаты перешли границу СССР. Вот она, черта, разделяющая живых и мёртвых. Отсюда началось великое безумие.
Конвой предупредил, что находимся мы на территории Германии, и во время всего пути запрещается трогать посевы, кто это сделает, будет наказан. Добравшись до Плоцка, колонна остановилась и провела на Висле одиннадцать дней. Затем товарными вагонами перебросили нас в пересыльный лагерь саксонского города Шнейдемюль. В бараках размещались не только советские военнопленные, но и поляки, чехи, югославы, французы, англичане и американцы. Тут же томились и насильственно угнанные на работы в Германию мирные люди. К середине сорок четвёртого сюда подтянулись семьи, добровольно оставившие Союз. В основном полицейских, бургомистров, священнослужителей. Были и такие, кому в тяжкие времена сталинских чисток припечатали клеймо «врага народа».
Qui quaerit, reperit
|
| |
| |
| Саня | Дата: Пятница, 16 Ноября 2018, 18.50.28 | Сообщение # 11 |
|
Группа: Админ
Сообщений: 65535
Статус: Присутствует
| Глава десятая
РЮГЕН - ОСТРОВ УЗНИКОВ
Режим, обычный для всех концлагерей: подъём в пять, работа, отбой в десять. Утром узники получали по триста граммов чёрного пополам с берёзовой мукой хлеба - немцы сушили опилки, мололи на муку и добавляли в тесто. Вечером нас ждала жидкая похлёбка - суп из брюквы, сваренный на пустой воде.
Десять человек заводили в глухую комнату, где два обер-лей-
- 74 -
тенанта задавали формальные вопросы - фамилия, имя, отчество, дата рождения. Мелом писали на бирке регистрационный номер, крепили к шее и фотографировали анфас и в профиль.
Торги состоялись скоро, невольников выкупали хозяева фабрик и заводов, строек и рудников, фермеры, помещики по-нашему. Последних было больше. Оно и понятно - на дворе август, надо успеть убрать урожай. Мужское население на фронте, рабочих рук в деревне не хватает. В эти торги русских было больше. Надзиратель и переводчица - говорила на трёх языках, немецком, польском и русском, - войдя в барак и, повысив голос, объявляли: «Внимание! Сегодня вы получите работу Просим выйти на плац». На нарах шевелились, собирали, у кого были вещи и с узлами тянулись во двор. Метров за десять от нас стояла машина, рядом с которой теснились военные и люди в гражданском - покупатели. Когда рабы были выстроены на продажу, покупатели по одному выходили к шеренге и пальцем показывали на приглянувшихся им работников. Офицер тут же оформлял сделку, получал деньги и передавал проданных узников новому хозяину. Семейные пары уезжали вместе, к ним проявляли, так сказать, гуманность. У ворот лагеря дожидались многочисленные телеги, параконки, машины.
С Михасем мы держались за руки, давая понять, что хотим работать вместе. На нас обратила внимание моложавая немка, она что-то шепнула переводчице, и та в знак согласия кивнула головой: «Вас купила эта фрау, следуйте за ней». Солидный мужчина в тёмном костюме и при галстуке расплатился, и нас повели на железнодорожный вокзал. Фрау не поскупилась, купила в пристанционном буфете каждому по бутерброду с тонким кружочком колбаски, которые тут же мы и проглотили. Пригородного поезда ждали не больше часа, а вот до места назначения добирались долго. Миновали Щеттин, Грайфсвальд, Штральзунд и по мосту через морской пролив въехали на остров Рюген, вернее, в его столицу Берген. Но это был ещё не конец нашего пути. Хозяин передал нас кучеру, и мы направились в поместье, что в пяти километрах от города. Приехали, когда рабочие уже готовились к ужину и с нетерпением поджидали новичков, желая узнать, кто мы, откуда.
Поместье Фердинанд - так оно называлось - по немецким меркам, не такое уж большое, скорее средней руки. Хозяин обитал в городе, в имении его я так и не увидел. Делами правил ариец лет семидесяти. А вот надзирателю, бывшему сержанту немецкой армии, было не больше тридцати пяти. В России под Вязьмой потерял он правую руку и всякий раз, мстя узникам, норовил ударить тростью, больше всего доставалось русским.
- 75 -
Компания работников, в какую попали мы с Михасем, была пёстрой: четверо поляков, пятеро итальянцев, шестеро немцев, семеро русских и нас, белорусов, двое. Всего двадцать четыре подневольных работника. Поляки выехали в Германию на заработки ещё в 1937 году, да так на родину и не вернулись. Кроме одного, они составляли семью: мать, лет пятидесяти, сын Стасик, тридцати лет и семнадцатилетняя пани Зося. Главой одной из русских семей, угнанной из-под Ленинграда, был Степан, с ним сын Фёдор и невестка Наталья. Вторая семья - наша, белорусская, из-под Орши: отец Афанасий, жена Дарья, дети Мария и Владимир. Итальянцы жили в бараке, в отличие от поляков и русских, занимавших двухэтажный особняк. Попали карабинеры на этот остров из-за отказа служить в армии Бенито Муссолини, поддержавшего, как они говорили, авантюриста Гитлера. Нам двоим отвели место на втором этаже. Третий с красивым фасадом дом занимали немцы.
Управляющий выдал нам простыни, по матрасу, одеялу и подушке. На двоих с Михасем нам полагалось четыре килограмма картофеля, полкило лука, литр молока и не более ста граммов маргарина. Готовить надо было самим, и мы отправились на кухню. Одолжили посуду, затопили печь, горела она на каменном угле. Но самой большой радостью была горячая и холодная вода. Утром не успели приготовить завтрак: нас повели на склад. Управляющий вручил ботинки (клемпы) на деревянной подошве, брюки и куртки, на них были пришиты ярлыки «Ost».
В обед отвешивали работникам по триста граммов хлеба, качеством лучше, чем в лагере; вечером - по бутылке пропущенного через сепаратор молока. А когда наступала суббота, выдавали недельный запас: четыре килограмма картошки, килограмм - на выбор - свёклы или моркови, или капусты, столько же лука, из жиров - 280 граммов маргарина. Сахара перепадало негусто - 70 граммов, иногда его заменяли сахарином. Конечно же, мы приворовывали, тайно уносили с поля овощи.
Поляки, как и немцы, имели ряд привилегий по отношению к русским. Работали на ферме - подоят коров, попьют тёплого молочка, а когда поросёнка заколют, то требуха, почки, копыта, пара килограммов сала им оставались. Такова воля управляющего. Кормили кур, собирали яйца, хвастались: «Кто знает, сколько яиц выпили?» Поляки доставляли молоко на маслозавод в Берген, в поместье везли во фляге обрат. Заготовка сена была облегчённой: траву косил трактор, конём подбирали и землю пахали. Потому мать чаще оставалась дома: стирала бельё, готовила еду. Русские, как и итальянцы, выполняли все трудоёмкие работы, грузили, копали, косили траву, пилили, кололи дрова.
- 76 -
Посмотрела на поляков Наталья, невестка Степана, да и ушла жить к Стасу, оставив Фёдора. И словно чёрная кошка пробежала между русской и польской семьями. Я не берусь судить, кому повезло больше - Стасу или Фёдору.
У немцев была блатная работа: женщины стирали, кухарили, ухаживали за домом, наводили порядок во дворе, вымощенном камнем; один из мужчин водил трактор, похожий на наш «Беларусь», другой работал механиком. Машинное хозяйство у помещика было немалое: комбайн для обмолота зерновых, трактор, жатка, сенокосилка, картофелекопалка, сортировочная машина - тоже для картофеля, соломорезка, автопоилка для скота, переносные дождевые установки. И со всем этим управлялся один человек.
На работу выходили по звону рельса, по нему и возвращались, отбыв в поле полные десять часов. Немецкая пунктуальность во всём: на обед отводился час и ни минуты больше. Даже тогда, когда для завершения дела требовалось каких-нибудь десять-двадцать минут, не больше, работу оставляли и уходили. Находиться надзирателю, где работают невольники, воспрещалось. Слыхал, как однажды управляющий бросил надзирателю: «Здесь всё в порядке, если что, сам управлюсь. Вы свободны». Заметил, что в надзирателях ходили в основном участники войны - солдаты и офицеры, вернувшиеся с фронта инвалидами. О них заботилось правительство, устраивая к землевладельцам. Те платили инвалидам зарплату, государству - налог. У нашего надзирателя дама сердца жила в Бергене, с ней он проводил больше времени, чем с нами. И слава Богу!
Об итальянцах разговор особый. Приняли они нас как своих земляков. Кроме старика Карла, было им лет по тридцать. В армию призывались в 1934-м и спустя год отправлены артиллеристами на войну в Абиссинию. Когда африканскую страну заняли англичане, вернулись в Италию. На юге Аппенинского полуострова воевали вместе с немцами против американских и английских войск. Когда англо-американцы подошли к реке По, король Италии Виктор Бальо арестовал Муссолини. Солдаты отказались воевать под одним знаменем с немцами. Нацисты разоружили итальянские войска, тех солдат, кто отказывался перейти на их сторону, отправляли в Германию на принудительные работы. Так эта пятёрка артиллеристов оказалась на острове Рюген.
Свободное время проводил с ними. Если попадал на обед, усаживали за стол, потчевали тем, что есть. Учили итальянскому языку, я их - русскому. Пели «Катюшу». От них узнал о подвигах многих русских, сражавшихся с фашистами в отрядах Сопротивления имени Гарибальди, где плечом к плечу с итальянцами вое-
- 77 -
вали русские пленные. Вдали от Родины наши соотечественники не раз проявляли примеры мужества и героизма. Правительство присвоило одному из них - Фёдору Полетаеву - звание Героя Италии. Приглашали после войны посетить Италию, полюбоваться её красотами. Лукаво подмигивали: «А какие у нас сеньориты - во всём мире таких не сыскать!» Я им в ответ: «Лучше русские - и красивы, и хозяйки хорошие». В то, что от Бреста до Владивостока поездом четырнадцать дней пути, не поверили. «Приезжайте, сами убедитесь», - стоял я на своём.
В дни уборки хлебов работал с ними на разгрузке зерна. Его доставляли с поля на подводах мешками, каждый по пятьдесят килограммов. Мешки на горбу перетаскивали на третий этаж хранилища. Мне, весившему меньше мешка с зерном, этот груз был не под силу. Управляющий словно издевался, останавливал телегу метров за двадцать от склада, хотя разумнее было подогнать её к самому крылечку. Я и решил сказать ему об этом. Итальянцы не посоветовали, намекнули - мол, хуже будет. Я упорствую, иду и делаю вид, что хочу отбросить задний борт. Грозный окрик останавливает меня, я получаю удар палкой. Управляющий показывает на цепь, стягивающую борта: «Кета аус махен!» Так на всю жизнь усвоил, что такое «Кета аус махен!» - по-русски: «Открой цепь!» Хотя понял бы и без его подсказки.
Когда на плечи лёг мешок зерна, я едва удержался на ногах, меня повело в стороны, и на третий этаж даже под пистолетом снести его не мог. Итальянцы поняли мою проблему, поспешили на помощь. Двое страховали меня, другая пара - Михася. И так три часа кряду. Карабинеры были физически сильнее и мешки в полцентнера для них были игрушкой.
Как-то кончились у них макароны, не было и муки на лапшу. В Бергене группа итальянцев работала в пекарне, у них всегда имелся запас макарон. Но кому отправиться в город? Решили: кто первым вытянет из колоды туза, тот и пойдёт. Когда кандидат определился, он сказал: «Со мной пойдёт Иван». Предложение одобрили. Я не ожидал такой чести, мне было приятно. Но итальянцы могли спокойно передвигаться по территории острова, а другим невольникам запрещалось выходить за пределы предместья. Итальянцы сняли с меня куртку со знаком «Ost», набросили на голову пилотку и рассмеялись. «Боне итальяно!» - «Вылитый итальянец». Было темно, когда, пройдя полем, мы вышли на шоссе. Если встречался по дороге человек, думал, что это полицейский и прятался за итальянца. До города добрались без приключений. Отыскали небольшой домик, где обитали итальянцы. Пока объясняли им, кто я да откуда, один из них успел приготовить спагетти, и мы всей компанией уселись ужинать. «Горожа-
- 78 -
не» выделили нам килограмма три муки, две пачки маргарина и три батона хлеба. Через полмесяца поход повторился.
Десять лет мои друзья итальянцы были оторваны от дома и очень грустили, вспоминая родных, друзей, подруг. Ложась спать, пели «Боне ноты, мама» («Доброй ночи, мама»), как если бы русские на ночь читали «Отче наш». Италия воевала против России. Но разве могу я считать этих милых и добрых итальянцев врагами? Если правители государств ведут мирную политику, их народы не пойдут убивать другие. Эта война не нужна была ни итальянцам, ни нам, русским, и мы её не развязывали.
Земля в Германии не продавалась и не делилась - долгие годы оставалась за одним землевладельцем. Фермер обязан был передать земляной надел младшему сыну. Старшие дети уходили в город на заработки и там, как правило, заводили семьи. Были случаи, когда старший сын нанимался на работу к младшему, и тот, как и всем наёмным работникам, платил ему зарплату. На младшего сына, когда наступал срок, не распространялась воинская повинность. Этот закон нарушил Гитлер в 1943 году - поворотном в истории второй мировой войны. Молодых землевладельцев мобилизовали, они и сгинули на восточном фронте.
Земли в Померании не лучше белорусских, такие же песчаные. Но немецкие фермеры снимали урожай больший, чем наши колхозы. У нас рожь давала 13-15 центнеров с гектара, у немцев -40 и более. Й техники у них было достаточно, и - отдадим должное - трудолюбия больше В память врезалась такая картинка: после посева озимой ржи бороной укрывали зерно, по полю ходил человек и выбирал каждый сорный корешок. Потому гербициды и не применялись, в чистое поле вносили только органические удобрения. После боронования трактор катками уплотнял землю.
Гитлер обещал своему народу землю, много земли. Подчёркивал, что обрабатывать её будут неполноценные народы, немцам останется только командовать и свободно распоряжаться не только землёй, но и чужим трудом. «Nach Osten!» - и рукой указывал на Россию. Немцы поверили своему вождю и, взяв в руки оружие, пошли на Восток. Землю не взяли, но рабов пригнали немало.
На острове соседом Фердинанда был небогатый фермер. Два подневольных работника со знаком «Ost» обслуживали его небольшое хозяйство: двух лошадей и восемь коров. Хозяину этого земельного участка Бог дал четырёх сыновей - здоровых, трудолюбивых, родителям в радость. Ещё до войны сыновья обзавелись семьями и жили отдельно, на судьбу не роптали. Четвёртый, самый младший, остался с родителями и, по немецкой тра-
- 79 -
диции, после смерти отца стал хозяином.
Лейтенант Михаил Когут был пленён под Киевом на пятый месяц войны и уже в марте сорок второго был доставлен на остров Рюген. Вслед за ним привезли Анну, родом из-под Львова. Судьба и связала молодых людей с этой фермой. Каждый год на одного из сыновей мать получала похоронку. И когда последнему, младшему, сыну вручили повестку о мобилизации на фронт, пала духом. Сын пригласил к себе работников Михаила и Анну и объявил: «Ухожу солдатом в армию фюрера. Вернусь или нет, одному Богу известно. Мне направляют на ферму надзирателя, но надзиратель без хозяина - вор, а зачем такой нужен в отчем доме? Я отказался. Остаётся на хозяйстве старушка-мать и вы. Я не обижал вас, и вы не обижайте мать. Всё, что на ферме есть, считайте своим, распоряжайтесь по своему усмотрению». Вечером он уехал на призывной пункт. А через пять месяцев на него пришла похоронка. Вот такой поворот судьбы.
Познакомиться с Мишей Когутом надоумил меня Фёдор. Он знал, что соседним хозяйством правит русский лейтенант, и послал меня на разведку к нему. Вечером после работы прямо с поля просёлочной дорогой отправился на ферму. Как раз завершилась вечерняя дойка, и Михаил с Анной процеживали в бидоны молоко. Поздоровались. Анна ушла на усадьбу, а мы с Мишей продолжили знакомство. Когда он, угощая меня молоком, узнал, что я недавно из России, забросал вопросами. Я поведал всё, что было ему интересно.
— В следующий раз приходи с посудой, - бросил мне на прощанье.
Как и условились, ходил к нему через день, и всякий раз возвращался с тремя литрами парного молока. Михась залпом выпивал литр и благодарил лейтенанта.
Однажды привёл меня в дом хозяйки - в добротный немецкий особняк из красного кирпича под черепицей. Продолжением коридора были кухня и столовая. Две комнатки по левую руку занимали Михаил и Анна, открыв массивную дверь справа, мы оказались в большой зале. Меж окон висели пять мужских портретов, понял - отец и четверо погибших сыновей.
— У нас в доме гости? - спросила, приоткрыв дальнюю дверь, пожилая фрау.
Миша объяснился, и она удивительно лёгкой походкой проплыла мимо нас.
— Представляешь, ей восемьдесят, а выглядит на пятьдесят, - шепнул Михаил.
От Миши узнал, что на острове хуторская система. С давних пор урожай зерновых сдавался государству, разрешалось ос-
- 80 -
тавлять только семенной фонд. За зерно фермер получал деньги, цены определяло правительство. Далее всё распределялось по отработанной схеме: землевладелец получал по карточкам хлеб - 500 граммов на члена семьи и 300 на наёмного рабочего. Так же распределялось и молоко. Рано утром бидоны с дневным надоем выставлялись у края дороги, и специальная машина или телега подбирала посуду, и молоко доставлялось в Берген. С маслозавода увозили обрат, бидоны возвращались на то же самое место, и хозяин мог распорядиться вторичным сырьём сам. Масло и маргарин также покупались в магазине по карточкам, нормы отпуска не помню. Знаю только, что масло нам не полагалось, а вот маргарина выдавали по сорок граммов в сутки.
Пролетел август. В сентябре работ поубавилось - урожай доставлен в закрома, земля вспахана и засеяна. Подошёл срок овощам и картофелю, по дому знаю, какая это трудоёмкая работа. У немцев ничто не пропадает, всё идёт в дело - ботву срезают, зелёные стебли дают коровам. Рабочей силы не хватало, и хозяин привлёк старшеклассников. Впереди нас, захватывая четыре ряда, комбайн копал картошку, клубни, попадая в ковш, сыпались рядком на землю. Подростки собирали их в корзины, а мы переносили к ленточному транспортёру. По широкой ленте картофель попадал в сортировочную машину, а из бункера, через разной величины ячейки сыпался каждый в свой короб. Его выгружали в мешки и доставляли в хранилище.
С подростками завязался разговор.
— Правда ли, что солдаты-большевики, захватив селение, расстреливают детей?
— Это не так. Боец Красной армии детей не трогает, пулю пускает в того, кто в него стреляет.
— А почему русские называют свою армию красной? — Я задумался, а действительно - почему? Ответил:
— «Красной» потому, что на фуражках горит красная звезда. — Они не отступали:
— А где народ живёт лучше - в Германии или в России? — Сказать правду я не мог, но и неправда не лучше, ответить так совесть не позволяла.
— Германию плохо знаю, видел её из окна зарешечённого вагона, потому сравнивать не могу.
Наш разговор прервал грубый окрик управляющего, он усмотрел, как отец Фёдора Степан спрятал в карман три картофелины, и стал колотить его палкой. Школьники сжалились над старым человеком, в один голос завопили: «Варум?» Управляющий остановился, обвёл подростков глазами, опустил палку и ни слова не говоря ушёл к комбайну. По сердцу прошёлся холодок, я ото-
- 81 -
ропел, вспомнилось, как этой же дубиной он огрел меня. Все ложилось на душу плотно, одно к одному, и тяжесть этой памяти была так велика, что выдавливала из сердца жалость к себе. Уже вернувшись на ночлег, услышал от Фёдора:
— Скоро наши здесь будут, посчитаемся. Управляющий задолжал мне с полсотни таких ударов - получит все сполна, если не сбежит к тому времени.
В сентябре ситуация в Германии обострилась. Всё чаще в глубь страны прорывались тяжёлые английские бомбардировщики, летели через остров Рюген в сторону Штеттина и там опорожнялись, заставляя людей цепенеть от ужаса близкой смерти. Это было возмездие.
Помещик Фердинанд сократил сезонных рабочих, в этот список попали и мы с Михасем. 11 октября нас доставили в Берген и в сопровождении полицейского поездом отправили в обратный путь: Берген-Штральзунд-Грайфсвальд-Щеттин-Шнейдемюль.
Когда проезжали Штеттин, состав остановили: на станции растаскивали разбитые и обгоревшие после бомбёжки вагоны, засыпали воронки, ремонтировали железнодорожное полотно. Всю эту тяжёлую и грязную работу выполняли русские военнопленные. Через окно спросил:
— Что произошло?
— Англичане поработали... Всю ночь сбрасывали бомбы...
Но вот машинисту открыли путь, он дал короткий свисток и, лязгая буферами, состав, не набирая скорости, медленно тронулся. После обеда были на уже знакомом нам пересыльном пункте Шнейдемюля.
За шесть дней пребывания запомнил такой случай. Нас с Михаилом отобрали в группу заключённых для разгрузки угля из вагона, прибывшего в распоряжение городской пекарни. По дороге у меня развязался шнурок. Пока возился, отстал от группы. Вдруг слышу: «Хелло, хелло!» Стоявшая в дверном проёме магазина фрау жестом приглашала к себе. Броском в четыре шага достигаю крылечка и с благодарностью принимаю из её рук батон серого хлеба - ещё горячего, завёрнутого в газету, успев сказать: «Спасибо!» Обогнал конвоира и встал в строй. После выгрузки угля хотелось помыться в бане и поесть. Хозяин выдал каждому по смоченному в патоке ломтику чёрного хлеба. Но что после такой тяжёлой работы эти его сто граммов вязкого, плохо выпеченного хлеба! Мы разделили батон и немного притупили голод. Дай Бог той сердобольной фрау здоровья и долгих лет жизни! Ведь она не меньше нашего рисковала, могла оказаться в застенках того самого лагеря, где были мы. В магазине были и другие женщины, но значит они одобрили её поступок.
- 82 -
Среди немцев немало было тех, кто не принял идей фюрера и жил по своим законам. Взять того молодого фермера, который сказал своим рабам-славянам: «Всё, что есть на ферме, считайте своим». И просил лишь, чтобы к его матери относились, как к своей. А что же избивающий палкой старика управляющий? Сам годами не молод, он не испытал унижения голодом. А вот школьники не увидели в поступке Степана преступления и не сдержали своего гнева, заступившись за старого человека, спросили: «Почему?» Управляющий не нашёл слов для ответа и посрамлённый ушёл. К концу войны многие немцы прозрели. Даже те, кто привёл Гитлера к власти, разочаровались в нём. Это разочарование и привело к так называемому «заговору 20 июля 1944 года». Они поняли, что надо спасать не Гитлера, а то, что осталось от великой Германии, В Москве было подписано обращение пятидесяти немецких генералов к немецкому народу и армии. В нём говорилось: «Весь наш народ полностью ввергнут теперь в опустошительную войну, никогда ещё война не приносила таких неописуемых бедствий нашему отечеству». Генералы, находившиеся в советском плену, призывали немецкий народ подняться на борьбу против губительного режима Гитлера-Гиммлера, покончить с войной и «сделать первый шаг к лучшему будущему».
Qui quaerit, reperit
|
| |
| |
| Саня | Дата: Пятница, 16 Ноября 2018, 18.51.09 | Сообщение # 12 |
|
Группа: Админ
Сообщений: 65535
Статус: Присутствует
| Глава одиннадцатая
НОВЫЕ ИСПЫТАНИЯ
До утра заключённых выгнали на плац, выстроили в колонну по пять. Покупателей не увидел, обратил внимание только на размахивающего палкой офицера, сопровождаемого надзирателем. На этот раз никто нас не переписывал, вопросов не задавал. Офицер отсчитал двадцать узников, отдал команду забраться в кузов крытой машины. С Мишей мы попали во вторую двадцатку, сидели на корточках. Обер-лейтенант предупредил не подниматься и не высовываться: «Кто нарушит приказ, того пах-пах!» Когда выехали за ворота и машины вышли на объездную дорогу, молодой поляк заметил: «Взяли курс на восток, значит, везут в Быдгощ». Не доезжая этого польского города, колонна свернула в густой лес.
Грузовики остановились у края лесной поляны. Передо мной предстал лагерь, обнесённый колючей проволокой, с тянущимися к тусклому небу сторожевыми вышками. Из-за деревьев разглядел двадцать круглых резервуаров зелёного цвета, поднимающихся над землёй не больше метра, и барак мрачного вида с двумя дымоходами. Первым на не просохшую от ночного дождя территорию лагеря шагнул надзиратель, неплохо говоривший по-
- 83 -
русски. Рассекая воздух высушенным бычьим хвостом, предупредил, что за непослушание будет наказывать.
Те самые резервуары на деле оказались бараками и были не из железа, а из фанеры. Строились под лазареты для искалеченных на Восточном фронте лошадей. Но коней сюда так и не завезли, и теперь они служили жильём для рабов. Окна отсутствуют, пол грунтовый, посреди дымится железная печь-буржуйка. Первые два барака занимали пленные американцы и англичане. Ещё два - женщины. Остальные были смешанные - обитали в них русские, поляки, югославы, чехи, греки и один - какой бес забросил его сюда! - португалец четырнадцати лет от роду.
Ни нар, ни кроватей не было. Устроили из барака медвежью берлогу: набросали на землю еловых лап, под голову - бересту, байковое одеяло одного заключённого шло вместо простыни, одеялом другого укрывались. Из одежды на зиму выдали кому ношеные фуфайки, кому обрезанные выше колен красноармейские шинели. Из обуви всё те же клемпы на деревянной подошве. Питание скудное: с утра триста граммов хлеба с примесью берёзовой муки, чашка баланды из брюквы на чистой воде без соли. В обед - ничего, вечером - баланда с добавлением двадцати граммов маргарина, на кружку кипятка - чайная ложка сахара. Особо страдали курящие - две сигареты в месяц, за две-три затяжки заключённый отдавал сто граммов хлеба и от голода медленно умирал.
Советские Вооружённые Силы начали напряжённую борьбу по окончательному разгрому войск фашистской Германии. В конце сорок четвёртого года Ставка приняла решение разгромить войска противника в Восточной Пруссии и овладеть ею. На первом этапе кампании Красная армия должна была выйти на рубеж: устье реки Вислы, Быдгощ, Познань, Бреслау, Моравска Острава, Вена. Гитлер бросил все силы, что ещё оставались в Германии, для укрепления позиций на левом берегу Вислы. Разбитые немецкие части перебрались сюда, в подкрепление им спешили снятые с западного фронта дивизии. В стране провели всеобщую мобилизацию мужского населения, и этот резерв также был направлен сюда. В Берлине понимали, что русские приложат все силы, чтобы сломать оборону на Висле, и останется последний рубеж - река Одер. Воспользовавшись временным затишьем на Восточном фронте, Гитлер спешил построить сильно укреплённую линию между Вислой и Одером. По замыслу немецких стратегов, линия обороны должна пролечь от Гданьска и до Восточной Померании. Для строительства этой оборонительной линии были срочно организованы лагеря.
Участок обороны от Гданьска до Быдгоща, где мы находились,
- 84 -
к ноябрю был почти закончен. Грунт, вынутый при строительстве, разбросан по всей территории. Свежую землю пленные маскировали дёрном. Я впервые видел такие сооружения, мне интересно было узнать, как они устроены, и я договорился с ездовым, что два рейса сделаю вместо него. Расстояние в три километра, объектов много, и пока разгружали кусты дёрна, с любопытством, свойственным подросткам, рассматривал военный объект. Перед проволочным заграждением закладывались минные поля. В ста метрах от заграждения шёл первый ряд вырытых в рост человека окопов, изнутри укреплённых брёвнами. Через три сотни метров - новый ряд окопов, но уже без брёвен. Первую и вторую линии соединяли ходы сообщения. Они же вели к синеющему на горизонте лесу.
— Твёрдая тут на взлобке земля, - сказал, смахивая со лба градины пота, знакомый по соседнему бараку хохол-заключённый.
— Сроду не пахалась, ветры тут, солнце, вот и взялась каменюкой, - прохрипел спёкшимися губами другой доходяга.
За второй линией устроены артиллерийские площадки. По левую и правую стороны над землёй возвышаются доты и дзоты. К линии укреплений ведёт просёлочная дорога, которую обновляли заключённые. Они же заменили прогнившие брёвна на мосту на только что срубленные.
Более года существует лагерь, а бытовых условий никаких - ни света, ни бани, нательное бельё не меняется и не стирается. Туалетом служат выгребные ямы с переброшенными через них брёвнами, летом зловонные хранилища дезинфицируют негашеной известью. Отопление - печка-буржуйка, дрова пилят и колют в лесу. Вода - пятиведёрный бак на двадцать человек. Для поддержания человеческого облика сговорились раз в день подогревать на буржуйке ведёрко воды, чтобы четверо узников смогли выйти за барак, раздеться догола и там, помогая друг другу, омыть тела. Положение осложнилось с наступлением холодов.
В конце октября лагерь посетила врач, рыжеволосая, с горбатым носом немка. Знающие лагерные порядки зэки предупредили: «На болезнь не жаловаться, терпеть. Для заключённых в Германии одна больница - крематорий». Она бросила взгляд на молодую чешку: «Как себя чувствуешь, вид у тебя измотанный, совсем старухой стала». Смертно-бледная чешка поднялась и, едва сдерживая равновесие, призналась: «Резь в животе. Уже месяц...» Её отправили по этапу - куда, один сатана знает.
Барак набит до отказа. Духота и тревога душат людей. «Господи Иисусе...» - тяжело вздыхает кто-то в темноте. В плен многие попали прямо с поля боя, раненые, они носили в своём теле не-
- 85 -
мецкие «сувениры» - пули и осколки от мин и снарядов. Таким требовалась профессиональная врачебная помощь. Но они отмахивались: «Попади в лазарет, сразу оттяпают руку или ногу». Обходились своими силами - нашлись в лагере те, кто разбирался в медицине, в скудных лагерных условиях готовил лекарства из трав, менял повязки тяжелораненым. Не будь товарищеской помощи, взаимовыручки, до победы не дожили бы.
Основной контингент лагеря - военнопленные. Офицеры из командного состава числились рядовыми. Коммунисты вели себя тихо, особо не высовывались, прав не качали - больше слушали, реже высказывались. Две трети узников томилось с сорок первого года, сменили не один лагерь и много чего повидали. Бежали, их ловили, избивали, отправляли на тяжёлые работы или в концлагерь. В то, что от них услышал, трудно поверить, но так было. У меня рука не поднимается описать мучения моих соотечественников, даже в мыслях не могу повторить весь ужас их положения.
Узнав, что в Германию я конвоирован в середине лета, со всех сторон посыпались вопросы: «Далеко ли фронт?», «Что происходит за пределами лагеря?», «Ввели в бой войска союзники?», «Как ведут себя рядовые немцы?» На вопросы отвечал сначала в своём бараке, потом поступили предложения из других. И везде один, самый главный вопрос: «На каком рубеже остановилась Красная армия?» Говорил, что войска Белорусского фронта вышли к Висле, стоят у стен разгромленной Варшавы. Немцы укрепляют оборонительную линию между Вислой и Одером. Союзники высадились во Франции и теперь продвигаются по территории Германии на Восток. Все верили, что победа над фашистами близка, и час свободы наступит скоро.
На территорию лагеря неожиданно для нас вкатил блистающий лаком американский «виллис». Дверцы распахнулись, на землю ступили двое офицеров в новеньких, тщательно начищенных хромовых сапогах, представились:
— Майор Егоров.
— Капитан Сухоня. Желаем говорить с русскими пленными. Надзиратель дал нам понять, мол, персоны важные: из Русской освободительной армии...
— Власовцы, что ли?
— Они самые.
Мы настояли, чтобы разговор прошёл не в тёмном и душном бараке, а на свежем воздухе и без свидетелей. Первым начал Егоров. Коротко рассказал о себе и почему здесь:
— В Красной армии командовал артиллерийским полком. Отец - двоюродный брат маршала Егорова, расстрелянный больше-
- 86 -
виками. В плен попал в сорок втором, из-за авантюрной операции по освобождению Харькова. Потери советских войск составили 210 тысяч солдат и офицеров, из них 150 тысяч оказались в плену. В армии Власова потому, что Сталин издал преступный приказ, объявляющий всех советских пленных изменниками и призвал поступать с ними как с врагами народа. Поначалу не поверил, что вождь мог так распорядиться судьбами тысяч советских людей. Но когда своими глазами прочитал в «Правде» текст приказа, понял, что разделю участь маршала.
— Лучше скажи, что ожидает нас? И долго ещё Гитлеру управлять Европой?
— К Варшаве стянуты основные силы. Немцы уверены, что русские именно здесь готовят главный удар. От Варшавы до Берлина - кратчайший путь. Положение у немцев незавидное, союзники отвернулись от них, армия и на Западе, и на Востоке взята в железные тиски. Фашистский блок в Европе распался: Италия, Финляндия, Румыния, Болгария и Венгрия выведены из войны и уже объявили войну Германии. На международной арене Германия почти полностью изолирована. Единственным её союзником осталась Япония.
— Боже мой, кто мог подумать!..
— Громадная территория Европы, на которой немцы пять лет хозяйничали беспредельно, сокращается, как шагреневая кожа. Прошли те времена, когда политические руководители рейха меч тали о мировом господстве. Шовинистический угар сменился страхом. Основная цель фюрера на сорок пятый год - выиграть время. А там с помощью дипломатии и пропаганды столкнуть меж собой страны антифашистской коалиции и расколоть.
— Вон куда гнёт, гад! - подался вперёд желтобровый доходяга-сержант, его бесцветные глаза испытующе смотрели на майора. - Азартный игрок!
— А теперь о военнопленных... - Егоров метнул в его сторону недобрый взгляд и с какой-то недоброжелательностью продолжил: - У нас немало сведений, как советская власть расправляется с военнослужащими, побывавшими в плену и освобождёнными бойцами Красной армии. После фильтрационных комиссий узники попали в руки чекистов, затем суд над ними вершил военный трибунал. А дальше - советские лагеря, они, рассказывают, покруче немецких...
У соседнего барака замаячила тень надзирателя. Егоров дал знать: не подходить и продолжил ответы.
— Из пленников формируют штрафные роты, кидают на передовую штурмовать укрепления противника. И ни шагу назад - за спиной заградотряды!
- 87 -
— Всё, нам хана! — отчаянно вскрикнул взлохмаченный босой хохол. — Приехали!..
— Но те из вас, кому Бог сохранит жизнь, после войны пройдут ещё раз круги ада: фильтрацию, трибунал, лагеря. Есть на роди мой земле такие места, где шкуры дубят... Та же участь ожидает и тех, кто бежал из плена и, перейдя линию фронта, поспешил к своим продолжить боевой путь. Вот что обидно: большевики всё равно посчитают тебя предателем. Рад будешь и такому исходу, если не расстреляют, сжалятся. Я ответил на ваш вопрос?
— Не совсем, - вскидывая к небу почерневшее лицо, не унимался хохол. - А ежели, скажем, я без вести пропал, тогда как?
— Без вести пропавшим ты считаешься сегодня, а после освобождения теряешь этот статус и враз окажешься в списках тех, кто добровольно, с оружием в руках сдался врагу. В стране карточная система, и пока ты без вести пропавший, семья пользуется некоторыми льготами на получение продуктов. Как только узнают, что жив, но был в плену, семью лишат карточек, из города выселят.
— Чего мучают? Уж лучше пусть сразу прикончат, чего измываться?
— Такие ноне порядки, чтоб больнее было...
Хохол запел:
— В годину смуты и разврата
Не осудите, люди, брата.
— Русская освободительная армия с народами России не воюет. Борьба направлена против диктаторского режима Сталина. И против самого вождя.
— Против Сталина? В чём же он виноват?
— В том, что тысячи невинных наших соотечественников рас стреляны, миллионы замордованы в тюрьмах, страдают на каторге в Сибири и за Уралом. Тяжела участь и тех, кто загнан и затерялся в бескрайних степях Казахстана, в песках Голодной степи, в лесах Крайнего Севера. А разве не Сталин снабдил Гитлера стратегическим сырьём, без которого Германия не в состоянии была развязать войну? - С каждым словом рот майора каменел чёрствыми извивами губ. - Русским хлебом вскормил фашистскую гидру. Пришли фашисты на нашу землю, осквернили, дома пожгли, заводы порушили. Убивают отцов и матерей, братьев и сестёр, жён и детей. Насилуют девушек. Молодёжь угоняют в рабство.
— Вот вы двое, - капитан Сухоня обратился ко мне и брату Михасю, - не задумывались над тем, кто виноват в том, что гнете сегодня спины на фрицев? А вот когда освободят, скажут: сами виноваты, коль добровольно подались в Германию.
- 88 -
— У нас свидетели есть, заступятся, - отмахнулся я, а у самого сердце охолонуло.
— Наивное дитя! Жди, «заступятся-я-я»...
— За себя постоим, и сами заступимся, - не терял я бодрости духа.
— Вы сказали, что войну Германия проиграла. А что ждёт армию Власова? - пришел на выручку мне своим вопросом всё тот же неугомонный хохол.
— Русская освободительная армия оказалась в непростом положении. Теплится надежда на союзников, хочется верить, что англичане и американцы с пониманием отнесутся к нам. мы будем востребованы.
— Оба вы призываете вступать в РОА. Но это равносильно самоубийству, то же, что добровольно набросить петлю на шею.
— А куда деваться? Свои придут - тюрьма, отступая, немцы расстреляют, как нежелательных свидетелей.
— И то правда. Страшно... - Как от холода поёжился хохол. - А случаем, не найдётся ли у вас табачку на цигарку? А, господин хороший?
— Табачку? Можно что-нибудь и подороже - майор опустил руку в глубокое галифе, ловким движением пальцев отбросил серебряную крышку портсигара и протянул настырному заключённому.
Хохол вплотную подошёл к власовцу и, глядя в глаза, дрожащими пальцами вытащил две сигареты. Вслед за ним десятки рук жадно потянулись к серебряному портсигару. Закурив, хохол погладил взмокревший лоб и, растягивая слоги, сказал: «Спа-си-бо». Наблюдая эту сцену, капитан Сухоня отдал заключённым и свою пачку, ещё не начатую.
— Вижу, никто из вас с целями и задачами РОА не знаком, - повёл разговор капитан. - Нашим стратегическим планом является освобождение из плена советских заключённых и создание частей и соединений по родам войск. Мы подготовили обращение к народам Советского Союза, к бойцам Красной армии с предложением установления перемирия и выноса на всенародный референдум идеи пересмотра государственного устройства. Решение референдума считать обязательным для обеих сторон. Только таким образом можно покончить с войной.
— Печально, что в самом начале наш план не получил поддержки, - продолжил мысль капитана майор Егоров. - По замыслу Гитлера, завоёванная Россия должна быть поделена на провинции по национальному признаку. И даже стали создавать воинские подразделения из людей одной национальности. Сегодня немцы взяли под своё командование несколько батальонов, сфор-
- 89 -
мированных из латышей, литовцев, эстонцев. Вооружена и готова действовать дивизия таджиков. Есть воинские подразделения из туркмен, казахов, калмыков.
— Я был свидетелем переброски нацистами в Белоруссию двух татарских батальонов, сформированных под Берлином, - добавил капитан Сухоня.
— А я вспомнил, как осенью сорок третьего к нам в Белоруссию прибыл один из тех татарских батальонов. Но капитан скрыл от нас, что батальон полным составом перешёл на сторону партизан. Судьба другого печальна: находясь на марше в Беларусь, задержан в Кракове, расформирован и брошен в концентрационный лагерь. Поэт Мусса Джалиль из того злополучного батальона стал узником тюрьмы в Альтмоабите.
— Обособленно от РОА стоят казаки. Генерал Власов не раз обращался к казачьему генералу Краснову о выработке единой стратегии. Но Краснов отверг его предложение:
— Мы сами в состоянии решить судьбу России. Именно казачество сможет объединить народы великой России и свергнуть большевистский режим. Россия пойдёт новым путём - демократическим.
— Жаль, генерал! Неужели в гражданскую войну большевики ничему не научили вас? - в сердцах бросил Власов, - Как тогда тянули одеяло на себя, так и сегодня. Повторяете ту же ошибку...
Высоко, под самым гребнем дождевых туч, плыл гусиный клин. Взмахивая крыльями, вольные птицы ловили ветер и подхватываемые воздушным стременем, кренясь, летели на запад. Глазами я проводил стаю до самого горизонта, пока она, мельчая, не затерялась за кромкой свинцового неба. Захотелось набрать полные легкие воздуха и что есть мочи крикнуть: «Свободные, вольные птицы, возьмите меня с собой!» Но так бывает в сказке, а наяву жизнь жестока.
— А вы не те, за кого себя выдаёте, - долетел до моего слуха раздражённый голос военнопленного в полуистлевшей гимнастёрке. - Вы не майор Егоров и не капитан Сухоня.
— Признаюсь, у многих из нас остались семьи за линией фронта и нам не хочется, чтобы с родными людьми расправились Советы, потому носим чужие фамилии.
— Придёт время, и вас осудят за измену, - не отступал пленный, возможно, бывший политработник. - Лица ваши хорошо запомнил, могу выступить на суде свидетелем и помогу советским органам в розыске.
— Это ваше право. Но всё в Божьих руках, - ответил ему май ор. - Может, и ждёт нас суд, мы готовы к нему. Но и ты не уй-
- 90 -
дёшь от кары, поставят на колени и будешь бить себя в грудь, с пеной у рта доказывать, какой ты патриот, говорить, что и в лагере оставался верным партии, преданным товарищу Сталину. А всё равно прокрутят тебя через советскую мясорубку - СМЕРШ, слыхал про такую? И не отвертишься. Для всех - для меня и для вас - заготовлена в Уголовном кодексе статья 58-1 «б». Если рядовой - получишь десять лет, если офицер - планку поднимай выше.
Мы притихли. Расправив пояс, капитан Сухоня встал и, обращаясь ко всем, сказал:
— Кто хочет покинуть лагерь, воспользуйтесь нашим предложением. Подходите к проходной, мы ждём вас.
На прощанье оставил газету «Плуг и меч»:
— Прочитайте и поймёте, с кем воюет РОА.
Газета исчезла. А вечером сосед мой прочитал наизусть строки напечатанного в ней гимна РОА:
Пятнадцать республик голодных
Навеки сплотила великая Русь
В единый концлагерь - Советский Союз.
И припев:
Мы армию нашу готовим к сраженьям,
Мы сталинцев подлых с дороги сметём...
За достоверность текста не отвечаю, только эти строки и сохранила память.
На проходную ушёл всего один заключённый - Степан, поляк, насильственно угнанный немцами в Германию из Западной Белоруссии. На одного раба в лагере стало меньше. В Торуне жила его сестра, там и освободили его власовцы.
Qui quaerit, reperit
|
| |
| |
| Саня | Дата: Пятница, 16 Ноября 2018, 18.51.48 | Сообщение # 13 |
|
Группа: Админ
Сообщений: 65535
Статус: Присутствует
| Глава двенадцатая
СВОБОДА
С приближением Рождества холода усилились. Мороз сковывал спину, руки, в поисках тепла заставлял жаться друг к другу. У буржуйки кочегарили поочередно. Из барака никто не выходил, не помню, когда и умывался. В ночь под Новый год барак не спал. Минувший день, как и вечер, походил на все предыдущие. От безысходности кто-то затянул:
Новый год - порядки новые,
Лагерь наш колючкой обнесён,
Со всех сторон глядят глаза суровые
И смерть голодная повсюду стережёт...
— Не скули! - чей-то голос жёстко оборвал песню. В тишине слышно было, как потрескивали поленья в печке. Не
- 91 -
заметил, как сон сморил меня, и я уснул. Так закончился ещё один год страдальческой жизни. 365 дней - не просто год, 365 дней войны - вечность. Что сулит новый, сорок пятый?
Проснулся оттого, что кто-то распахнул настежь дверь и в барак ворвался мороз - не тот из детства добрый Дедушка Мороз с подарками, а самый настоящий, злой и беспощадный ко всему живому. Выйдя во двор, обратил голову на восток - над заснеженной землёй, над скованным морозом лесом завис холодный шар солнца. Мне так хотелось, чтобы его лучик коснулся моего лба, губ, носа: И это случилось. Такого ласкового и приветливого солнышка не замечал раньше, а может, не обращал внимания -всё шло по извечно заведённому кругу жизни. А сегодня этот тёплый лучик был для меня приветом с родной сторонушки, с милой Белоруссии.
Год новый, а пайки старые - ни грамма не прибавили. Завтрак - голод, обед - пробег, ужин - не заслужен. Голод мучает, как и неизвестность - информации никакой, что творится за пределами лагеря, не знаем. Единственная радость - ёлка, срубили её в лесу, и каждое утро староста делал на стволе зарубки, так ведём отсчёт времени, ёлка - наш календарь.
16 января ближе к вечеру в барак заглянул надзиратель, недобро бросил в темноту:
— С утра на работу! А сейчас нужны десять добровольцев, есть срочная работёнка. Завтра для них выходной день.
Десять добровольцев нашлись, молча ушли на проходную. Когда вернулись, рассказали, что в руки им дали по ломику, отвели в лес, где не так давно обновили мы мост, и заставили его разобрать, а брёвна отнести в лес и разбросать по сугробам.
Сигнал подъёма не прозвучал. Голос подал староста:
— Кто сегодня дневальный? Отправляйся в разведку, узнай, что произошло.
Дневальный вернулся скоро, вытер рукавом взмокревшие усы, широченной ладонью рубанул воздух:
— Братцы, свобода! Лагерь пуст: ни охраны, ни надзирателя!
Нас словно током ударило. Какое-то время сидели в оцепенении, а потом кинулись друг к другу - целовались, поздравляли с долгожданной свободой. День 17 января считаю вторым днём своего рождения.
Первыми лагерь покинули поляки. Это их земля, здесь их дом - обнялись и плечом к плечу ушли по обновлённой дороге. Вслед за ними на выход потянулись американцы и англичане.
Пронеслась мимо меня толпа, обезумевшая от голода. Продовольственный барак вмиг облепили заключенные. Но взломать тяжёлый амбарный замок не было сил. Карабкаются по стенам,
- 92 -
влезают на крышу, срывая фанеру, прыгают внутрь. С полок сметают всё - хлеб, крупу, брюкву, свеклу... Продукты летят под ноги, втаптываются в грязь. Заключённых набилось столько, сколько бывает селёдки в бочке. Счастливцы снова взбираются на крышу. Изголодавшиеся зэки вычисляют у кого продуктов больше, и разъярённой стаей бросаются наперерез, сбивают с ног, отнимают. В продовольственный склад попасть не могу, но вижу, как брат мой пытается выбраться наружу, его хватают за ноги, тянут вниз. Взбешённая толпа бросается навстречу. Михась на ходу разламывает мёрзлую булку, бросает мне и мы убегаем в лес.
Взломан и второй барак - там обувь, брюки, куртки, рукавицы. Но мало кто позарился на эту позорную одежду.
С доброй вестью вернулись разведчики: соседние хутора пусты. Остались в хлевах домашняя скотина, птица да скулящие собаки. Лагерь покидаем группами. Нас, насильственно угнанных в Германию, по заснеженной дороге шагает восемь: трое мужчин и трое женщин с Украины и нас, белорусов, двое. Сворачиваем в первое попавшееся на пути селение. Большой кирпичный дом пуст - хозяева, чувствуется, своё жилище покинули недавно: печь не остыла, внутри стоит нетронутый чугунок с перловой кашей, в глубокой сковороде с крышкой жареная на сале картошка, не выпит клюквенный кисель. Немцы, не зная, не ведая, приготовили завтрак для нас! Благодарим хозяев за заботу о советских заключённых и за обе щёки уплетаем еду. Обхожу дом: обширная веранда, две жилых комнаты, есть ванная, туалет, кладовая. В конце коридора - погреб. Одежда в шкафах не тронута, её хватило на всех. После лагерной она кажется верхом совершенства. Подбираю по размеру шерстяные брюки, пиджак, белую рубашку, полуботинки. Принимаем решение: лагерную одежду сжечь. Эта работа поручена мне.
Михась и двое хохлов из колонки во дворе заполняют водой резервуар, греют на газовом котле. Татьяна, одна из попутчиц, отправилась в хлев доить коров. Удой хороший — от восьми пеструшек вышло три ведра молока. Пили от души, кто сколько мог.
Ванную уступили женщинам, потом вымылись сами. Хохлы обнаружили на полке безопасную бритву, тщательно сбрили щетину и разом помолодели! Женщины принарядились - красавицы, не узнать! Смеху было, хоть по новой знакомься.
После сытного обеда потянуло на сон. Большой зал оставили за мужчинами, малый отвели дамам. Кроватей не хватило, но это нас не огорчило. С Михасем принесли в дом сена, бросили в угол, сверху прикрыли простыней. Блаженство, приятно спать!
Не заметили, как короткий зимний день кончился. Солнце укатило за горизонт, неяркий закат угас. Собрались в малой комна-
- 93 -
те. Женщины поднялись раньше и успели приготовить еду. За столом рассказывали, кто, откуда родом, как попал в Германию, где и на кого работал. Вдруг слышу, за окном немецкая речь, цепенею от ужаса. Припадаю к окну, в темноте успеваю разглядеть фрицев: в маскхалатах, с «шмайссерами» наперевес. Все шестеро направляются к нам, входят в дом и, увидев нас, спрашивают:
- Was ist Sie?
Объясняем: из лагеря. Приказывают занести сена и разостлать на полу. Устраиваясь на ночлег, отобрали у нас зал, указав на дамскую комнату: там ваше место. Молча уходим. До утра никто глаз не сомкнул, думали: будут уходить, расстреляют. Но нас не тронули, да мы и не услышали, как фрицы оставили дом. Тяжёлый груз свалился с плеч! Благодарим Бога, что помог выжить. Вчера ещё договаривались пожить здесь недельку, подкрепиться. Коровы давали нам молоко, мы животным сено - всё, как у людей. Но приход немцев обеспокоил: куда бегут, почему не тронули нас? Отчего охрана, покидая лагерь, не расстреляла узников? Вопросы, вопросы... Мы отрезаны от всего мира - волками живём в лесу, ничего не ведаем, ничего не знаем. Перед уходом присели на дорожку. Вдруг видим, по просёлочной дороге пара лошадок катит пушку. Орудийный расчёт составляет пять человек. Командир верхом на тонконогом рыжем дончаке. Деваться некуда, остаёмся во дворе. Приняли нас за поляков, но когда поздоровались, поняли, что мы - русские. Радость охватила меня. Кинулся помогать - распряг упряжку, коней отвёл в сарай, дал сена. Сержант поблагодарил и простодушно спросил:
— Как оказался здесь, земляк? Вижу, не солдат, так кто же? За меня ответил Василий:
— Рабы мы. Угнали на чужбину, вкалывали на буржуев...
— Ясно, - кивнул сержант. - Так одни всю ночь и провели в хуторе?
— Да нет. Как стемнело, нагрянули фашисты, в маскхалатах, при оружии. Нас, слава Богу, не тронули, - Василий перекрестился и затушил цигарку. - А как ушли, сами не заметили.
Артиллеристы забеспокоились. Сержант осторожно провёл ладонью по копне рыжих волос, по въевшейся в лоб повязке, с тревогой посмотрел в синеющий за просёлком лес:
— У того ельника тоже есть хутор, проехали мы его. Видели, как от вас в сторону леса бежали несколько человек. Нужно прочесать хутор. Сколько у вас мужчин?
— Пятеро.
— Маловато. С десяток бы...
Василий подсказал командиру, что хутор слева - его отсюда
- 94 -
хорошо видно - тоже занят лагерниками. Сержант приказал молодому артиллеристу скакать к ним, поднять мужчин и доставить сюда.
Женщины окружили бойцов вниманием и заботой - дали умыться, напоили молоком. От сержанта узнали, что Красная армия разгромила немцев под Варшавой, наши части перешли Вислу и двигаются в сторону Берлина. Много недобитых фашистов бродят по лесам, скрываются в хуторах.
— Наша задача: не дать уйти им, отобрать оружие.
У артиллеристов нашлось для нас трофейное оружие: несколько «шмайссеров» и две винтовки, патроны. Впервые в жизни держал в руках боевое оружие - походную винтовку. Солдат привёл девять лагерников, им вручили по автомату. Все прибывшие - из военнопленных, могут управляться с оружием. На прочёсывание повели сержант и солдат-артиллерист. Из нас образовали два отделения. При подходе к хутору развернулись цепью. Сержант наставлял:
— Если начнут пулять, залечь и открыть ответный огонь. Первое отделение стреляет, второе делает короткую перебежку метров на тридцать, залегает и тоже открывает огонь, а в это время бойцы первого делают бросок вперёд. Так попеременно и будем двигаться.
Оставалось не более двухсот метров, когда с высокого чердака жилого дома прозвучал одиночный выстрел, залегли. Сержант отдал команду:
— Стрелять прицельно по окошку.
Противник произвёл в нашу сторону ещё четыре выстрела, легко ранив одного из нас. По нему ударили плотным огнём, объект смолк. За тридцать метров от дома метнулся к сараю человек в камуфляжной форме. Часть бойцов ворвалась в дом, мы впятером окружили сарай. «Фриц, ком гир!» - приказал сержант. В проёме дверей выросла фигура офицера, он нехотя поднял вверх руки, заговорил на ломаном русском:
— Не я стрелять... Оружий не имею... — Василий грубо оттолкнул крепкого в теле чужака, вошёл сарай и вскоре вернулся с винтовкой. На шее и висках во вздувшихся венах стремительно колотился пульс:
— А это что? В навозе спрятал, гад, - и не раздумывая штыком распорол незнакомцу живот.
Офицер дёрнулся, поворачиваясь на бок, как птица на ночь, подвернул голову под плечо и мешком рухнул на порог, на наших глазах умер. Сержант проверил его карманы, вынул документы, прочитал и коротко сообщил:
— Эстонец, служил лейтенантом... Под Торунем разбит эстонс-
- 95 -
кий полк, воевавший на стороне немцев. Думаю, этот один из них.
Вернулись в хутор. Красавицы-хохлушки всю команду усадили за обеденный стол: «Заслужили, герои!» Обедали как большая дружная семья - шумно, весело. Вдруг в зал, где сидели, ворвалась птица и громко прокуковала. Василий успел выстрелить и сразил кукушку. Но каково же было наше удивление, когда поняли, что пташка выпорхнула из дверцы настенных часов и ни в чём перед нами не провинилась. И беззаботно, молодо смеялись. Стрелки показывали два часа по полудню. Засобирались в дорогу. Каждый получил по небольшому куску сала и по две горсти жареной пшеницы. Командир верхом на лошади проводил нас до окраины и передал на уже действующем КП (комендантском патруле) старшему лейтенанту. После короткого расспроса лейтенант вручил нам предписание явиться на сборный пункт города Цехотинок:
— Это не близко, пешком к ночи не добраться.
Он задержал военную машину и попросил шофёра подбросить команду до города. Окинув нас усталым взглядом, шофёр извинился:
— Не могу, у меня полный кузов раненых, есть и немецкие пленные.
Взял двоих - меня и Михаила, а наши друзья отправились другим попутным транспортом. Тепло попрощались с украинцами, пожелали каждому доброго пути и удачи. Уже далеко за полночь полуторка добралась до небольшой польской деревушки и дальше не двинулась. Шофёр, зная дорогу, объяснил:
— Вам осталось пройти километров десять. Дождитесь утра, а там с восходом солнца продолжите путь.
Сборный пункт польского городка с непонятным названием Цехотинок гудел, как муравейник. Туда-сюда сновали люди - военные и простые граждане. Ежечасно прибывали десятки, сотни человек. Минуя военный комиссариат, отыскали сборный пункт советских граждан, насильственно угнанных в Германию. Больных заключённых, только что освобождённых из лагерей, тут же клали в больницу для прохождения курса лечения. Особо тяжёлых отправляли на лечение в Россию. Таких набралось немало.
Нас зарегистрировали и определили на постой в двухэтажный особняк. Кормили хорошо, четыре раза в сутки, причём и первые, и вторые блюда - мясные. Врачи предупредили: «Кто ослаб, не ешьте много жирного, это опасно для здоровья».
Работала фильтрационная комиссия: на каждого зарегистрированного направлялись запросы по месту жительства. При получении подтверждения из соответствующих местных органов
- 96 -
решалась судьба: кому на фронт, кому домой, кому этапом в тюрьму. Так сказать, всем сестрам по серьгам! Прошли через это чистилище и мы с братом. Судя по тому, что офицеры СМЕРШа не пригласили нас на заключительную беседу, поняли - ответ пришёл положительный.
Девушек, не достигших возраста зрелости, отправляли в Советский Союз. Судьба других решалась по-разному: одни получали направление на ударные стройки пятилеток, других ждали на крупных промышленных предприятиях Урала и Сибири, а тех, кто подозревался в предательстве, под конвоем отправляли в ГУЛАГ с указанием срока. Этими «ударными» стройками командовало ведомство Лаврентия Берия.
Большие сложности возникли у тех, кто прошёл немецкий плен. В памяти всплыла недавняя встреча с майором-власовцем, понял, что говорил он правду, а мы ему не верили. Многих определили в штрафные батальоны, где узники кровью должны были смыть позор и только после ранения могли продолжить службу в действующей армии. Но если находился лагерный свидетель, утверждавший, что слышал, как узник выказывал недовольство советской властью, несчастного передавали в лапы военного трибунала. В тюрьме один осуждённый лейтенант пересказал свой приговор:
«Военный Трибунал признал виновным лейтенанта Коптева Илью Марковича в совершении преступления, предусмотренного статьёй 58-16 УК РСФСР,
и приговорил подвергнуть Коптева И.М. лишению свободы с отбыванием наказания в исправительно-трудовых лагерях сроком на десять лет с поражением в правах по пунктам а, б, в ст. 31 УК РСФСР сроком на три года с конфискацией имущества.
Приговор кассационному обжалованию не подлежит.
Председательствующий...
Члены……………….. »
Председательствующий пригласил Коптева расписаться в том, что ему предъявлено решение военного трибунала. Бывший техник-лейтенант поставил под судебным приговором свою подпись и был отправлен в лагерь, но уже в сталинский.
28 января решилась и моя судьба. В этот день я прошёл медицинский осмотр. Жалоб на здоровье не было, но врач, прослушав, простукав, прощупав всего меня от головы до ног, заключил: «Рановато». Что означало для меня слово «рановато», так и не понял.
А через неделю снова предстал в одежде Адама перед врачом, вернее, перед целой группой врачей. Одни, оценивая зубы, заглядывали в мой рот, другие в уши, третьи прослушивали грудную клетку, молоточком стукали по колену, щупали мышцы рук.
- 97 -
Я становился спиной к медицинской комиссии и кончиками пальцев старался достать пальцы ног. «В норме, - заключила женщина-военврач. - Занести в первый список». Видно, молодость взяла своё, при хорошем питании и уходе я чувствовал себя вполне здоровым. В первый список попал и двоюродный брат Миша.
6 февраля 1945 года построили новобранцев у административного здания сборного пункта. Капитан, прибывший с передовой, сформировал из нас батальон. К вечеру узнал, что зачислен в состав 47-й армии 185-й стрелковой дивизии 1319-го стрелкового полка второго стрелкового батальона. Вот какое длинное название! С этого часа стал полноправным гражданином Советского Союза и пополнил ряды Советской Армии, полный желания продолжить борьбу с фашистским агрессором.
Нам выдали армейскую одежду, правда, не весь комплект. Я получил кирзовые ботинки, к ним обмотки, шутливо прозванные портянками маршала Тимошенко, вместо шапки-ушанки - белый подшлемник и латанную-перелатанную шинель. Её набросил поверх гражданской одежды. Больше на мою долю ничего не досталось. Вооружили винтовкой-трёхлинейкой со штыком, но без патронов - мол, достанешь в бою.
Утром построили поротно, зачитали текст военной присяги и мы, повторяя за старшиной произнесённые им слова, приняли её. С пламенной речью перед нами выступил тот самый капитан, формировавший батальон. Молоденький, ни разу не брившийся солдат задал ему вопрос:
— А стрелять нас научат?
— Сержант, покажите новобранцу, как заряжается винтовка. Остальному научится в ходе боя, - без юмора, вполне серьёзно сказал комбат и добавил: - Запомните главное: ежели пуля просвистит, не кланяйтесь - эта не ваша, а которая ваша - всё равно не услышите.
Ездовой подвёз на повозке вещмешки и продовольствие. Сухой паёк рассчитан на два дня, его тут же раздали. Прозвучала команда. «Строится поротно!» Командир остался нами недоволен, а старшина обозвал стадом баранов. На плацу появилась пёстрая толпа женщин. Комбат, поговорив о чём-то с ними, построил рядом. Из немецкого лагеря женщин освободили бойцы Красной армии, и многие пожелали служить под её знамёнами.
Двинулись с песней. С небольшим интервалом от нас шёл женский взвод. Когда барышни запели, по рядам прокатился смешок: «Посмотрим, что запоют, когда немец стрелять начнёт».
Через пять километров марша зачастил мелкий дождь, пение прервалось, ряды смешались и скорее походили на толпу колхозников, бредущих после трудного дня домой, нежели на сол-
- 98 -
датский строй. Свернули на просёлочную дорогу, ботинки, чмокая, вязли в грязи. Стало трудно идти. В мелкой деревушке, встретившейся на пути, объявили привал. Женщины разбежались по дворам - попить водичку, справить нужду. Им в пример поставили нас: учитесь - выделили группу, вёдрами принесли из тех же домашних колодцев воду, пили из алюминиевых кружек.
Умяв сухие пайки, снова двинулись вперёд. Но какая дорога без приключений? Батальон скоро настигли тракторы-тягачи, наши, советские - Челябинского тракторного завода. Десять мощных «ЧТЗ» тянули пушки, таких больших раньше не видел. Солдаты, потехи ради, цеплялись за стволы, вскакивали на лафеты и проезжали какое-то расстояние. Дурной пример заразителен. Барышни последовали их примеру. Одна из них, рыженькая, больше похожая на Гавроша, взобралась на дуло и в таком положении прокатила мимо батальона. Спрыгнула неловко, подломив ступню, угодила под гусеницы следом идущей машины. Колонну остановили, под густой мат трактористов вытащили раздавленное девичье тело, уложили на обочине. Тягачи покатили пушки дальше, словно ничего и не произошло - война спишет и этот досадный случай. Боевые подруги ревели, не могли простить водителю тягача его бесшабашность. Особенно убивалась по погибшей сестра. Родом были из Риги, их как евреек немцы арестовали и заключили в концлагерь. И вот такая судьба. Уже несколько раз протяжно звучала команда: «Батальон! Шагом марш!», но нас она как бы не касалась. С изумлением следил я за действиями лейтенанта Медведева, тоже лагерника. Ротный, скрипя зубами, смачно выругался: «Япона мать...», рванул из кобуры пистолет, выстрелил в воздух. Рёв стих, колонна начала шевелиться и, словно кнут по земле, змеёй потянулась вперёд. Погибшую прикопали в двух шагах от обочины, похоронная команда на первом перекрёстке догнала колонну и продолжила путь.
Холодный рассвет предсказывал ясную погоду. Низкие чёрные облака пенились и устремлялись на запад. Думал: «Вот солнце всходит на востоке, в милой и далекой от меня России и катит на запад, давая жизнь другим народам. Справедливо ли, когда оно равно оделяет теплом и светом и русского и немца, повергнувшего мир в темень?» Сырая шинель не грела, промок, кажется, до последней нитки. А идти надо. За минувший день прошагали полсотни вёрст, а цели не достигли. Только к вечеру второго дня подобрались к городу Торунь, занятому немцами. Наши войска оставили для его блокады и разгрома небольшие силы, танковые, и продолжили путь к Одеру, в направлении Шнейдемюля. Мы нагнали одно из подразделений 47-й армии и впервые получили из походной кухни горячую пищу.
- 99 -
Войска 1-го Белорусского фронта очищали от противника правый берег Одера и вели бои за захват плацдармов на левом берегу, называемом Кюстринским. 1-й Украинский фронт закреплялся на плацдармах в районе Бреслау. Два корпуса 3-й гвардейской танковой армии генерала Рыбалко достигли к этому времени Бунцлау - того самого местечка, где похоронено сердце Кутузова. Выходом на Одер и захватом плацдармов наши войска завершили Висло-Одерскую операцию, одну из крупнейших операций Второй мировой войны. Не могу удержаться, чтобы не привести сводку Совинформбюро: «В ходе операции было разгромлено 25 и уничтожено 35 немецко-фашистских дивизий. Только в плен взято более 147 тысяч фашистских солдат и офицеров, захвачено около 14 тысяч орудий и миномётов, до полутора тысяч танков и штурмовых орудий и много другого вооружения».
Висло-Одерская операция имела огромный размах: она развернулась в полосе более пятисот километров. Всего 23 дня понадобилось советским войскам, чтобы продвинуться в глубину до пятисот километров. Эта операция была важным звеном в решении такой военно-политической задачи, как оказание военной помощи американо-английским войскам. Двадцать пять раз Москва салютовала войскам в честь знаменательных побед.
Грандиозное наступление между Вислой и Одером не могло не вызвать признательности союзников. Премьер-министр Великобритании в послании Сталину писал: «Мы восхищены вашими славными победами над общим врагом и мощными силами, которые вы поставили против него. Примите нашу самую горячую благодарность и поздравления по случаю исторических подвигов». В борьбе за Восточную Пруссию ставилась задача навсегда ликвидировать этот извечный центр милитаризма, базу фашистской агрессии. И она была выполнена.
Наш стрелковый полк в этих боях сильно потрепало, второй батальон существовал формально, надо было на две трети пополнить его прибывшими новобранцами. Я оказался в пехоте, Миша в этом же батальоне - связистом. Моим прямым командиром стал лейтенант Дубинич. Комвзвода выдал нам котелки, фляжки, ложки, насыпал в вещмешки по две-три горсти патронов и по пять пустых обойм. Получили первое задание: прочесать тылы и выявить мелкие группы недобитых фашистов. При подходе к роще Дубинич развернул взвод цепью. На поле валялось брошенное оружие, боеприпасы - всё говорило о том, что тут недавно гремел бой. Поднял шапку-ушанку. Чья? Какая разница, пришлась в самый раз. Подшлемник сослужил свою службу, и его я выбросил. В роще, к счастью, фрицев не оказалось - гуляла метель.
Полк сменил воинскую часть, четыре дня державшую в коль-
- 100 -
це город Шнейдемюль. Собрав остатки сил, фашисты колонной во весь рост пошли на нас в атаку. Участок небольшой - пятьсот метров в ширину и двести в глубину, а получалось, как в фильме «Чапаев», тогда белые поднялись в психическую атаку. Шквальный огонь не давал поднять головы. Неся потери, немцы прорвали кольцо блокады и мелкими группами рассыпались по полю - бежали к своим на запад. Нашу дивизию переключили на преследование врага. Триста фашистов были пленены за два дня. Город взяли без боя.
185-я стрелковая дивизия устремилась к Берлину. Шли не фронтом - шоссейными дорогами. Сильное сопротивление встретили в Пиритце. Дрались за каждую улицу, за каждый дом. К концу февраля город был в наших руках, неприступной оставалась крепость. Попытались сходу взять её ворота, но встретили шквальный огонь и отступили. В этом бою осколком гранаты меня ранило в бедро. От госпиталя отказался, остался на передовой. Тогда же убило второго номера пулемёта, и меня определили на его место. Первым номером оказался земляк из-под Гомеля, поняли друг друга с полуслова. Наше отделение заняло кирпичный сарай, как раз напротив крепостных ворот. Через крохотное оконце земляк вёл наблюдение за крепостью. При появлении фрицев в проёме разбитых ворот нажимал на гашетку, заставляя фрицев карасями вертеться на раскалённой сковороде. Немцы засекли нашу точку, автоматчик дал длинную очередь, пуля ударила в железную раму и, срикошетив, впилась в пулемётный диск. Пулемёт подбросило, солдат не смог удержать ручки и в шоке свалился на пол. Диск заклинило, пришлось его сменить. За пулемёт сел я и четыре дня прикрывал сапёров, за это время они проделали несколько проходов в крепостной стене. В конце дня меня навестил Миша - узнал, что я ранен. Больше часа делились новостями.
При поддержке авиации и артиллерии к утру 3 марта наш полк полностью овладел городом, крепость сдалась. Всем взводом ходили смотреть средневековое укрепление, уж больно дорого оно нам досталась.
Во взводе радость - командование придало нам две самоходные артиллерийские установки. Передовым отрядом ушли с ними на запад - туда, куда бежали фашисты. Стреляли слева и справа. Мы так спешили, что оторвались от своих. Остановились, не сходя с трассы. Было около десяти часов вечера. Тьма такая, что за десять шагов человека не разглядеть. В небе вспыхнула ракета, и вмиг все мы оказались уязвимыми. Застрочили пулемёты, посылая в нашу сторону трассирующие пули. С дороги нас как ветром сдуло. Я скатился в кювет и стал окапываться.
- 101 -
Положил перед собой на холмик свежей земли кассету с дисками. Первая пуля застряла в земле, вторая, чиркнув, прошла меж рёбер и остановилась у самого сердца. Кликнул санитара, он сделал перевязку и заставил ползти в сторону санитарной повозки. Захватив карабин, работая локтями, прополз метров двести и в небольшой впадине натолкнулся на связистов. Спросил, где Миша Шалай, брат мой. Махнули рукой в сторону трассы: ушёл на линию искать обрыв. Кучер словно ждал меня. В кузове маялись трое тяжелораненых бойцов, нашёл место и для меня. Выбрались на шоссейку, её час назад отвоевал взвод Дубинича. Назад в Пиритц вернулись за полночь, кучер не знал, куда ехать, сказал: «Подождём до утра». Я отправился самостоятельно искать медсанбат. Побродив по ночным улицам и не встретив живой души, забрёл в многоэтажный дом. Двери квартиры распахнуты, внутри - никого, видать, хозяева сбежали вслед за отступающими частями. Наткнулся на постель и, не раздеваясь, нырнул под одеяло. Спрятав под подушку карабин, уснул мгновенно.
Проснулся оттого, что кто-то, сдёрнув одеяло, толкнул в плечо. От боли вскрикнул. Передо мной стоят три красноармейца, спрашивают: «Почему здесь да ещё с оружием?» Объясняю, мол, раненый, ищу медсанбат или госпиталь. Они уходят. Меня знобит. Выхожу на улицу, вижу: дом, где ночевал, горит. Кто знает, если б не солдаты, остался бы жив? Решил, что, заметая следы, дом подожгли мародёры, много их бродит по дорогам войны.
В конце квартала офицеры, сидя на ящике от патронов, завтракают. Дойти до них не успеваю. Оставили после себя хлеб и распечатанную банку тушенки - как нельзя кстати, кишки к спине прилипают. Благодарю отцов-командиров, съедаю всё и продолжаю поиск. Едва вышел на соседнюю улицу, как увидел дом с развевающимся над крыльцом белым полотнищем -Красный Крест. Переступаю порог, по требованию предъявляю красноармейскую книжку. Ведут к хирургу. Он предлагает снять бельё, бегло осматривает и распоряжается готовить к операции. Оказывается, этот особняк занял медсанбат нашей 185-й стрелковой дивизии. После санобработки попадаю на рентген. Хирург глянул на экран и, не раздумывая, отдал команду: «На стол!» Операцию делали под местным наркозом. Ощутил только первый укол, дальше всё поплыло перед глазами. Сквозь пелену и дрёму до меня доносился слабый голос медсестры, спрашивала, откуда родом, давно ли из дому, кто ждёт... Понимал - отвлекает, заговаривает зубы.
— Ну что ж, боец, родился ты в рубашке. Значит, жить долго будешь, - майор-хирург опустил в мою бледную ладонь пулю. -
- 102 -
А вот осколок в правом бедре пусть подождёт. Выздоровеешь, там посмотрим, что делать — ведёт себя спокойно, с операцией можно не спешить.
В медсанбате не оставили, ещё с одним прооперированным отправили в полевой госпиталь, он размещался в соседней с городом деревне Штафельда. Квартировал в ней и эвакогоспиталь. Нашим учреждением руководила капитан медицинской службы Кузнецова.
Кроватей не хватало. Санитары наносили в зал соломы, покрыли простынями - чем не постель? Про себя отметил: она даже лучше матраса.
Наутро прямо с фронта доставили старшего сержанта. У него контузия - всё понимает, а не разговаривает, мычит только. Чего ни делали, какие эксперименты ни проводили - результат нулевой. Пошли на хитрость. Лечащий врач налил полный стакан спирта, протянул ему и приказал: «Пей!» Больной качает головой, отказывается. Врач настаивает. Сержант выпивает и засыпает мертвецким сном. Врач отводит в сторонку его соседа, договаривается:
— Как проснётся, влепи верзиле пощёчину.
— А он мне сдачи не даст?
— Стерпишь, солдат ты бывалый. И не со зла бьёшь, ради эксперимента. Попросишь потом прощения. А мы объясним ему: эксперимент, мол... Не дурак, поймёт.
Как только больной разлепил глаза, подтянул под себя ноги, пытаясь встать, ему и отвесил сосед пощёчину по полной. От ярости сержант бросился на обидчика:
— Да я из тебя котлету сделаю!
Но бойцы преградили дорогу. И тут только контуженный понял, что заговорил, болезнь отступила. Счастливый, отправился в ординаторскую к лечащему врачу - благодарить за эксперимент. На четвёртый день сержанта выписали, уехал на фронт добивать фрицев.
Запомнился и второй случай. Неподалёку от госпиталя располагался аэродром. Прошёл слух, что командует эскадрильей Покрышкин. Тот самый, имя которого наводило страх на фашистов: «В небе - Покрышкин!» Как куры, разлетались фрицы в разные стороны. Немецкие лётчики знали - без победы русский ас не возвращается. Под стать командиру и его соколы. Бегал женский персонал госпиталя к ним в клуб на танцы. С изумлением увидел однажды, как к зданию подкатывает «кукурузник». На землю спрыгнул бравый лётчик - и сразу к медсестрам. Одна из них не растерялась, преподнесла цветы. Её он и увёл с собой. Опомнились, когда крылатая машина взмыла в небо. «Ох, и дос-
- 103 -
танется Лизке! Самовольно покинула госпиталь, - переживали подруги. - Как бы трибуналу не передали». Говорили об этом два дня, пока не вернул её красавец-лётчик начальнице госпиталя.
— Счастливая Лиза! Такого парня в плен взяла! - радовались за подругу медсестры.
Главный врач не наказала сотрудницу - то ли Покрышкина уважала, то ли женское сердце подсказало - любовь это, поняла и простила.
Из выздоравливающих организовали группу мастеровых - портных, сапожников, плотников, слесарей, электриков. Жизнь пошла веселей. За работой боль стихала, время летело быстрее. Сохранилась фотография, запечатлевшая портных - я на втором плане, впереди заведующий, мой земляк из местечка Старые Дороги и медсестра Лена.
До меня дошла печальная весть: в ту ночь, когда ранило, разрывная пуля сразила брата Михаила. Моего Мишу, Михасика... Ушёл искать обрыв провода и не вернулся. Умер от потери крови. Мы так были похожи, что нас принимали за близнецов. Было ему, как и мне, девятнадцать. И тяготы плена переносили вместе, и служили в одном батальоне, а вот судьба на крутом повороте распорядилась по-своему, разделила. Навсегда. Прощай, брат!..
Пока лечился, 185-я стрелковая дивизия форсировала Одер и, обойдя Берлин, овладела Потсдамом. Здесь и решилась судьба полковника Андрея Захаровича Верина, командира дивизии, где я служил. Маршал ПК. Жуков, подбирая штат для работы в советской военной администрации, назначил Верина на должность начальника гарнизона с исполнением обязанностей военного коменданта Потсдама.
Qui quaerit, reperit
|
| |
| |
| Саня | Дата: Пятница, 16 Ноября 2018, 18.52.51 | Сообщение # 14 |
|
Группа: Админ
Сообщений: 65535
Статус: Присутствует
| Глава тринадцатая
СЛУЖУ НА УЛИЦЕ ИМЕНИ ТОПОРКОВА
День победы встретил на Эльбе, в деревушке Альтограбово - туда перевели госпиталь. 16 мая был в Берлине, предстал перед военным комендантом района Тиргартен подполковником Топорковым. Не знал, что бургомистр переименовал одну из улиц, идущую от реки Шпрее до печально известной тюрьмы Моабит, в улицу Топоркова - в честь первого русского коменданта. Мало того, имя жены Топоркова Тамары носила теперь табачная фабрика и выпускала для советских офицеров папиросы под тем же названием, упакованные в красную коробку.
Меня определили в комендантский взвод. Патрулировали не только улицы разбитого города, но и следили за порядком, стояли часовыми у ворот мукомольного комбината. В нашем дворе
- 104 -
находился обширный подвал. Топорков отвёл его под гауптвахту. Проштрафившиеся очень скоро обратили внимание на кирпичную стену, сложенную без раствора. Разобрали, взору предстал богатейший винный склад. Штрафники незамедлительно продегустировали каждый сорт. Угостили и часового, сменив его на посту. После обильного виноизлияния часовой уснул сном праведника, спокойный за порядок на гауптвахте. На его беду проходил мимо него проверяющий посты старший лейтенант Сизов. Увидев спящего солдата, вынул из его карабина затвор и ушёл. Когда часовой оклемался, пришёл в ужас оттого, что проспал боевое оружие. Сообразив, чем это грозит, нырнул в караульное помещение, воспользовался беспечностью дежурного, вынул затвор из первого попавшегося под руку карабина и вернулся на место. Старший лейтенант Сизов, зная, какую оплошность допустил военнослужащий, сделал круг и вернулся к этому месту. Его остановил грозный окрик: «Стой! Кто идёт?» Сизов, не замедляя шаг, шёл прямо на него. «Пароль?» Лейтенант не ответил. И тогда часовой выстрелил. Пуля просвистела мимо уха проверяющего. На выстрел среагировал разводящий. Постовой доложил: «Задержал военного. Не знает пароля». Разводящий попытался поднять офицера, но у того пропал дар речи и от него слегка попахивало чесноком.
Разбирая ночное происшествие, комендант Топорков заключил:
— Неуставное поведение офицера могло закончиться для него трагически. Часовой формально прав, действовал по Уставу. Солдат, конечно, понесёт наказание, но только за нарушение караульной службы.
Солдат Козин умыкнул с товарного двора несколько бутылок спирта. Запомнил его по фронту, когда перед наступлением старшина разливал по кружкам наркомовские сто граммов. От этой утехи я отказался, Козин не растерялся, подставил алюминиевую кружку и залпом выпил за моё здоровье. В чёрных глазах его сверкнула радость. Уже тогда страдал алкоголизмом и побороть недуг самостоятельно не мог. И в этот раз перед обедом разлил по гранёным стаканам ворованный спирт, выпили четверо. Шофёр коменданта остановился на полстакане: «Неприятный какой-то...» Результат не заставил себя ждать. Козин потянулся за второй бутылкой, но она выпала из его рук и со звоном покатилась под стол. Сам он вслед за ней рухнул, изо рта пузырилась кровавая пена. Так бесславно завершил свой жизненный путь на чужбине солдат Козин. Шофёра и ещё одного солдата спасти не удалось. Выжил только рядовой Ваня Колосков. Видел его после комиссовки - потерял зрение, за пять метров едва различал
- 105 -
товарища. Так калекой и уехал домой. Врачи установили причину беды - ядовитый древесный спирт.
По требованию советской стороны американцы и англичане отвели свои войска из Тюрингии и Виттенберга, которые они заняли в нарушение Крымской договорённости. Вслед за этим в Берлин прибыли оккупационные части войск США, Англии и Франции и персонал административных органов Контрольного совета. Личный состав нашей комендатуры передали военной комендатуре Потсдама. Но пятерых нас оставили в Тиргартене. Рота англичан заняла почти всё здание, оставив нам комнату. Англичане взяли под охрану все оставленные нами объекты. Перед нами была поставлена задача: продолжать патрулирование, следить за обстановкой и докладывать обо всём коменданту Потсдама. Командовал отделением сержант Малыгин.
Главы правительств четырёх держав готовились к первой после войны конференции. Для её проведения в Берлине надлежащих условий не было. Жуков предложил ознакомиться с Потсдамом и Бабельсбергом. Потсдам меньше был разрушен, разместить там делегации можно. Привлекал внимание дворец германского кронпринца, расположенный в парке. Здесь было достаточно помещений для заседаний и работы многочисленных экспертов и советников. Пригород состоял из вилл, утопавших в зелени и цветниках. Его решили передать для расквартирования глав делегаций, министров иностранных дел, для главных экспертов и советников. Основным вопросом конференции был вопрос о послевоенном устройстве стран Европы и - главным образом -переустройстве Германии на демократической основе.
Район Тиргартена перешёл в состав английской зоны Берлина. Вслед за британцами там появились военные из Канады, Италии, Франции. Патрульную службу приходилось совмещать. Помню, как однажды патрулировал вместе с немолодым британцем. Было ему за сорок лет, на пальцах объяснил мне, что дома у него растёт такой же сын, как я. Завернули в Альтмоабит - ту страшную тюрьму, где замучили Эрнста Тельмана и казнили Мусу Джалиля, народного поэта Татарстана. Тюрьмы всегда и везде строились на века. Пример тому - Моабит. Вместе с тюремным двором и надворными постройками она занимает городской квартал. Во время бомбёжки бомбы большой разрушительной силы угодили в главный корпус здания, но пробили перекрытия лишь двух верхних этажей. В распахнутой камере увидели пристёгнутые к стене нары, скорее напоминавшие верхнюю полку плацкартного вагона. В бетонный пол встроены железный столик и табуретка. Одна из камер превращена в хранилище женских волос. Другая - в склад одежды: на куртках и свитерах знакомые бирки «Ost»,
- 106 -
такие носили советские военнопленные и мирные люди, насильственно угнанные на принудительные работы. Третья камера хранила не одну тысячу ботинок, сапог, тапочек. Сколько же человеческих жизней оборвалось здесь!
Тюрьму покинул с тяжёлым чувством. Хотелось с кем-нибудь поделиться увиденным. Неожиданно меня и британца поприветствовал проходящий мимо итальянский патруль. Четверо карабинеров присели на парковую скамейку, пригласили нас. Жестами мы объяснили, что только что побывали в тюрьме, в горле комок стоит. Вспомнил рассказ штабного офицера 60-й армии Первого Украинского фронта, которая овладела городом Освенцим и заняла территорию концентрационного лагеря. Перед нашими бойцами предстала чудовищная картина фашистского варварства. Более трёх десятков складов были забиты одеждой узников. Только в шести из них было обнаружено около 1,2 миллиона комплектов верхней и нижней одежды замученных, а на кожевенном заводе лагеря найдено семь тонн волос, снятых с голов 140 тысяч женщин. Экспертная комиссия установила, что только в этом лагере было уничтожено не менее четырех миллионов русских, поляков, французов, югославов, чехов, румын, венгров, болгар, голландцев, бельгийцев, представителей других народов.
На другой день, прогуливаясь вечером с приятелем-британцем по набережной Шпрее, вновь повстречали итальянцев, уже знакомых нам. С ними на этот раз были сержант-француз и миловидная девушка, как потом оказалось, его родная сестра. Британец первым протянул руку «макаронникам»: «Бона сэра!». Итальянцы дружно встали, крепко пожали нам руки. Я знал уже, что все они в конце войны находились в Северной Италии и служили в одном гарнизоне, в семи километрах от которого развёрнута немецкая часть в триста штыков. На исходе войны итальянцы боялись, что со дня на день появятся у них фрицы и разоружат. Так бы всё и произошло, противостоять немцам они не могли. Карабинеры пошли на тактическую уловку: освободили из плена 270 русских и передали им оружие. К удивлению, русские вогнали в винтовки только по одному патрону, объяснив: «Жаль тратить патроны. Один патрон - один фриц!» Когда гитлеровцы появились, по сигналу дали залп. Более половины фашистов пали замертво, шестьдесят сдались в плен.
Утром сержант Малыгин объявил, что в Тиргартене живём последний день, завтра перебираемся в Потсдам. Патрулирование с англичанами провели по сокращённой программе. Я обладал трофейным фотоаппаратом, сделали общий снимок. Более полувека прошло, а старая, чуть тронутая временем фотография на-
- 107 -
поминает мне далёкую беспокойную молодость. На старом месте, на берегу Шпрее поджидали нас все те же весёлые итальянцы и француз с сестрой. С сожалением друзья узнали о моём отъезде. Стали обмениваться адресами, приглашать друг друга в гости.
— Что Шпрее, видал бы ты нашу Сену! А Елисейские поля - сколько там тюльпанов! Приезжай, рады будем.
Про себя подумал, видели бы вы, как лён цветёт в поле, как по нему гуляет ветер и волну за волной гонит в бескрайнюю синюю даль, волнуя сердце.
— И всё же красивее Италии ни одной страны в мире нет! - перебили французов итальянцы. - Нет уж, сначала к нам. Мы ведь вам, французам, Наполеона в императоры подарили, а вы не уберегли... А он ведь гений! Такие раз в сто лет рождаются, - и обратились за помощью к британцу. Англичанин кивал головой: «О, йес!» - «Да, да!»
— А девушки!
— В части женского вопроса получилось, как на сессии ООН, — «к единому мнению стороны не пришли».
Ударил гром, дождь полил как из ведра, набережная опустела. Но скоро выглянуло солнце, и я вернулся к заветной скамейке. Ни души. Словно из-под земли выросла радуга и цветным золотым арочным мостом соединила берега Шпрее с городской окраиной. Словно золотой мостик пролёг от Германии в сторону России. Хотелось птицей взмыть в небо и улететь в родные края.
Кто-то ласково провёл ладонью по моим волосам. Оглянулся: передо мной стояла та самая француженка. Запомнил её имя - Эпиза, родом из Мармонда. Немцы расстреляли её отца - скрывал в доме двух русских военнопленных, бежавших из лагеря. Приехала навестить брата, служившего сержантом во французской армии. По случаю приезда сестры командование дало ему десять дней отпуска. Видя моё смущение, девушка поняла, что я ещё не целован. Моё лицо заливает краска, а может, и не краска, а отсвет радуги? Элиза поцеловала меня в щёку, лицо ещё больше загорелось. Не успел сообразить, как отреагировать на ласку, а француженка, изящно переставляя ножки, ушла в сторону парка. Не оглядываясь, помахала на прощанье белой ручкой. Вздохнул: «Бонжур, мадам!»
В Потсдаме принял нас комендант города полковник Верин. Не сводил с него глаз. Когда четверо из нас получили назначение в роту охраны, и очередь дошла до меня, заволновался
— Где раньше служил?
— В 185-й стрелковой дивизии, - и выпалил, - в вашей дивизии, товарищ полковник!
- 108 -
Комендант внимательно посмотрел на меня, заглянул в мой послужной список и улыбнулся. Вызвав старшего лейтенанта Кобцева, распорядился:
— Григорий Лукич, принимай пополнение. На пересыльный пункт требуется писарь, думаю, рядовой Шалай Иван Иванович в самый раз будет: молод, энергичен, армейской службой не избалован.
Пока шли в дежурную часть, узнал, что старший лейтенант родом из Белева, небольшого городка в Тульской области, заведует гарнизонной гауптвахтой. Недавно обзавёлся семьёй, с женой Таисией снимают отдельную квартиру.
Главное здание военной комендатуры занимало красивое двухэтажное здание, чудом уцелевшее во время бомбёжек. Зияла только над входной дверью дыра от снаряда. Перед самой конференцией заложили её кирпичом и снаружи прикрыли круглым двухметровым полотном с барельефом Ленина и Сталина. Цоколь здания отведён под гарнизонную гауптвахту. Здание обнесено забором, фасад - красивой кованой решёткой, три другие стороны - каменной стеной в три метра высотой. Во дворе разбит цветник. В беседке офицеры коротали свободное время за шахматной доской. Одну партию в день играл полковник Верин. Играл хорошо. Вспомнив школьные шахматные баталии, я дерзнул сразиться с полковником. И выиграл! Наблюдавший за игрой старший лейтенант Кононов вслух заметил:
— Рядовой Шалай, в этой партии вы допустили ошибку.
Полковник заступился за меня:
— Наоборот, играл толково, потому и выиграл.
— В том и кроется его ошибка. Тактическая...
Верин усмехнулся:
— Для настоящего спортсмена авторитетов не существует.
В старинном особняке через улицу комендатура занимала две квартиры. Дежурный комендант регистрировал прибывших военных, проверял документы, одних отпускал, кое-кого оставлял до выяснения. У задержанного изымались ценные вещи, документы. Я составлял акт в двух экземплярах под копирку, один вручал подозреваемому, и его отправляли на гауптвахту. Ценности вместе с актом хранились в сейфе. Каждое утро дежурный офицер уходил на доклад к полковнику Верину, там и решалась судьба задержанного.
Под пересыльный пункт комендатура арендовала на Кройцштрассе у господина Ненингера большой зал на первом этаже. Здесь собирались солдаты и сержанты, отставшие по какой-либо причине от своих подразделений. На них я тоже оформлял документы и вместе с сопровождающим отправлял в Фюрстенвальд.
- 109 -
Командование Группы советских войск в Германии о нас заботилось - питание хорошее, обмундирование новенькое. Правда, роту охраны поначалу обули в ботинки с обмотками. Но когда в таком виде солдаты появились в городе, заставили снять и переобуться в сапоги. Нательное бельё, простыни и наволочки меняли каждую субботу. При казарме имелась душевая, где можно было хоть каждый день мыться. Мне разрешили купаться в городской бане. При комендатуре имелась санитарная часть и парикмахерская. Офицеры в неё не ходили, пользовались услугами городской. Газеты и журналы приходили регулярно, мы были в курсе всего, что происходило в Союзе и в мире. В зале, где проводили занятия офицеры, по воскресеньям крутили кино. Смотрели все, кто был свободен от караула. И с деньгами в порядке: рядовой и офицерский состав получал от Наркомата обороны жалованье в двойном размере. Платили рублями, кроме того, давали марки, так называемую «оккупационную надбавку».
Хотя и числился я за ротой охраны, но на казарменном положении не был - не знал ни подъёма, ни отбоя, караульной службы не нёс, жил отдельно на квартире. Сдружился с Сашей Голиковым, украинцем с Полтавщины, киномехаником. Познакомился с ним в Тиргартене и дружбу продолжил в Потсдаме. Водил Саша меня в город в немецкие кинотеатры, где шли наши фильмы с субтитрами на немецком языке. Кинолента «Без вины виноватые» с Аллой Тарасовой и Владимиром Дружниковым имела громадный успех, а вот «Член правительства» с Верой Марецкой в заглавной роли такого ажиотажа не вызвала, шла при пустых залах. Я любил трофейные фильмы - за их весёлость, музыкальность, за то, что без политики. По несколько раз бегал смотреть «Богему», «Летучую мышь», «Карман, или Андалузийские ночи» Запали в душу американские ленты «Серенада солнечной долины», «Сестра его дворецкого», «Мужчины в её жизни». С удовольствием вспоминаю работы итальянских мастеров кино - «Утраченные грёзы», «Девушка из Неаполя». Запомнился английский фильм «Леди Гамильтон» и японский - «Чио-чио-сан».
В необычном для себя жанре выступали гастролировавшие у нас артисты Одесского театра музыкальной комедии, блистал молодой Михаил Водяной (помните его Попандопуло?) На сцене Дома офицеров они не только пели и танцевали, но и показывали фокусы, которые для меня остались загадкой и по сей день.
Событием стал приезд в Германию мастеров кожаного мяча из Центрального спортивного клуба армии. Столичные футболисты встретились с командами танкистов, авиаторов, артиллеристов. В Вердере дислоцировалась Вторая воздушная армия под командованием генерала Руденко. Четвёртым воздушным корпу-
- 110 -
сом командовал сын Сталина Василий, яростный поклонник футбола. Не сидел, всю игру носился у кромки поля - кричал, давал советы, нервничал, когда не выполняли его команды типа: «Пасуй Федотову!», «Передай Боброву!», «Подстрахуй вратаря!» А когда выскакивал на поле, арбитр, не останавливая игры, требовал, чтобы полковник покинул игровую площадку- Но как ни старался сын грозного вождя, «крылышки» проиграли. И вот на поле вышла сборная советских войск в Германии, тут уже и я, и Саша Голиков занервничали - от комендатуры играл старший сержант Ваня Абызов. Ждали победы, но москвичи переиграли наших футболистов с разгромным счётом.
С царских времён сохранилась в Потсдаме русская колония. Мы разыскали это уникальное местечко. Время здесь словно остановилось в восемнадцатом веке: усадьба напоминала нашу северную деревню, бревенчатая изба срублена топором, у церкви - золочёные купола, усадьбу опоясывает частокол. Второй свой визит посвятили православному храму. Было три часа по полудни, но служба шла. Прихожан немного, человек пятнадцать. Соблюдая обычай, задержались у алтаря, трижды с поклоном перекрестились. С благоговением рассматривали древние иконы, богатое внутреннее убранство. Были мы в военной форме, вероятно, потому обратили на себя внимание. Подошёл священник, сделав небольшой поклон, предложил присесть. Под расписным куполом многочисленными свечами сияла люстра. Свечи горели на золочёном паникадиле в центре зала - тонкие, пахнущие ладаном, они поставлены были русскими людьми в память о родных и близких.
Выходя из Божьего храма, обратил внимание на надгробные камни. Надпись на одном гласила: «Здесь покоится прах князя Михаила Илларионовича Голенищева-Кутузова». На втором указано, что тут упокоена душа супруги его княгини Софьи. Были и другие камни с надписями.
При подготовке к Потсдамской конференции началась извечная спешка с приведением в порядок территорий, зданий, путей движения. Маршал ПК. Жуков выделил многочисленные отряды и команды инженерных частей. Работа шла 24 часа в сутки. Тыловики в короткий срок проделали колоссальную работу. Во дворце капитально отремонтировали 36 комнат и конференц-зал с отдельными входами. В городском парке соорудили множество клумб, высадили десять тысяч различных цветов, сотни декоративных деревьев. Привели в порядок не только аллеи и фонтаны знаменитого парка, но и запустили в водоёмы золотистого карпа. К 10 июля всё было закончено.
В парк тянуло с первого дня, как побывал. Вырос я в глухой
- 111 -
деревне, а с такой чарующей рукотворной красотой встретился впервые. Вход в Сан-Суси, в замок, во дворец кронпринца был свободный. Можно было часами любоваться настенными росписями, панно, картинами, выполненными величайшими мастерами живописи, гобеленами редкой ручной работы.
Однажды во второй половине дня, менее занятой по службе, заглянул к дежурному. У него толпились офицеры, желающие получить разрешение на проживание в гостинице. На меня обратил внимание один из гостей:
— Случаем не из Белоруссии?
— Здесь много белорусов служит, — ответил уклончиво, подумал, неужели по говору догадался.
— Да не из Морговщины ли?
Господи, как сразу не опознал в нём учителя немецкого языка из соседней Алексеевки! Ну, конечно же, это Матюшонок Михаил Титович. Его родная сестра замужем за одним из моих земляков, в нашей деревне и виделись. В военной форме он совсем не был похож на сельского учителя. Предложил ему ночлег у себя. Попрощавшись с офицерами, мы отправились в столовую, а оттуда на квартиру. Говорили долго и горячо. Из его рассказа узнал, что всю войну прослужил он переводчиком при штабе фронта. Сгодилась учёба в московском институте иностранных языков. Утром повёл земляка в Сан-Суси, показал и городские достопримечательности. Расстались у гостиницы, где дожидались его офицеры штаба. Следующая встреча состоялась нескоро - в середине пятидесятых в Минске.
У нас - ЧП. Военная комендатура за время обысков и облав собрала несметное количество разного вида оружия. Только пистолетов набралось триста штук. Навалом они лежали в углу казармы. Нужно было что-то делать с этим арсеналом. Штаб Советских оккупационных войск направил к нам специалистов - определить, что годится для дальнейшего использования, а что надо уничтожить. Командированные майор Н. и капитан М. (так их назовём) пригласили в понятые командира комендантской роты старшего лейтенанта Дронова и старшину Панина. Капитану М, приглянулся бельгийский «Вальтер» на козьей ножке: «Этот себе возьму». Он вынул обойму, повертел пистолет в руках, нажал на спусковой крючок. Прогремел выстрел, пуля наповал сразила старшего лейтенанта. В стволе «Вальтера» остался боевой патрон, на что капитан не обратил внимания. Видя, как ему казалось, безвыходную ситуацию, капитан выхватил из кобуры парабеллум и попытался застрелиться. Но старшина роты сбил его с ног, навалился всем корпусом и отнял боевое оружие. Майор помог связать армейским ремнём руки, и вдвоём они доставили капи-
- 112 -
тана в камеру предварительного заключения.
Жаль было старшего лейтенанта - войну от первого до последнего дня - прошёл без царапинки, недавно вернулся из отпуска, привёз из Ленинграда молодую жену. Похоронили Виктора Дронова рядом с братской могилой воинов, павших в бою при взятии Потсдама.
Одна беда не угасла - другая разгорелась. Солдат роты охраны, позавтракав, почувствовал себя плохо и от несения караульной службы отказался. Старшина отправил его в санчасть. Но он ушёл в казарму, лёг в постель и под одеялом застрелился. Обыскали его вещи и в кармане нашли письмо из дома, порванное на кусочки. Когда сложили, поняли, что оно и стало причиной смерти.
У комендантской роты охраны работы хватало. Каждый день доставляли задержанных, большинство из них - дезертиры, мародеры, насильники. Но это мелочь, попадалась и более крупная рыба - бандиты из так называемого «Пятого украинского фронта».
Патруль задержал однажды троих военнослужащих. Документы вроде в порядке, но не было увольнительных. Объяснили, что отстали от командира взвода, с ним ещё пять человек, мол, у него и находится групповая увольнительная. Когда для проверки попросили у старшего сержанта полевую сумку, он не подчинился. Всю тройку взяли на «мушку» и под конвоем доставили в комендатуру. Вытряхнули из сумки на стол восемь наручных часов и пачку накладных на получение продуктов. Бланки изготовлены типографским способом, не заполнены, но с печатями и штампами. Ответ всё тот же: «Сумка не моя, принадлежит лейтенанту Вишневскому. Его и ищите». Дежурный по комендатуре принял решение задержать всех троих до выяснения. К концу дня старший сержант запросился к врачу. Конвоир повёл в санчасть четырёх сокамерников. Первым вышел старший сержант и спрятался за открытой дверью. Когда группа свернула налево, он повернул вправо и сбежал. На свободе гулял недолго. Оперуполномоченный капитан Иванов добился признания от одного из задержанных, тот и назвал адрес, где скрывается старший сержант Садовский. Помог в обнаружении преступной банды и другой случай. Недалеко от Потсдама в деревушке Ланговище остановили легковой автомобиль с тележкой. На борту тележки виднелись следы крови. Хозяин объяснил, что возил на продажу в Берлин тушку поросёнка, кровь от него. Ему не поверили, пригнали машину в комендатуру. Вместе с шофёром в машине находилась жена задержанного фермера. Вызвав даму на допрос, следователь схитрил: «Муж ваш во всём сознался, дело за вами.
- 113 -
Расскажите честно всё, как было, отпущу на свободу». Конечно, она не знала, о чём говорил муж, и рассказала всё, что было ей известно. По словам жены, поросёнка купил русский сержант, деньги вперёд дал и сообщил адрес, по которому нужно доставить мясо. Адрес выходил один и тот же - Западный Берлин. Уходя, женщина добавила:
— На звонок дверь вам не откроют. Но рядом есть почтовый ящик, хлопните по нему три раза крышкой.
Два оперативных работника, переводчик и четверо солдат отправились по указанному адресу. Поднявшись на третий этаж, постучали крышкой почтового ящика. Дверь приоткрылась, молодая женщина спросила: «Кто нужен?» Этого было достаточно, чтобы лейтенант выдернул фрау на лестничную площадку. В квартире пировали пятеро, среди веселившихся был и старший сержант Садовский. Каково же было удивление оперативников, когда он предъявил документы на лейтенанта Вишневского. Дальше, как говорится, дело техники. Группу судил трибунал и по этапу отправил в Союз обустраивать Крайний Север. Смешно стало, когда узнал, что, выходя из немецкой квартиры, сержант попросил лейтенанта: «Прошу записать, что при аресте сопротивления не оказал». И такое бывает.
Братва гуляла. Эйфория победы витала в душах заблудших соотечественников. Патруль обратил внимание на офицеров, в стельку пьяных, с трудом покидающих увеселительное заведение. Обидно было, что на груди капитана сияла Золотая звезда Героя Советского Союза. К ресторану подкатили на «опель-адмирале» и любезно предложили подвезти до места. Машина остановилась у здания комендатуры. Захмелевшую компанию лично принял полковник Верин. По документам выходило, что все они служат в 84-м Минском миномётном полку.
— Но ваш миномётный полк давно отправлен в Союз и там рас формирован. Что скажете?
Приятели молчали. При досмотре вещей обнаружили гербовую печать и печать войсковой части, незаполненные различные бланки, наградные удостоверения. Из Наркомата обороны пришёл ответ, что в списках Героев Советского Союза имя капитана не значится. Компанию передали в руки офицеров СМЕРШа.
Обратил внимание на такую деталь. Когда в комендатуру доставляли наших военнослужащих, совершивших преступления на территории Германии, они, словно сговорившись, твердили: «А что делали немцы у нас в России?» За боевые заслуги у многих были правительственные награды, кто-то только что выписался из госпиталя. В один голос говорили: «Победителей не судят'», «Заклятый враг - враг вековечный».
- 114 -
А как вели себя военнослужащие штрафных батальонов? Из мест заключения уходили на фронт добровольцами. Но чьи грехи закрыты, а их - все наружу. Таких не страшила ни смерть, ни немецкий плен. Попав в западню, понимали, что отступать некуда - позади свои пулю пустят в затылок, заградотрядчики затаённо шли след в след, впереди - немцы. Последний патрон на себя не оставляли, но и голову под пулю зря не совали, берегли. Штрафников немцы боялись. Но и после войны добровольцев-лагерников в нашей стране не жаловали, за малейшую провинность срок мотали на полную катушку, и снова - сталинско-бериевские лагеря. А представьте себе одного такого добровольца, познавшего тяготы немецкого плена и освобождённого из лагеря. Один и в каше загинет. Имея в руках оружие, прибивался к таким же волкам, как сам. Держались обособленно, не допуская в стаю чужаков. Грабили, жгли, убивали. Совершив тяжкое преступление, уходили в Западную зону, залегали на дно.
Самыми несчастными из всех советских солдат и командиров оказались те, кто попал в плен к немцам. Нацисты считали их, как и всех славян, недочеловеками - Untermenschen, сгоняли в лагеря и предоставляли право умирать от голода и болезней, не освобождая при этом от физического труда. Наше правительство отнеслось к ним безжалостно, приравняв плен к предательству, и отказалось подписать Женевскую конвенцию о помощи военнопленным. Больше того, те, кому удалось бежать, и те, кто смог выйти из окружения, подверглись унизительным допросам НКВД. Кого расстреляли как шпионов, кого отправили в лагеря. Для них в Торгау была устроена пересыльная тюрьма, забитая под завязку. Здесь формировались эшелоны, почему-то прозванные «вертушками» - думаю, от просторечного «вертать», возвращать назад. Внутри вагоны устроены были так же, как бараки: двух-, трехъярусные нары, в центре печки-буржуйки, в углу параши. И таких «врагов народа» набралось в Германии более двух миллионов. Возвращались в Россию не воинами-победителями, а уголовниками. Были среди военнослужащих и проштрафившиеся: опоздание из увольнения в свою часть более чем на три часа наказывалось лишением свободы на три и более лет, а задержка из отпуска свыше суток тянула от пяти до десяти лет лишения свободы с отбыванием срока в исправительно-трудовой колонии.
В этих вертушках на встречу с Родиной ехали и малолетние граждане Советского Союза, насильственно вывезенные фашистами с оккупированных территорий. Нацисты и немецкая армия считали их рабами и нещадно эксплуатировали в интересах Германской империи. Победа пришла, но не для них. Тех, кому на момент освобождения исполнилось восемнадцать, записывали
- 115 -
в графу как добровольно уехавших в Германию и упекали на какую-нибудь пятьсот первую гулаговскую стройку - умнеть, набираться зрелости.
На смену фронтовикам стали прибывать новобранцы, призванные после войны. Первый такой поток встречали 9 июля. В тот день вызвал меня на беседу к себе полковник А. 3. Верин:
— Есть для тебя, товарищ Шалай, более ответственный участок службы. В Потсдам прибыло пополнение, присмотрись к ребятам, поговори по душам. Они твои ровесники, тебе легче будет подобрать человека на своё место. Введи его в курс дела и приходи за назначением.
Так и сделал, как советовал полковник. Покрутившись среди новеньких, остановился на Ване Волкове, курянине, призванном в Прохоровке, ставшей, благодаря танковому сражению, известной всему миру.
Приказом по комендатуре назначили меня заведовать офицерской столовой. Полковник напутствовал:
— Здесь главное честность и никакой разболтанности. Подписывая меню, проверяй, всё ли ушло по норме, нет ли утаивания. В твои обязанности входит не только учёт продуктов, но и горюче-смазочных материалов, - помолчав, добавил, - за чистоту в зале и на кухне тоже спрошу. С неотложными вопросами обращайся к прямому своему начальнику капитану Бессарабу.
Я не был бухгалтером, и до всего нужно было доходить своим умом. Перелистал приходно-расходные документы, выполненные до меня, понял, что к чему. Помню, заполнил первую накладную и, контролируя себя, десять раз перепроверил, всё ли сделал так, как нужно. Очень скоро все операции прихода и расхода выполнял быстро и без погрешностей. Служил я в главной комендатуре Потсдама, но в городе ещё были четыре районных. Приказом Верина все четыре административно-хозяйственных части теперь подчинялись мне - по учёту материальных ценностей. Разобрался и с этой нагрузкой. Капитан Бессараб и его заместитель лейтенант Валах в бухгалтерию не вникали, предоставив это право мне и не глядя подписывали документы.
Работа оказалась интересной, я быстро усвоил премудрости бухгалтерии. Кто-то скажет: не жизнь, а малина. Может, и так, но я не спал ночами, переживал. Комендант распорядился поселить меня в доме, где проживали офицерские семьи, в комнате на втором этаже. Окружение офицеров делало меня более собранным, деревенская робость сошла на нет.
В конце месяца сверстал первый сводный отчёт. Волновался так, что спина взмокрела. Два экземпляра представил на подпись начальнику АХЧ капитану Бессарабу, он чиркнул пером, не
- 116 -
поинтересовавшись, всё ли в порядке. Но отчёт должен быть ещё утверждён комендантом города. Полковник Верин проявил интерес к моему творчеству, остановился на некоторых цифрах, что-то прикинул в уме, но поправок не внёс, только спросил:
— Подписывать можно9
— Старался, товарищ полковник... - сказал и густо покраснел. Дальше - больше. Финансовый отчёт предстояло доставить в интендантскую службу советских оккупационных войск, расположенную в Карлсхорсте. Патруль подсказал, как отыскать эту военную организацию, в том здании до войны размещалось военно-инженерное училище. Обстановка в бывшем училище выглядела будничной. Побродив по кабинетам первого этажа, нашёл нужный. Среди офицеров, прибывших из других частей по такому же делу, солдатом был я один. Офицеры выходили с улыбкой на лицах, правда, кое-кто с досадой, что во второй раз придётся проделать неблизкий путь. Те, кто сдал отчёт, дожидались друг друга, чувствовалось - знакомы не первый день, вместе торопились в бар - обмыть важное для себя событие.
В одиннадцать часов принял меня подполковник финансовой службы. Бросив быстрый взгляд, поинтересовался:
— Кому раньше сдавали отчёт?
— Здесь впервые.
— Тогда присаживайтесь. Показывайте, с чем приехали.
Пробежав глазами по бланку, ушёл в архив и вскоре вернулся с материальным отчётом Потсдамской комендатуры. Сверил остатки с прошлым месяцем, цифры сошлись. Просматривая бумаги, делал расчёты с помощью логарифмической линейки. Я устроился на диване и со страхом следил за его действиями. На последнем бланке подполковник поставил свою подпись. У меня от сердца отлегло. Один экземпляр оставил себе, второй вернул мне.
В бар не пошёл, а добравшись до центра Берлина, отправился в Трептов парк. Там шли подготовительные работы по возведению мемориала памяти погибшим советским воинам. В душе каждого человека жило радостное чувство - чувство победы. Подвиг павших вдохновлял живых. От благодарного человечества, думал я, русский солдат заслужил памятник на века.
Мимо меня, лавируя между руинами, проносились машины. Над куполом рейхстага, изрешечённого осколками снарядов, развевалось красное знамя. Ставку Гитлера хотя и разбомбили, однако в её многочисленных комнатах и подземельях всё осталось целёхоньким - ковры любых размеров, кресла, стулья, столы... Здесь, в имперской канцелярии, прошла церемония подписания Акта о капитуляции. Комендант рассказывал, как пятнад-
- 117 -
цать красноармейцев с трудом подняли, скатали и погрузили 120-метровый ковёр из кабинета Гитлера. Немецкие генералы, которые когда-то ходили по нему докладывать фюреру о военных планах, шли по этому ковру капитулировать
До вечера успел побывать в своей комендатуре. Полковник Верин полистал отчёт и не найдя исправлений, дружески улыбнулся:
— Поздравляю вас, товарищ Шалай! Экзамен выдержал.
Все последующие отчёты представлял в интендантскую службу своевременно и замечаний не получал. На обратном пути задерживался в центре Берлина, смотрел, как идёт восстановление германской столицы. По призыву руководства советской администрации немцы вышли на разборы завалов. За это давали дополнительно продовольственные карточки. Интерес вызвал зоопарк, где представление давали птицы и звери. Восторгу не было предела. Однажды доехал до Бранденбургских ворот. Рядом, в Тиргартене, шумел и копошился как муравейник главный чёрный рынок. Подростки торговали американскими сигаретами, старухи предлагали небольшие кусочки масла, кулёчки чёрного кофе, был даже сахар. Торговали всем: от угля в вёдрах до мыла и аспирина. Цены баснословно высокие и надежды, что когда-нибудь они снизятся, никакой. По рынку бродили калеки - живые и жалкие тени минувшей войны. На меня нашла тоска, и я отправился на набережную Шпрее, остановился у заветной скамейки, присел, вспоминая недавнее прошлое. Но кругом были чужие лица, ни одного знакомого, друзей по оружию не увидел. Больше сюда не приезжал.
Qui quaerit, reperit
|
| |
| |
| Саня | Дата: Пятница, 16 Ноября 2018, 18.53.29 | Сообщение # 15 |
|
Группа: Админ
Сообщений: 65535
Статус: Присутствует
| Глава четырнадцатая
Я ВИДЕЛ ВОЖДЕЙ
16 июля в Потсдам специальным поездом прибыли И.В. Сталин и В.М. Молотов. Почётного караула и оркестра не было, такова была воля вождя. За полчаса до прихода поезда на вокзал приехал ПК. Жуков, его заместитель В.Д. Соколовский, начальник Генерального штаба А.И. Антонов и несколько высокопоставленных военных. В тот же день визит И.В. Сталину нанесли премьер-министр Великобритании У. Черчилль и президент США Г. Трумэн.
Конференция началась во второй половине дня 17 июля. Заседание проходило в Большом зале дворца за круглым столом, незадолго до встречи его срочно привезли из Москвы - такой величины в Берлине не нашли. Потсдамская конференция была не только очередной встречей руководителей трёх великих дер-
- 118 -
жав, но и торжеством политики, увенчавшейся полным разгромом фашистской Германии и безоговорочной капитуляцией.
Для меня памятным стал день, когда конференцию досрочно покинул У. Черчилль, а на его смену прибыл К. Этли, только что избранный на высокий пост премьер-министра. В работе конференции возникла пауза. Сталин и несколько членов делегации совершили прогулку по Потсдаму. Основная тяжесть по обеспечению безопасности легла на советскую сторону. В Потсдам прибыла служба охраны Кремля.
Торопился из четвёртой районной комендатуры к себе, меня остановили московские часовые. Проверив документы и спросив оружие (при себе его не имел), разрешили продолжить путь. Метров за сто пятьдесят до главной комендатуры задержали снова, но узнав о моей цели, отпустили. На входе в здание документы проверили ещё раз. Помимо знакомых часовых нашей роты пост несли ещё два человека из охраны вождя, москвичи находились и внутри здания. Дежурил по комендатуре капитан Хани-пов, он попросил меня пройти в дежурную комнату. Там я встретил посыльного Ф. Корнейчука - бывалого солдата, родом из-под Ровно, с ним дружил. В здании - полнейшая тишина, никакого движения, муха пролетит - слышно. Дверь отворилась, и в дежурку вошёл генерал Круглов, начальник личной охраны Сталина, с ним ещё трое. Капитан Ханипов не успел отрапортовать, как генерал потребовал срочно вызвать коменданта. На что капитан ответил: «Я это уже сделал».
Сталин вошёл раньше, чем явился полковник Верин. Дежурный вскочил с места, вытянувшись в струнку и щёлкнув каблуками, стал докладывать Главнокомандующему, но Сталин жестом руки остановил его. Был он в хорошем расположении духа и, подойдя к посыльному, спросил:
— С какого года будете?
— С тринадцатого, товарищ Сталин, - мягко ответил Корнейчук. Сталин улыбнулся:
— Скоро поедешь домой. Родные, небось, заждались?
Забегая вперёд, скажу, что вождь своё слово сдержал. Сразу после конференции начался массовый отъезд бойцов. В числе первых покинул Германию рядовой и сержантский состав рождения до 1914 года.
Пока Сталин расспрашивал Корнейчука, с меня спало напряжение, и я пристрастно стал разглядывать вождя. Про себя отметил, что не так уж он мал ростом, выше меня. Тут подоспел комендант и проводил Сталина в свой рабочий кабинет. Говорили недолго, минут пятнадцать.
Когда Сталин уехал, по комендатуре дали отбой и все обрати-
- 119 -
ли взоры на нас с Корнейчуком - что да как? Стал рассказывать однополчанам подробности. И всё горит во мне, точно я счастливый билет вытащил. Встречей с вождём партии гордился.
Позже появился анекдот о том, как вели себя и чего хотели лидеры мировых держав. Во время праздничного обеда Черчилль обратился к Сталину:
— Иосиф Виссарионович, правда ли, что в Грузии сохранился обычай дарить гостю понравившуюся ему вещь?
— Да, такой обычай в Грузии есть.
— Мне понравился Крым...
— ...а мне Кавказ, - довершил желание Черчилля Трумэн. Сталин разжал кулак, показал уважаемым гостям пять пальцев:
— Если угадаете, какой из пальцев средний, я исполню ваши желания.
Черчилль точно указал на средний палец, а Трумэн, почувствовав подвох, показал на указательный. Сталин вложил большой палец между средним и указательным и показал им фигу:
— Ошибаетесь, господа! У меня средний тот, что большой.
Неожиданно Черчилль предложил тост за маршала Жукова.
Маршалу ничего не оставалось, как предложить ответный тост за британского экс-премьера, от волнения он машинально назвал его «товарищ». Молотов метнул в сторону маршала изумлённый взгляд. Жуков тут же сымпровизировал:
— Предлагаю тост за товарищей по оружию, наших союзников в этой войне - солдат, офицеров и генералов армий антифашистской коалиции, которые так блестяще закончили разгром фашистской Германии.
Тут уж он не ошибся.
С успехом прошли по Восточной Германии гастроли Лидии Руслановой. Заключительное выступление ожидалось на стадионе в Потсдаме. Полковник Верин распорядился для поддержания порядка выделить охрану. К этому радостному событию офицеры и солдаты готовились с большим старанием. Лично я зарядил свой фотоаппарат новой плёнкой, в надежде запечатлеть уникальный в жизни момент. Но концерт не состоялся. Всенародно любимую певицу не отпустил маршал Г.К. Жуков, устроив банкет в её честь. По подсказке члена военного совета Группы советских войск в Германии генерал-лейтенанта К.Ф. Телегина маршал наградил Русланову орденом, подчеркнув: «Уж кто-кто, а вы, Лидия Андреевна, этот орден перед народом заслужили».
Торжественно отметили 28-ю годовщину Октябрьской революции. Утром старшина роты поздравил нас с пролетарским праздником и выдал по пятьдесят граммов спирта. После роскошного
- 120 -
завтрака отправились в городской парк, где ждали нас игры и аттракционы, десятки культурных программ. Вечером взметнулся в звёздную высь огромный, наполненный водородом, воздушный шар. С восхищением смотрел, как поднимается в небо портрет Сталина, вышитый по кумачовому полотнищу шёлковыми нитками. Рядом с портретом в лучах прожекторов торжественно развевалось знамя Страны Советов. Это было впечатляющее зрелище.
Не остался незамеченным приезд в Восточную Германию наркома внутренних дел В. Абакумова. Фамилию генерала тайного карательного ведомства услышал впервые, знал Ежова, Ягоду, Берия, а вот Абакумова - нет. В полках его появление вызвало панику. Говорили, что генерал привёз с собой списки, по которым не сегодня-завтра начнутся повальные аресты генералов и офицеров высшего состава. Вопрос «Кто первый?» беспокоил многих.
Прошёл слух, что Главком советских оккупационных войск и Главноначальствующий в советской зоне оккупации Г.К. Жуков не дал развернуться Абакумову. В полках прошли политзанятия, на которых в адрес маршала раздавались слова благодарности как их защитника. По их словам, Жуков - это тот человек, который в обиду подчинённых не даёт. Такое мнение слышал от многих.
Зачастили дожди. Тепло убывало. Всё чаще по ночам ледок слабый схватывал поверху лужицы. В войсках перешли на зимнюю форму. Похолодание наблюдалось и в отношениях между союзниками. Участились случаи задержания военнослужащих союзных армий нашими патрулями. Их отпускали только после прибытия официальных лиц. На политзанятиях можно было слышать, что Америка и Англия вовсе не союзники нам и никогда ими не были. Такие высказывания командиры не пресекали, хотя понимали, что это не так. Чувствовалось, что строится новый «железный занавес», вернее, переносится с Буга - Государственной границы СССР - на Эльбу.
Я всё так же занимался отчётами, ездил в Карлсхорст. Берлин за эти месяцы заметно преобразился - завалы от разбитых зданий разобраны, кирпичи освобождены от цемента и пошли в дело - строили новые дома. В свободное от службы время ходил в парк, посещал кинотеатры, бывал в Доме офицеров, куда часто приезжали театральные коллективы со всего Союза. Дважды совершил прогулки на пароходе по озеру Ванзея. Родные регулярно получали от меня письма. Настораживало, что в письмах от них некоторые места были вымараны, что-то не нравилось цензуре. А вот посылку от меня не вскрыли, пришла в целости и со-
- 121 -
хранности. Сообщил о гибели двоюродного брата Михаила. Его родители, оказывается, не имели сведений о сыне, числился Миша без вести пропавшим. После моего сообщения сделали запрос в Москву и получили справку о смерти, как сказано -«при защите Отечества». Мой старший брат вернулся из немецкого плена, внедряется в деревенскую жизнь. Много земляков не вернулось с полей сражений, не меньше стали инвалидами.
Начало 1946 года не внесло в мою жизнь каких-нибудь изменений. В январе написал рапорт на имя полковника Верина с просьбой направить на учёбу в Липецкое лётное училище. Мечта летать не покидала меня, я верил, что она сбудется. Полковник одобрил мой выбор профессии, пообещал, как только прибудет пополнение, посодействовать в этом вопросе. И вторую мою просьбу - разрешить поездку в Польшу, возложить цветы на братскую могилу, где похоронен двоюродный брат Шалай Михаил Иосифович - решил положительно, даже подсказал, как туда добраться. Однако в конце февраля оперуполномоченный комендатуры в моей поездке в польский город Пиритц отказал, сославшись на то, что такое путешествие для советских военнослужащих небезопасно.
Оставшиеся на службе в Группе советских оккупационных войск офицеры успели побывать в Союзе, женились, привезли семьи в Германию. К полковнику Андрею Захаровичу Верину из Днепропетровска приехала жена с малышом лет шести. Мы готовились к первому в своей жизни военному параду совместно с армиями союзных войск. Колонны должны были начать движение из Западного Берлина, пройти мимо мемориала в Трептовом парке и через Бранденбургские ворота войти в советскую зону. Впервые увидел, как маршируют солдаты в юбках - у шотландских солдат вместо брюк были юбки в клеточку.
В апреле сорок шестого Г. К. Жуков уехал в Москву, его назначили Главнокомандующим сухопутных войск, передал полномочия своему заместителю генералу армии В.Д. Соколовскому Перемещение Жукова из Германии в Москву в войсках восприняли с одобрением, пошли разговоры, что это неспроста, скоро займёт должность наркома. Его боевые соратники, оставшиеся в Германии, надеялись, что маршал их не забудет.
Печальным оказалось время после отъезда Жукова. В Группе советских войск начались аресты, чекисты лютовали. В первую волну попали те генералы и офицеры, которых маршал защитил от хозяина Лубянки - генерал Минюк и подполковник Сёмочкин, адъютант маршала. 26 апреля 1948 года взяли Главного маршала авиации, дважды Героя Советского Союза Новикова. В Ростове без предъявления ордера арестовали и доставили во внутрен-
- 122 -
нюю тюрьму МГБ генерал-лейтенанта К.Ф. Телегина. Такая же участь постигла и другого Героя Советского Союза, бывшего командира кавалерийского корпуса, генерал-лейтенанта В.В. Крюкова. Аресты в Группе советских войск в Германии вызвали панику в высшем военном эшелоне власти. Были случаи, когда у некоторых командиров нервы сдавали, боясь лопасть в лапы чекистов, они уходили в Западную зону.
Qui quaerit, reperit
|
| |
| |
