| Саня | Дата: Воскресенье, 01 Апреля 2018, 07.42.43 | Сообщение # 2 |
Группа: Админ
Сообщений: 65535
Статус: Присутствует
| Создание Восточных легионов
Было бы ошибочно полагать, что создание военных формирований из представителей различных народов Советского Союза было абсолютно случайным и вызванным к жизни исключительно стечением обстоятельств, которые в основном для Германии были неблагоприятны. Оказывается, этот вариант обсуждался и продумывался в самом начале войны против СССР, правда, решения не получил и был отложен на неопределенный срок.
30 июня 1941 г. состоялось специальное заседание Министерства иностранных дел Германии под председательством посла Риттера. На заседании обсуждался вопрос о добровольческих соединениях и возможности их использования в борьбе против СССР. При этом было заявлено, что два соображения имеют значение для создания добровольческих соединений: количество желающих (вероятно, однако, что здесь желаемое выдавалось за действительное — «многих желающих» через неделю после войны еще явно не было, хотя, конечно, на совещании речь шла обо всех европейских странах) и политический, пропагандистский мотив воздействия на население европейских стран. Как видим, те мотивы, о которых мы уже сказали выше, продумывались германской верхушкой еще до того, как они действительно встали во всей своей остроте. На заседании обсуждались возможности создания соединений из представителей европейских стран, в том числе прибалтийских и СССР. МИД идею в целом одобрил, посчитав, что создание подобных соединений может быть осуществлено при ОКВ или же при Главном управлении СС, они будут носить закрытый характер и иметь немецкую униформу.[81] В начале июля этот вопрос был рассмотрен и одобрен также и заинтересованными военными инстанциями — ОКВ и Главным управлением СС — с уточнением, что подобные формирования могут находиться только в резерве, на территории соответствующих стран и под полным контролем немецких дипломатических представительств.[82] И здесь ответственные чиновники МИДа проявили особую осторожность по отношению к эмигрантам, в особенности из народов СССР: 2 июля 1941 г. государственный секретарь Эрнст фон Вайцзеккер ясно заявил официальную позицию: «русские (имеются в виду, конечно, не только этнические русские, а все выходцы с территории Советского Союза. — И. Г.) эмигранты заявили о своей готовности воевать против СССР в качестве добровольцев. Их желание надо приветствовать, но регистрировать их в таком качестве нельзя, так как создание таких соединений не предусмотрено. Мы не имеем никакого интереса в подобном представительстве русских эмигрантов».[83] Итак, вопрос о добровольцах обсуждался уже в самом начале войны, но он так и остался на стадии обсуждения, и никакого решения относительно создания вооруженных формирований, по крайней мере из народов СССР, тогда принято не было. Причина тому — общая установка на военную победу Германии, причем только своими силами.
Военные действия продолжались, в германском плену оказались сотни тысяч красноармейцев, десятки тысяч перебежчиков. Уже тогда в первую очередь командирам наступающих частей вермахта пришлось столкнуться с проблемой: что делать с той частью военнопленных, которые выразили согласие перейти на сторону немцев?[84] Никаких уточнений и директив сверху по этому поводу не было. Поэтому, как это ни удивительно, многие армейские командиры начали действовать на свой страх и риск, создавая из таких людей подразделения так называемых «хивис» (от немецкого Hilfswillige — «желающие помочь»). Конечно, не могло быть и речи о вооружении «хивис», речь шла об использовании их на различных вспомогательных работах: в роли, например, переводчиков, конюхов, подносчиков снарядов, помощников на кухне, ремесленников, возниц и т.п. Отдельные немецкие военачальники, например командующий группой армий «Центр» фон Браухич, даже выступили с инициативой создания из «хивис» специальных русских вспомогательных сил.[85] Инициатива не нашла ответа (и это, кстати, явилось одним из факторов, которые стоили Браухичу карьеры — Гитлер поначалу ни о каких «добровольцах» и слышать не желал), но все же количество «хивис» на Восточном фронте было очень значительным, достигая в некоторых частях до 10–15 % от их состава.[86] Со временем все же реалии жизни взяли свое, «хивис» были признаны официально, был даже установлен конкретный статус «хивис», что проявилось в назначении им денежного жалованья: такие лица подразделялись, видимо, по уровню доверия к ним, на три группы: представители первой группы получали 375 руб. или 30 рейхсмарок в месяц; второй — соответственно 450 или 36; третьей — 525 или 42 (данные марта 1943 г.).[87]
Стихийное возникновение подразделений «хивис» стало одним из первых шагов на пути создания военных формирований из восточных народов. Причем и в этом вопросе довольно долгое время официального соизволения не было. Гитлер и его окружение колебались и не могли отказаться от предвоенной доктрины, тогда как отдельные инстанции, особенно Министерство по делам оккупированных восточных территорий, а затем уже и ОКВ, начали в конце лета 1941 г. мероприятия по отделению тюрко-мусульманских военнопленных от остальных. На начальном этапе в этот вопрос активно вмешивалось и Министерство иностранных дел.[88]
Когда же началось отделение тюрко-мусульманских военнопленных, и когда были составлены комиссии по отделению? Точного ответа на этот вопрос нет, так как многое делалось при этом спонтанно и без официального разрешения.
Первым из крупных германских чиновников, кто заговорил о необходимости отделения тюркских военнопленных, был, как уже упоминалось, посол фон Папен, предлагавший это мероприятие 25 июля 1941 г. Турецкий политик Нури Киллигиль настаивал на этом 17 сентября 1941 г. во время своего визита в Германию: он высказал просьбу отделить всех тюркских военнопленных в особый лагерь по образцу лагеря в Вюнсдорфе в период Первой мировой войны, чтобы впоследствии использовать их как армию пантуранистского движения, союзного Германии (об этом также уже говорилось во второй главе).[89] Почти в те же дни сентября 1941 г. глава Восточного министерства А. Розенберг обратился к высшему командованию вермахта с аналогичной просьбой, также назвав в качестве образца лагерь в Вюнсдорфе. На это 24 сентября он получил ответ руководителя Отдела по работе с военнопленными ОКВ генерал-полковника Брайера о том, что ОКВ не в состоянии по-настоящему организовать такую работу, так как пленных скопилось неожиданно много. Брайер обещал, что в ближайшем будущем, как только такая возможность предоставится, ОКВ сразу же займется указанным вопросом.[90] 2 октября свою поддержку идее отделения мусульманских военнопленных высказал министр иностранных дел Риббентроп.[91] И именно в октябре 1941 г. под обсуждавшийся долго вопрос была подведена официальная база: 14 октября был дан приказ ОКВ № 6577/41 об отделении тюркских военнопленных от остальных плененных красноармейцев и размещении их в специально отведенных лагерях на территории Прибалтики, Украины и Польши. Одним из крупных сборных пунктов мусульманских военнопленных стал тогда шталаг (от немецкого Stammlager — основной лагерь) 1 Ц Хайдекруг (Восточная Пруссия). Для Восточной Пруссии при этом скорее всего делалось исключение, так как на территорию Третьего рейха ввозить военнопленных из оккупированных областей запрещалось, на этот счет существовало строгое указание Гитлера — они могли размещаться только на оккупированных территориях, например, на Украине или в Польше. Особенно строгим такой запрет был относительно пленных «азиатского происхождения». «Попадание азиатов (или монголов) для работ в рейхе должно быть абсолютно исключено», — такие слова Гитлера от 4 июля 1941 г. приводил один из высших германских чиновников доктор Круль впоследствии на заседании Нюрнбергского международного трибунала.[92] Правда, в ходе войны такой строгий запрет был, очевидно, снят. Известны многочисленные случаи транспортировки военнопленных на территорию Германии уже в начальный период войны. В военном дневнике германского Генштаба за 16 ноября 1942 г. есть запись: «Фюрер решил, что Восточные легионы, включая и предварительные лагеря, должны быть переведены из генерал-губернаторства на территорию рейха».[93] Возможно, что тем самым предполагалось усилить контроль за военной подготовкой и пропагандистской обработкой будущих легионеров, оторвать их от возможной на территории Польши «вражеской» пропаганды.
Сборных лагерей осенью 1941 — весной 1942 гг. вблизи передовой линии фронта было создано немало. К сожалению, наши сведения об этом далеко не полны, но можно привести некоторые данные о пунктах сбора нерусских военнопленных конца весны — начала лета 1942 г.: туркестанцы собирались в лагере Ромны (с 8 июня 1942 г.), грузины — в Гадяче (с 18 июня 1942 г.), азербайджанцы — в Прилуках (с 20 июня 1942 г.), армяне — в Лохвице (с 24 июня 1942 г.), представители северокавказских народов — в Миргороде (с 14 июня 1942 г.), а лагеря Хорол (дулаг 160, с 29 мая 1942 г.) и Лубны (дулаг 132, с 11 июня 1942 г.) являлись смешанными — в них доставлялись все военнопленные, которых затем разделяли по национальному признаку. Обратим внимание на то, что для удобства дальнейшей транспортировки военнопленных лагеря, как правило, располагались на крупных железнодорожных станциях. Большинство из размещенных на территории Украины военнопленных составили основу создаваемой 162-й тюркской дивизии. Хотя на тот момент еще не было приказа о создании Волго-Татарского легиона, татары также отделялись от остальных пленных, среди них уже тогда проводилась вербовка в легион: комендант всех указанных лагерей сообщал 20 июня 1942 г., например, что в лагере Хорол из 9450 пожелавших записаться в легионеры татар было 1043 человека.[94]
31 октября 1941 г. ОКВ докладывал о первых итогах работы, и это важно подчеркнуть, именно в МИД: число зарегистрированных военнопленных из тюркских народов на тот день доходило до 55 тысяч, из них около 5 тысяч — в Восточной Пруссии. Из зарегистрированных военнопленных комиссиями Восточного министерства уже было отобрано для сотрудничества 5600 человек (особенно в качестве пропагандистов).[95]
И все же работа эта была организована из рук вон плохо: вопросы размещения, обеспечения пленных не были улажены, так что положение отделенных мало чем отличалось от положения остальных, и в специальных лагерях пленные умирали сотнями и тысячами от голода и холода, о чем с определенной тревогой говорилось в указанном докладе ОКВ. Свое неудовлетворение организацией работы выражали и представители МИДа. 15 ноября 1941 г. уже знакомый нам Гросскопф сообщал своему шефу Риббентропу о первых итогах деятельности комиссий в лагерях. Серьезную ошибку он видел в том, что из директивных документов совершенно неясно, представители каких восточных народов должны целенаправленно отделяться от других военнопленных, «поэтому, например поволжские татары и узбеки остаются вне этого приказа». Гросскопф выражал недоумение по поводу того, что «директива ОКВ оперирует термином „азиаты“», а это, по его мнению имело «определенный оттенок пренебрежения». Он предлагал уточнить это название и употреблять либо общепринятые этнонимы, либо обобщающие термины вроде «тюркские народы СССР» или «мусульмане».[96]
Похожие трудности для немецкой стороны, связанные прежде всего с организацией этого мероприятия, имели место и позднее: например, 18 сентября 1942 г. ОКХ сетовало на них в справке, отправленной в Восточное министерство. Представитель министерства Отто Бройтигам в своем ответе призвал военные власти активизировать эту работу, учитывая ее «огромное политическое значение».[97]
Собственно же комиссии по работе с военнопленными начали свою работу в лагерях в конце августа 1941 г. Всего, по данным Патрика фон цур Мюлена, было создано от 25 до 30 комиссий общей численностью состава от 500 до 600 человек.[98] Возможно, более точная цифра — 25 комиссий, функционировавших в начале ноября 1941 г., приведена в справке по МИДу, составленной Эрнстом Вёрманном.[99] В комиссии входили вначале исключительно немецкие чиновники от Министерства Розенберга и многократно проверенные старые эмигранты, впоследствии в них начали включаться и согласившиеся на сотрудничество бывшие военнопленные. Задачи комиссий были довольно расплывчаты: посещение лагерей и составление списков тюрко-мусульманских военнопленных. Конечно, такие списки позже нашли свое практическое применение при организации Восточных легионов. Комиссии «должны были проверять отобранных военнопленных с точки зрения их благонадежности и определять, куда следует направлять каждого в отдельности. Для достижения этой цели после тщательнейшей проверки были назначены лица из эмигрантов, а наиболее надежным из них доверено руководство отдельными комиссиями». По мнению Арно Шикеданца, «будущего», но так и не состоявшегося «рейхскомиссара» Кавказа, «комиссии проводили значительную работу в смысле обеспечения и сохранения рабочей силы военнопленных и оказали большую помощь комендантам лагерей».[100] Однако с этим мнением соглашались далеко не все.
Проиллюстрировать работу комиссий можно на основании воспоминаний татарского эмигранта Ахмета Темира.[101] К началу войны он, как известно, уже успел защитить диссертацию в Гамбургском университете, и немецкое руководство сочло возможным привлечь его к работе с татарскими военнопленными.
27–28 августа 1941 г. в качестве члена комиссии А. Темир посетил два лагеря, расположенных неподалеку от Ганновера, в округе Фаллингбостель-Орбке (шталаг XI Д) и Берген-Бельзен (шталаг XI Ц). В первом из них находилось 60 военнопленных татар, 5 башкир и 5 чувашей, во втором — 135 татар, 4 башкира и 54 чуваша. В Орбке А. Темир побеседовал со всеми тюркскими военнопленными по отдельности, в Берген-Бельзене — с большинством. Какие вопросы выяснялись во время таких бесед?
1. Взаимоотношения между самими тюркскими народами. Темир замечал, что когда военнопленным задавались подобные вопросы, они — и татары, и башкиры — были удивлены и заявляли, что это фактически один и тот же народ, что нельзя отделять одного от другого. Подчеркивались и дружеские взаимоотношения татар с чувашами (об этом говорил, например, военнопленный Анатолий Казаков, 1922 г. рождения, из деревни Аксу Буинского района Татарстана).
2. Отношения тюркских народов к русским. В этом вопросе проверяющий оказался в затруднительном положении, потому что, на его взгляд, «почти 98 % военнопленных происходят из сельской местности, а 95 % процентов деревень этих военнопленных этнически однородны, поэтому трудно сказать что-либо ясное и определенное
06 отношении тюрко-татар к русским». Он считал, что большинство из пленных вообще не желает говорить на эту тему из чувства страха и неопределенности, хотя и отметил, что некоторые из пленных высказались недружески по отношению к русским. По наблюдениям А. Темира, и в самих лагерях военнопленных сложилась недружественная и напряженная атмосфера, которая приводила даже к дракам на национальной почве. При этом как будто русские военнопленные пренебрежительно относились к представителям других национальностей, называя их «нацменами и предателями» и заявляли, что немцы их повесят. Поэтому некоторые из пленных предпочитали скрывать свою национальную принадлежность и при составлении списков называли себя русскими. Из всего сказанного А. Темир делал вывод, что «вражда между русскими и тюрко-татарами в Поволжье является вечным законом жизни».
3. Отношение к земельным вопросам и экономическое положение. В данном вопросе А. Темир отмечал общую негативную оценку колхозной системы, которая привела к слому привычного уклада жизни, обнищанию и бесправию основной массы сельского населения.
4. Отношение к большевизму. В рапорте подчеркивается, что «большинство относится к большевизму отрицательно, а многие даже выражают свою ненависть к нему».
5. Религиозный вопрос. Отмечалось, что молодое поколение тюрко-татар уже успело отдалиться от религии и не соблюдает всех религиозных обычаев. Но все военнопленные заявляли во время бесед, что их родители очень религиозны. Так что, по мнению А. Темира, религиозная традиция продолжает жить в народе.
Кроме указанных моментов в рапорте обращалось внимание и на внешний вид военнопленных. По наблюдениям автора, в основной массе это были молодые и трудоспособные люди 1915–1922 гг. рождения. Уровень их образования довольно низок, только 3–4 человека имели высшее образование, но практически все умели читать и писать. Многие отмечали, что они добровольно сдались в плен. А. Темир выражал мнение, что «их легко можно будет привлечь к борьбе за их собственное национальное дело и тем самым противопоставить московскому большевизму».
В заключение автор рапорта привел пожелания военнопленных быть отделенными от русских, получить работу, а также лучшее обеспечение, одежду и пропитание.
Примерно в том же направлении велись беседы с военнопленными и в других лагерях на территории Восточной Пруссии, в которых побывал А. Темир:
• 6–7 сентября 1941 г. — лагерь Торн (шталаг 312, 35 татар и башкир, 10 чувашей, 5 марийцев);
• 10 сентября — лагерь Просткен (офлаг 56, 76 татар и башкир, 3 чуваша, 6 удмуртов);
• 12–16 сентября — лагерь Сувалки (офлаг 68, 637 татар и башкир, 8 чувашей, 6 марийцев, 25 удмуртов, 4 мордвина);
• 18–19 сентября — лагерь Ширвиндт (офлаг 60, 700 татар и башкир, 115 чувашей, 16 марийцев, 32 удмурта, 27 мордвы);
• 21 сентября — лагерь Матцикен (шталаг 331, 37 татар и башкир,
• 7 чувашей, 1 мариец, 2 удмуртов, 3 мордвина);
• 22 сентября — лагерь Погеген (302 татар и башкир, около 100 чувашей и представителей финно-угорских народов).
С 10 октября по 31 ноября А. Темир посещал лагеря на территории Западной Украины: Львов (шталаг 328), Ярослав (шталаг 327 А и 327 Д), Кохановка, Деба, Замощь (офлаг 325), в которых находилось 797 татар и башкир, 86 чувашей, 22 марийца, 12 удмуртов, 17 мордвы.
В общей сложности за указанное время Ахмет Темир посетил 14 лагерей для военнопленных.
Как видим, и график посещений лагерей у членов комиссий был довольно напряженный, и сведения о количестве представителей тюркских и финно-угорских народов собирались ими довольно точные.
Интересно, что в лагере Замощь А. Темир встречался с пленным генерал-майором Красной армии Ибрагимом Бикжановым, который родился в 1895 г. в Касимове. Здесь же он отметил, что, по словам Бикжанова, в Красной армии был еще только один татарский генерал — генерал Салихов. Это имя встретится нам еще в дальнейшем, но позднейшую судьбу генерала Бикжанова выяснить не удалось.
В результате пребывания комиссий в лагерях составлялись подробные списки военнопленных, в которых отмечались следующие данные: полное имя, год рождения, место рождения, образование, партийность, профессия, военное звание, социальное происхождение, национальность и домашний адрес. В списке особо выделялись лица с высшим и полным средним образованием — на них следовало обращать внимание в плане возможного привлечения их на сторону немцев. В тех фрагментах из списков, которые включены в книгу Ахмета Темира, отмечены, например, Каюм Халиуллин (1907 г. рождения из Казани), закончивший ветеринарный институт; Сагит Саидгараев (1911 г. рождения из Актанышского района), закончивший педагогический техникум; Габдулвахид Исмагилов (1920 г. рождения из Азнакаевского района), имевший среднее образование и работавший учителем.
В некоторых случаях, правда, составлялись сокращенные списки, в которых отмечались лишь имя и фамилия военнопленного, его лагерный номер и год рождения. Но и здесь в списках имелись своеобразные рекомендации к использованию: «для пропаганды и административной работы» или «для полиции».
В ходе работы комиссий осенью 1941 — зимой 1942 гг. явственно наметился один из первых серьезных конфликтов между германскими официальными учреждениями — между Министерством иностранных дел и Министерством по делам оккупированных восточных территорий (Восточным министерством). Вызвано это, на мой взгляд, не только тем, что полномочия, функции их по отношению к оккупированным территориям не были четко определены и разделены изначально, но и тем, что в Третьем рейхе с его возникновения шла непрерывная борьба за власть между отдельными «вождями», жестокая конкуренция между учреждениями. Война не смогла положить конец этим разногласиям, в отдельных случаях они даже еще более обострились. Два указанных министерства не являлись исключением: они постоянно бомбардировали высшее руководство просьбами придать им больше полномочий, обвиняя своих соперников в некомпетентности и вмешательстве в их дела. Упомяну один очень красноречивый документ: 25 февраля 1942 г. фон Хентиг докладывал Риббентропу о работе комиссий ведомства Розенберга: «Татарским вопросом занимаются и Восточное министерство и МИД. Если в уже занятых областях (например, около Вильны) есть татарские поселения, то это правомерно. А вот другими татарами пусть Восточное министерство не занимается — это прерогатива МИДа. Восточное же министерство создало свои комиссии, занимается пропагандой среди военнопленных. А эти комиссии в конечном счете только устанавливают, кто из военнопленных мусульманин. А ведь важно не только констатировать, что он Мустафа или Мухаммед, важно установить его способности, выяснить его прошлое, его готовность к сотрудничеству. (…) Восточное министерство уже делит портфели для незахваченных еще территорий, у них уже есть кандидат на пост ректора Казанского университета!».[102] Фон Хентиг отмечал, что он обращался в Восточное министерство с просьбой прояснить ситуацию, но никакого положительного ответа не получил. Он выразил мнение, что именно МИД — наиболее компетентный орган в решении судеб других народов, мотивируя это тем, что эти вопросы влияют на отношения Германии с Ираном, Афганистаном, Китаем, Индией и Турцией. Но и противоположная сторона в долгу не оставалась. «Шаги, предпринятые МИД, прекратили нормальное развитие нашей деятельности. Уже один факт вызова представителей старой эмиграции в Берлин для политических переговоров привел к волнению среди эмиграции. (…) Кроме того, Министерство установило связь между этими лицами и кавказскими легионами, находящимися на стадии формирования, в результате чего возникли сомнения и беспокойство в этих легионах в отношении политических целей империи. Предупреждения Восточного министерства остались безрезультатными», —- так уже от имени Восточного министерства оценивал ведомственные противоречия осени 1941 г. Арно Шикеданц на допросах в Нюрнберге.[103]
Несколько забегая вперед, отметим, что одно из первых противостояний закончилось поражением МИДа, который осенью 1941 г. проявлял особую активность в работе с тюрко-мусульманскими военнопленными: министерство было отстранено от этой практической работы и вообще от формирования национальных воинских частей в составе вермахта и СС. Этому, вероятнее всего, способствовали и фиаско с розыгрышем пантуранистской карты, и то, что Розенберг сумел в конечном счете предстать перед Гитлером в наиболее выгодном свете.
Своим путем осенью 1941 г. пошли абвер и командование отдельных военных частей. 6 октября 1941 г. генерал-лейтенант Вагнер (ОКХ) дал директиву командующим тылами в районах действий групп армий «Север», «Центр» и «Юг» в порядке опыта создать из военнопленных казачьи добровольческие сотни и использовать их в борьбе против партизан. Этот факт И. Хоффманн считает «днем рождения восточных отрядов».[104] Опыт этот, вероятно, германское командование удовлетворил, так как 16 ноября уже каждая дивизия в указанных областях получила приказ о создании при них кавалерийских казачьих сотен. А за день до этого в приказе конкретно были упомянуты и представители нерусских народов.
15 ноября 1941 г. ОКХ дало приказ командующему тылом группы армий «Юг» создать при каждой дивизии по одной сотне из «военнопленных туркестанской и кавказской принадлежности». Путаница в этнонимах в приказе была удивительна. К «кавказцам» были причислены: адыгейцы, анварцы (так в тексте приказа; речь, может быть, идет об аварцах. — И. Г.), азербайджанцы, осетины, башкиры (!), лезгины, ингуши, кабардинцы, карачаевцы, грузины, дагестанцы, тичинцы (?); к «туркестанцам» — калмыки, монголы, татары, туркмены, турки, узбеки, киргизы, эстонцы (!?), казахи и опять-таки башкиры (!). Созданные сотни были объединены затем при 444-й дивизии под Запорожьем в «туркестанский полк» (позднее переименован в «тюркский 444-й батальон»), командовал им обер-лейтенант фон Таубе. Это соединение упоминалось на охранной службе в районе устья Днепра и на Перекопе. Называя это одно из первых в составе германской армии подразделений, составленных из военнопленных представителей тюркских народов, следует согласиться с И. Хоффманном, который не переоценивает значения его создания, замечая, что «речь шла здесь о „диких“ формированиях, которые по своей организации существенно отличались от позднейших Восточных легионов».[105]
Более заметными и известными стали два других подразделения из кавказских и среднеазиатских народов, также сформированные осенью 1941 г., — это 450-й туркестанский пехотный батальон под командованием майора Андреаса Майер-Мадера и батальон «Бергман» («Горец») под командованием обер-лейтенанта Теодора Оберлендера.[106] Не буду слишком подробно говорить об этих соединениях, но некоторые моменты из их истории считаю важным упомянуть. А. Майер-Мадер, бывший в свое время военным советником Чан Кай-ши, владевший многими восточными языками, выдвинул перед командованием абвеpa чисто утопический план — подготовить из военнопленных целое боевое соединение, которое можно будет впоследствии десантировать с воздуха в Средней Азии, и поднять там восстание с целью отделения от СССР и создания независимого Туркестанского государства. При содействии одного из лидеров среднеазиатской эмиграции, Вели Каюм-хана, с 18 октября 1941 г. он создавал свой батальон на территории Польши, и к концу года неподалеку от Рембертова уже были подготовлены одна азербайджанская и шесть туркестанских рот. В состав батальона, судя по позднейшим косвенным данным, входили также поволжские татары (об этом можно судить по тому, что практически в любом батальоне, входившем позднее в состав Туркестанского легиона, были и поволжские татары). Что примечательно, почти все командные должности в 450-м батальоне Майер-Мадер доверил представителям самих народов — позднее в Восточных легионах на это не решились, и существовали строгие ограничения в этом вопросе. Весной 1942 г. батальон был направлен на борьбу против партизан в район Ямполя и Глухова (в настоящее время Сумская область Украины). По мнению немецкого командования, он проявил себя в деле не с лучшей стороны.
Представители военного руководства выражали недовольство самим Майер-Мадером за его терпение к «азиатским отношениям» в подразделении. Его план восстания в Средней Азии в вермахте был воспринят как авантюристический. В итоге Майер-Мадер был заменен другим, более покладистым командиром, чтобы позднее вновь появиться при создании Восточных легионов и 1-го Восточно-мусульманского полка СС.
Подразделение Т. Оберлендера начало формироваться под Полтавой и насчитывало поначалу 700 чел. К весне 1942 г. его численность достигла 2900 чел. Состояло оно в подавляющем большинстве из представителей северокавказских и закавказских народов. Поэтому история его к теме настоящей книги имеет лишь опосредованное отношение.
В любом случае мы должны отметить, что формирование таких единиц, как 450-й батальон или подразделение «Бергман», стали первыми реальными мероприятиями в организации Восточных легионов, хотя они, собственно, в состав легионов и не вошли, существуя в 1943–1944 гг. вполне автономно.
Таким образом, к концу 1941 г. и военно-политическая ситуация, и накопленный опыт привели руководство Германии к созданию Восточных легионов.
Если до поздней осени 1941 г. военные и политические руководители и в центре, и в действующей армии в этом вопросе действовали во многом произвольно, то в середине ноября они получили официальную директиву: Гитлер одобрил создание Тюркского легиона.[107] После этого, по-видимому, под влиянием Розенберга, который все-таки опасался тюркского (читай: туранистского) объединения, решение было уточнено и оформлено в виде конкретного приказа ОКВ от 22 декабря 1941 г. о создании четырех легионов из восточных народов — Туркестанского, Армянского, Грузинского и Кавказско-мусульманского (позднее был разделен на азербайджанский и северокавказский).[108] Это еще не означало, что все стороны практического решения вопроса были тогда же предусмотрены, эти нюансы разрабатывались еще довольно долгое время — почти до осени 1942 г. Таким образом, 1942 — первую половину 1943 г. можно считать вершиной германской активности по созданию военных соединений из нерусских народов СССР.
Хочу обратить внимание еще на один важный факт. Параллельно с созданием Восточных легионов на территории Польши почти аналогичные мероприятия проводились на территории Украины. Весной 1942 г. легионы из восточных народов начали создаваться при 162-й пехотной дивизии под командованием известного ориенталиста, профессора Оскара фон Нидермайера. В составе дивизии было организовано пять легионов — Грузинский (с центром в Гадяче), Северокавказский (Миргород), Армянский (Лохвица), Азербайджанский (Прилуки), Туркестанский (Ромны). С мая 1942 до мая 1943 г. в ее рамках возникли 25 походных батальонов, два усиленных полубатальона, семь строительных батальонов, три запасных батальона. Легионы в составе указанной дивизии не следует, таким образом, путать с Восточными легионами, созданными на территории Польши. В апреле 1943 г. дивизия получила статус полевой и состояла наполовину из немцев, наполовину — из представителей народов СССР. Это соединение принимало участие в карательных операциях против партизан на оккупированных территориях СССР, а в январе 1944 г. было переведено в Северную Италию.[109] Волго-татарского легиона в 162-й дивизии не было, но возможно, что поволжские татары входили в состав, например, Туркестанского легиона. В данной книге история этой дивизии подробно не рассматривается. Но некоторые из цитируемых мной документов немецкого командования имеют отношение и к Восточным легионам, и к легионам в составе 162-й дивизии. Кроме того, некоторые примеры из общей истории соединений вермахта из восточных народов также касаются 162-й дивизии.
Очередную попытку высказать свое мнение предприняло в январе 1942 г. Министерство иностранных дел — 17 января фон Хентиг, исходя из своих взглядов, выдвинул инициативу о несколько иной структуре Восточных легионов: «Необходимо создать один Татарский (читай: Тюркский. — И. Г.) легион, но не называть его Туркестанским. Необходимо создание также одного Кавказского легиона (из трех национальных батальонов)».[110] Мнение представителя МИДа, судя по всему, никого не заинтересовало.
Более точные указания о Туркестанском и Кавказско-мусульманском легионах последовали 13 января 1942 г., а о Грузинском и Армянском легионах — 8 февраля 1942 г. Штаб по созданию Восточных легионов был с 18 февраля 1942 г. размещен в Рембертове, летом этого же года под названием Штаб Восточных легионов переведен в Радом, получив 23 января 1943 г. наименование Командование Восточных легионов.[111]
Когда были даны все указанные предписания о Восточных легионах, соответствующие разъяснения получили и все воинские подразделения действующей армии, которым и поручалось в сотрудничестве с комиссиями Восточного министерства проводить первичное разделение военнопленных. Вот один из образцов подобных документов, который очень ясно показывает и военно-политические соображения немецкой стороны при создании Восточных легионов, и весьма приблизительные представления о народах, которые в них привлекались. Тюрками и мусульманами стали в приказе армяне и грузины; «более мелкими народностями» — иранцы (персы) и татары: 19 мая 1942 г. командующий группой армий «Юг» дал приказ о создании тюркских батальонов.[112] Он объяснял своим подчиненным: «Разрешено создание легионов из военнопленных туркестанцев, кавказцев, грузин, армян. Религиозно-политические настроения тюркских народов, их хорошие солдатские качества, напряженное положение с резервами для германских соединений, недостаток в соединениях, прикрывающих тыл, принуждают к тому, чтобы использовать пленных тюркских национальностей в борьбе против большевизма на германской стороне». Создание тюркских соединений объяснялось не как самоцель, оно должно было «сберечь немецкую кровь, служить привлечению восточных народов как союзников, разложению противника, а следовательно, быстрейшему успокоению в оккупированных восточных областях и привлечению восточных народов как союзников». Приказом предписывалось отделять в специальные лагеря представителей разных национальностей и уточнялось, о каких национальностях идет речь, — кроме уже упомянутых названы в качестве «более мелких народностей»: белуджи, дунгане, иранцы (персы), кашгарцы, таранчинцы, шугнанцы и татары (! — И. Г.). Сказано, как видим, вполне откровенно. Особо показательно, что командующий уловил и передал в приказе вынужденность «союзнических» отношений с восточными народами, знания о которых страдали явными пробелами, и которым было прежде всего предназначено «сберечь немецкую кровь», превращаясь на деле не в союзника, а в обычное «пушечное мясо».
Qui quaerit, reperit
|
| |
| |
| Саня | Дата: Воскресенье, 01 Апреля 2018, 07.50.51 | Сообщение # 3 |
|
Группа: Админ
Сообщений: 65535
Статус: Присутствует
| Вопросы общей истории Восточных легионов: их статус, внутренняя структура и организация
Как уже было сказано, немецкая сторона проявила наибольшую активность в деле создания Восточных легионов в 1942 г. Развернутый план этого мастшабного мероприятия содержался в конкретном приказе, в приказе ОКХ № 6953/42 от 24 апреля 1942 г.[113]
Вербовка в легионы проводилась среди военнопленных в специальных переходных лагерях — дулагах. Описать сам процесс вербовки довольно сложно, конкретных документов об этом в моем распоряжении нет. Но понятно, что ее проводили члены комиссий Восточного министерства, подготовленные пропагандисты. Понятно, что проводилась она с использованием разных методов, с помощью «кнута и пряника»: военнопленным наглядно давалось понять, какие прежде всего материальные «блага» сулит им переход на немецкую сторону — лучшее обеспечение, обмундирование, более свободные условия содержания в лагерях. Пропагандисты из комиссий выступали с речами, делая при этом основной упор на национальную самобытность военнопленных, на их противоположность русским, на те гонения, которым подвергались религия и национальные языки в Советском Союзе.[114]
В отечественной публицистике бытует такое представление, можно его назвать штампом, что военнопленные в подавляющем большинстве случаев загонялись в Восточные легионы насильно.[115] На мой взгляд, такое мнение требует корректировки и является не совсем верным. Зададимся вполне логичными вопросами: зачем было немцам брать на свою службу, силой ставить под ружье десятки тысяч людей, которые хотя бы формально с этим были не согласны? Какой был им смысл создавать внутри своей же армии подразделения изначально ненадежные, созданные лишь с помощью насилия? Объяснение этого факта лишь возможным пропагандистским эффектом мне кажется слишком натянутым. Оружие, пусть его было мало, пусть оно было несовершенным, все-таки было выдано легионерам, оно в любой момент могло быть повернуто против самих же немцев, если бы создание Восточных легионов было основано только на насилии. Мне кажется вполне точным замечание немецкого дипломата Ханса фон Херварта по этому поводу: «Армия хотела иметь добровольцев, на которых можно было бы положиться и которые не перебежали бы при первой возможности».[116] Другое дело, что желаемого добиться все-таки не удалось. Примечательно и наблюдение X. Рашхофера, который также ставит вопрос о применении насилия при формировании соединений из восточных народов и ссылается на ряд юридических документов военной поры: весной 1942 г. при проведении вербовки в батальон «Бергман» в лагере под Полтавой, где содержались военнопленные и перебежчики из кавказских народов, «изъявило желание настолько много людей, что необходим оказался строгий отбор, и было отобрано до 700 молодых, годных для военной службы кавказцев».[117] Точность подобных сведений проверить не так легко, но совершенно очевидно, что о насилии в данном случае следует говорить с большой осторожностью, как, впрочем, также и о «добровольности», которая зачастую была вынужденной.
Но вернемся к конкретным фактам.
Изъявившие согласие перейти на немецкую службу в большинстве своем проходили следующий путь:
1. Начальный, первый лагерь (Auffangslager), с лета 1942 г. располагался в Острове-Мазовецком.
2. Предварительный лагерь (Vorlager) — Седльце Б (для татар — Седльце А, его комендантом некоторое время был бывший советский полковник Шакир Алкаев).
3. Основной лагерь легионов (Stammlager):
• для Азербайджанского легиона — Едлино под Радомом;
• для Армянского легиона — Пулавы;
• для Волго-татарского легиона — Едлино;
• для Грузинского легиона — Крушина;
• для Северо-кавказского легиона — Весёла;
• для Туркестанского легиона — Легионово под Варшавой.[118]
Прием военнопленных в легион. На переднем плане (в советской форме) полковник Шакир Алкаев
Прием военнопленных в легион. На переднем плане (в советской форме) полковник Шакир Алкаев
Надо сказать, что такое подразделение не было абсолютно строгим: татарские военнопленные оказывались, например, в лагерях и среди туркестанцев, и среди азербайджанцев. Названными пунктами, конечно, дело не ограничивалось — пленные нерусских национальностей концентрировались и в других лагерях.
Несколько забегая вперед, упомянем, какие еще лагеря имели значение при создании Восточных легионов в последующем и играли роль предварительных, начальных пунктов сбора. Это были лагеря, расположенные на территории Польши: Беньяминов (среднеазиатские и северо-кавказские народы), Бяла Подляска (грузины), Малкиня (азербайджанцы), Демблин-Заезерце (армяне), Кильце (общий), Конски (общий). Польский историк и публицист Шимон Датнер считает, что подобное выделение лагерей для одной национальности объяснялось лишь интересами безопасности, поэтому гитлеровцы избегали «смешивания» военнопленных.[119] Такая точка зрения мне представляется слишком суженной и не совсем логичной. Создание таких «национальных» лагерей в первую очередь и напрямую было связано с формированием Восточных легионов, на что Ш. Датнер внимания не обращает. В 1943 г. и на территории Германии были созданы центры, в которых собиралось пополнение для будущих легионов, строительных и саперных соединений или же лица, специально отобранные для пропагандистской работы. Многие из военнопленных, судя по справке для Восточного министерства от 7 мая 1943 г., вначале направлялись в лагерь Кильце в Польше общей вместимостью всего в 1000 человек, где проводилась «перепроверка лиц, отобранных комиссиями в оккупированных областях для предотвращения бесполезной транспортировки их в рейх».[120] Обитатели этого лагеря еще не лишались статуса военнопленных. Отсюда они могли быть направлены в специальные центры подготовки пропагандистов или же в легионы, на трудовые работы и т.п. На территории же Германии заслуживает упоминания лагерь Ринлух. Он делился на четыре части: Цитенхорст для русских, Вустрау-1 для украинцев, Вустрау-2 для кавказских, среднеазиатских народов и татар, Вутцец для белорусов и украинцев. Все они находились в ведении вермахта и имели главной задачей подготовку пленных для отправления в так называемый «свободный лагерь» Вустрау, о котором речь пойдет в следующей главе. Шварцзее и Тешендорф являлись лагерями для раненых, а лагерь Дабендорф — центром подготовки пропагандистов для Русской Освободительной армии и для прочих национальных соединений в составе германской армии.
Даже после того, как Восточные легионы были переведены во Францию, на территории Польши остались специальные пункты для сбора военнопленных из тюрко-мусульманских народов. На 30 марта 1944 г. это были следующие лагеря: Седльце Б (шталаг 366) и Нехрыбка (шталаг 327) — так называемые «предварительные лагеря легионов для представителей всех тюркских народов» (в первом из них на тот момент было 3200 военнопленных, во втором — 4000). В шталаге 355 Ольховце собирались пленные, которые «временно не были готовы к несению службы» (3500 человек), в шталаге 367 Петркув находился лазарет для больных и раненых тюркских военнопленных.[121]
В основных лагерях формировались сами легионы, и прибывшие в них военнопленные причислялись к так называемым дополнительным (запасным) ротам. Приказ от 24 апреля 1942 г. предписывал, чтобы после прибытия они обеспечивались как немецкие солдаты, при этом обращалось внимание на национальные особенности будущих легионеров (например, в питании). Они получали старое немецкое или же трофейное советское обмундирование. Военнопленные должны были как минимум один месяц находиться при таких дополнительных ротах под обязательным строгим контролем и проходить соответствующую подготовку. Исходя из степени их военной, политической и физической подготовленности решалась их дальнейшая судьба: наиболее подходящие с точки зрения германских командиров солдаты причислялись уже к создающимся полевым батальонам. Совершившие серьезные проступки или же те, кто проявил себя «политически неблагонадежным», по решению командования Восточных легионов могли быть отправлены обратно в лагеря для военнопленных. Лица, которые подходили по «характеру», но не были готовы физически, причислялись к так называемым «взводам выздоравливающих», здесь они могли использоваться для выполнения легких физических работ. Только после причисления к регулярным походным соединениям статус военнопленных с легионеров снимался, на них начинали распространяться следующие правила, которые были приняты Командованием Восточных легионов отдельно:
1. Общие направления о положении и обеспечении легионеров.
2. Положения о чинах, должностях и назначении на должности.
3. Положения о дисциплинарных взысканиях.
4. Правила принятия присяги.
5. Правила финансирования и обеспечения.
6. Правила обмундирования.
Наиболее крупным воинским подразделением для легионеров были батальоны, состоявшие из рот, взводов и отделений. Согласно апрельскому 1942 г. документу, командиры взводов в батальонах назначались из представителей самих народов, командиры рот частично немцы, частично «националы». Уточнялось при этом: так должно быть в переходный период, а позднее большинство командиров рот должно было назначаться из «националов», но одна рота обязательно должна руководиться немцем.
В одном из более поздних документов перечислялось, сколько немецкого персонала должно было быть в каждом восточном батальоне: три офицера, один чиновник, девять унтер-офицеров, шесть рядовых и два переводчика, итого 21 человек.[122] В памятке командующего Восточными легионами генерала фон Хайгендорфа от 1 сентября 1943 г. приводятся такие цифры: в восточном батальоне из немцев должны были быть командир батальона с адъютантом и офицером по особым поручениям, два командира рот, пять командиров взводов, пять фельдфебелей. Количество рядовых не упоминалось.[123] Но такой довольно жестко установленный порядок почти никогда не соблюдался, так как в большинстве случаев немецкое командование не устраивали национальные офицерские кадры, их «боевая и политическая» готовность. Выход в таких случаях был один — на вакантное место назначались опять немцы. Поэтому число немцев в восточных батальонах практически всегда доходило минимум до 50–60 человек, причем речь идет более о командных должностях. Отмечу также, что немецкий персонал в легионы попадал не добровольно, а назначался.[124] Это означало, что сослуживцами восточных легионеров становились люди, которые имели самые смутные представления о своих «союзниках», и не только об их целях, но и об их психологии, жизненных ценностях, обычаях, не говоря уже о языке. Это создавало основу для, мягко говоря, нестабильной внутренней обстановки в большинстве батальонов.
Вернемся к тексту приказа от 24 апреля 1942 г.
Уже при создании Восточных легионов было обращено повышенное внимание вопросу о внутренних отношениях в этих соединениях. Большую роль в развитии этих взаимоотношений играл, понятно, политический мотив. Немецкое руководство как бы предчувствовало, что это еще создаст для него немало проблем в будущем, так как политическая мотивация для легионеров и их немецких сослуживцев на бумаге была очень важна, в реальной жизни многое получалось совсем наоборот — немецкие офицеры и солдаты часто никак не желали видеть в легионерах своих равноправных союзников. О внутренних отношениях в легионах будет еще говориться особо, здесь же приведу эти правила:
«1. Легионы — это соединения добровольных борцов за освобождение своей родины от большевизма и за свободу своей веры, они не являются чуждыми соединениями. Через пробуждение идеализма, чувства ответственности и чести легионы могут превратиться в пригодные военные формирования. Поэтому отношение к ним со стороны немецкого персонала при строгом соблюдении справедливости, порядка и дисциплины в соответствующей для легионеров форме. (…)
2. Легионеры ни в коем случае не выступают как начальники по отношению к немецкому персоналу.
3. Немецкие офицеры в основном являются начальниками всех легионеров, немецкие унтер-офицеры являются начальниками всех легионеров до заместителя командира отделения включительно, (…) немецкие солдаты являются начальниками для легионеров, которые подчинены им по службе.
4. Порядок приветствия — тот, кто ниже по чину приветствует вышестоящего вне зависимости от того, немец он или легионер (обратим внимание: о том, „как приветствует“, в документе не сказано, но по другим источникам известно, что немцы не должны были отдавать честь офицерам и унтер-офицерам из восточных народов. — И. Г.).
5. Контроль за легионерами осуществляют при возможности вышестоящие начальники из легионеров, за немцами — только немцы.
6. Особое внимание уделять духовному и конфессиональному воспитанию и руководству легионеров, при осуществлении свойственных им обычаев и ритуалов не должно быть никаких ограничений.
7. Немецкий персонал следует ознакомить с особенностями культурных, географических и этнических отношений легионов.
Регулярно проводить занятия по языку».[125]
Проблема внутренних отношений в легионах еще будет рассматриваться, но заметим сейчас, что изначально создатели легиона оказались перед сложной и так до конца и не решенной дилеммой: с одной стороны, легионеры — это вроде бы союзники, поэтому к ним необходимо относиться как к равным, с другой стороны — они представители «низших» народов, потому к ним как к равным относиться нельзя. Мне представляется, что данное противоречие, явно существовавшее на практике, пусть и в завуалированном виде, вполне прослеживается и в приведенной выше цитате.
В документе определялись чины и должности, которые определялись для легионов: рядовой, заместитель командира отделения, командир отделения, заместитель командира взвода, командир взвода, командир роты.[126] Строго предписывалось на эти должности назначать только «подходящих» лиц без учета их прежних регалий в Красной армии.
Для того чтобы распознать «подходящих», определялся испытательный срок: для заместителя командира отделения — один месяц, для командира отделения и заместителя командира взвода — два месяца, для командира взвода и командира роты — три месяца. При необходимости срок этот мог быть продлен.
После прохождения испытательного срока проводились назначения:
• заместителя командира отделения и командира отделения назначал командир легиона или немецкий офицер, которому командиром легиона даны соответствующие полномочия;
• заместителя командира взвода — командир легиона;
• командира взвода — командование Восточных легионов;
• командира роты — высшее германское командование (командующий военным округом в «генерал-губернаторстве»).
В специальном приложении № 3 определялась и величина жалованья, которое должны были получать ежемесячно легионеры:
• рядовой — 30 рейхсмарок или 90 злотых или 375 рублей.
• заместитель командира отделения — соответственно 36 РМ или 108 зл. или 450 руб.
• командир отделения — 42 РМ или 126 зл. или 525 руб.
• заместитель командира взвода — 45 РМ или 135 зл. или 564 руб.
• командир взвода — 54 РМ или 162 зл. или 675 руб.;
• командир роты — 72 РМ или 216 зл. или 900 руб.[127]
В заключение в документе шла речь о знаках различия: легионеры должны были носить униформу германского вермахта и иметь кроме официальных знаков и свои национальные знаки — на правой стороне каски, на правом рукаве кителя или шинели, на воротнике кителя на месте двойного галуна.[128]
Многие положения приказа от 24 апреля 1942 г. были впоследствии повторены в другом приказе ОКХ за подписью тогдашнего начальника Генштаба сухопутных войск Ф. Гальдера в августе 1942 г., который был размножен в виде брошюры «Вспомогательные силы из местного населения на Востоке» и распространен в войсках: здесь также объяснялось, в чем суть привлечения тюркских народов на сторону Германии, кто относится к тюркским народам, как проводить отделение военнопленных, их проверку, переобучение, как формируются полевые батальоны, правила их организации. Был приведен и текст, принимавшейся будущими легионерами присяги. Текст присяги со временем менялся, но вначале он выглядел следующим образом:
«При Боге я клянусь этой святой клятвой, что я в борьбе против большевистского врага моей родины буду беспрекословно верен высшему главнокомандующему германского вермахта Адольфу Гитлеру и как храбрый солдат готов в любое время пожертвовать своей жизнью ради этой клятвы». Присяга приносилась в присутствии немецких офицеров, сначала по-немецки, затем — на соответствующем национальном языке. В конце легионер должен был на родном языке произносить фразу: «Я клянусь!»[129]
Итак, подробные правила для Восточных легионов были приняты. Летом—осенью 1942 г. оформление их на территории Польши было фактически закончено. Были созданы:
1. Туркестанский легион. Согласно немецким предписаниям, к нему приписывались узбеки, казахи, туркмены, таджики, киргизы, белуджи, дунгане, иранцы, кашгарцы, шугнанцы, таранчинцы, курамины и восточные татары (?).
2. Кавказско-мусульманский (позднее — Азербайджанский) легион — азербайджанцы.
3. Северо-кавказский легион — абхазцы, адыгейцы, черкесы, кабардинцы, балкарцы, карачаевцы, чеченцы, ингуши, кумыки, ногайцы, аварцы, ахвахи, андийцы, багулалы, ботлихи, хваршины, дидойцы, годоберийцы, каратинцы, тиндалы, чамалинцы, даргинцы, кайтаги, кубачинцы, лаки, лезгины, агульцы, цахурцы, рутульцы, табасаранцы, удины, курды, талыши, таты, северные осетины.
4. Грузинский легион — грузины, аджарцы, гурийцы, имеретинцы, кахетинцы, лазы, мингрельцы, сваны, южные осетины.
5. Армянский легион — армяне (преимущественно из Карабаха).
6. Волго-татарский легион — уфимские и казанские татары, башкиры, говорящие по-татарски чуваши, марийцы, удмурты, мордва.[131]
В сентябре 1942 г. командующий военным округом в «генерал-губернаторстве» (Польше) генерал фон Гинант дал указания, где подробно расписывались правила непосредственной организации полевых батальонов. Вся ответственность при этом ложилась на командование Восточных легионов. По указанию командования батальоны формировались командирами легионов. Устанавливались следующие сроки подготовки: первый этап — в легионе, индивидуально и в группах — 4 недели; второй этап подготовки полевых батальонов — в отделении, взводе или роте — 6–8 недель. Командир должен был составить общий план по всем направлениям: отработка таких тем, как «марш», «индивидуальная подготовка», «ближний бой», «метание гранат», «бег», «скачки», «уход за лошадьми» и пр. При каждом батальоне создавалась специальная боевая школа. Подготовка проводилась вначале во дворе казарм, а затем и на местности. Во время проведения занятий легионеры должны были делиться на учебные группы из немецкого обучающего персонала и учебные взводы из немцев и легионеров. Все командиры обязаны были присутствовать на занятиях. Учения батальонов проводились только при разрешении командира Восточных легионов, при этом по возможности учениями руководил он сам.[132]
Довольно долгое время проходило становление военного командования Восточных легионов. В зависимости от отношения к этим соединениям, в зависимости от конкретного опыта их использования менялись и статус, и структура этого командования. В целом же оно выглядело так.
Военное руководство легионами осуществлялось из Высшего командования сухопутных войск (ОКХ), а именно из ведомства шефа по поставке вооружений и командующего запасными (дополнительными) частями — Chef des Heeresr"ustung und Befehlshaber des Ersatzheeres. Это была высшая инстанция, которая осуществляла руководство через командующего военным округом в «генерал-губернаторстве» — Milit"arbefehlshaber im Generalgouvernement. Одним из главных организаторов и инициаторов привлечения восточных народов на сторону Германии был руководитель организационного отдела ОКХ майор Клаус фон Штауффенберг, который, как известно, осуществил 20 июля 1944 г. неудачное покушение на Гитлера. Его вряд ли можно было именовать открытым противником режима, однако его взгляды на восточную политику Германии в нацистской верхушке по-своему выделялись: он выступал за человечное отношение к советским военнопленным, стремился придать более политический характер войне на Востоке. По мнению Иоахима Крамаржа, Штауффенберг, как представитель более молодого поколения немецкого офицерского корпуса, стремился в идеале к созданию «Русской освободительной армии», к превращению войны против СССР в русскую гражданскую войну. Но поскольку его мнение не совпадало с мнением гитлеровской верхушки, ему пришлось ограничиться работой с «восточными добровольцами». И он действительно многое сделал для разработки статуса «добровольца», стремясь видеть в лице восточных народов прежде всего союзников.[133]
Qui quaerit, reperit
|
| |
| |
