|
Stalag 370 Simferopol (Симферополь)
|
|
| Геннадий | Дата: Вторник, 07 Августа 2012, 00.44.08 | Сообщение # 1 |
Группа: Модератор
Сообщений: 26523
Статус: Отсутствует
| Stalag 370 Simferopol (Симферополь)
Симферо́поль — город в центре Крымского полуострова на реке Салгир, один из двух (наряду с Севастополем) крупнейших городов Крыма, экономический и культурный центр полуострова.
https://ru.wikipedia.org/wiki/Симферополь
https://www.google.com/maps/@44.8807909,34.0591916,9.5z
С уважением,
Геннадий
Буду благодарен за информацию о побегах советских военнопленных
Suche alles über Fluchtversuche von russischen Kriegsgefangenen.
|
| |
| |
| Геннадий | Дата: Вторник, 07 Августа 2012, 00.46.25 | Сообщение # 2 |
|
Группа: Модератор
Сообщений: 26523
Статус: Отсутствует
| Донесения о безвозвратных потерях
ID 67345742
Номер донесения б/н
Тип донесения Донесения о военнопленных
Номер фонда 58
Номер описи 916807
Номер дела 1
https://obd-memorial.ru/html/info.htm?id=67345742&p=1
Первый в списке
Номер записи 67345747
Фамилия Аруев
Имя Даулыбай
Дата рождения 22.11.1912
Воинское звание рядовой
Дата пленения 22.06.1942
Судьба попал в плен
Место захоронения Крымская АССР, г. Симферополь
Название источника информации ЦАМО
Номер фонда источника информации 58
Номер описи источника информации 916807
Номер дела источника информации 1
http://obd-memorial.ru/Image2....de6e3de
В донесении 192 страницы
Сестры, санинструкторы, санитары лазарета
http://obd-memorial.ru/Image2....2c937f9
С уважением,
Геннадий
Буду благодарен за информацию о побегах советских военнопленных
Suche alles über Fluchtversuche von russischen Kriegsgefangenen.
Сообщение отредактировал Валентин - Понедельник, 27 Февраля 2023, 18.44.51 |
| |
| |
| Геннадий | Дата: Среда, 24 Июня 2015, 15.32.44 | Сообщение # 3 |
|
Группа: Модератор
Сообщений: 26523
Статус: Отсутствует
| "Из книги И.С. Маношина "Героическая трагедия":
"4-го июля немцы взорвали скалу, под которой в Херсонесской бухте располагался наш госпиталь. Под обрывом этой бухты и в других местах было множество раненых. "Немцы, увидев сверху одно из таких мест с ранеными (напротив КП ПЕ-2), в течение 10 минут забрасывали их гранатами", - написал военврач И. П. Иноземцев, находившийся неподалеку. - "В результате из 150 человек остались в живых около 15. Весь берег в этом месте был покрыт трупами, наваленными друг на друга. Тяжелораненые кричали, просили их пристрелить. Кто мог двигаться, полз к воде и тонул. Немцы пристрелили всех, кто не мог подняться и идти."
"4 июля я попал в плен", - написал краснофлотец-радист Н. А. Янченко из учебного отряда ЧФ. - "По дороге нас конвоировали предатели из татар. Они били дубинками медперсонал. Из тюрьмы в Севастополе нас конвоировали через Бельбекскую долину, которая была заминирована. Там погибло очень много наших красноармейцев и краснофлотцев. В Бахчисарайском лагере набили нас, яблоку некуда упасть. Через три дня погнали в Симферополь. Сопровождали нас не только немцы, но и предатели из крымских татар. Видел один раз, как татарин отрубил голову краснофлотцу". "Просто не верили своим глазам, что так много воинов было в плену. Весь день шли колонны пленных. Мы не раз бросались в атаки, чтобы отбить от конвоиров своих братьев", - написал в своем письме краснофлотец И. В. Антонюк из 8-й бригады морской пехоты. И потом, когда их самих пленили, он вспоминает: "... нас построили и погнали по четыре в ряд. Все рваные, грязные. Немцы стреляют, бьют прикладами, стреляют то вверх, то в кого-либо, то просто по колонне. Когда вывели на Ялтинскую дорогу, то, не доходя до Сапун-горы, встретили колонну танков. Она не свернула, а фрицы нам тоже не дали, повернули вправо. Тех, кто пытался выбежать из колонны, немцы расстреливали из автоматов. Так с головы и до хвоста одну колонну танки и задавили гусеницами. Нас не останавливали. Танки тоже все время шли. Многие бросились бежать, но были расстреляны". По рассказу В. Мищенко, он с краснофлотцем И. П. Москаликом был взят в плен утром 5 июля под берегом Херсонесской бухты. Свою флотскую форму прикрывали зелеными плащ-накидками, так как немцы расстреливали моряков в черной морской форме...//В. Мищенко, шедший в одной из колонн пленных свидетельствует, что из трех тысяч человек их колонны до лагеря "Картофельное поле" в Симферополе дошла только половина пленных, остальные были расстреляны в пути конвоем из немцев и предателями из крымских татар."
"Военфельдшер 3-го батальона 287-го стрелкового полка 25-й Чапаевской дивизии А. П. Мараренко (Лукашевская) вспоминает:..//"Тяжелораненых мы волокли на себе. В Инкермане за колючей проволокой - речка Черная. Кто кинулся попить, умыться - там и остался. Всех забросали гранатами". И таких примеров было много. Наших воинов, попавших в плен, гнали из района последних боев на Херсонесе по разным дорогам на Бахчисарай и Симферополь. После прохода каждой колонны по обочинам дорог оставались лежать ослабевшие от ран и голода и поэтому застреленные бойцы и командиры."
"...Подразделения предателей из крымских татар, переодетых в немецкую форму, терзали всю массу военнопленных, выискивая евреев, выпытывая, кто укажет на комиссара. Всех выявленных концентрировали в специальной загородке из колючей проволоки, размером 8х10 метров. Вечером их увозили на расстрел. Почечуев пишет, что за шесть дней его пребывания в этом лагере, каждый день расстреливали по 200 человек, собранных в эту загородку. Эти фильтрации и расстрелы продолжались во всех лагерях на пути их следования на Украине, в Польше, Германии. Надо отметить, что немцы широко использовали наших пленных в Севастополе и его окрестностях на разминировании, а также на расчистке завалов, разных раскопках и других работах. В Севастополе в первые дни после захвата города размещалось более десяти мест, где содержались наши пленные разной численности. По воспоминаниям старшины 1 статьи Н. Н. Алексеенко из 279-го отдельного батальона связи 109-й стрелковой дивизии, 4 июля, после неудачной попытки пробиться морем из-под берега Фиолента в район мыса Айя, он был захвачен в море вражеским катером, доставлен в Балаклаву и затем в лагерь на Куликово поле, где содержалось около 4 500 пленных. Оттуда он в числе 200 человек был взят на "работу", а фактически - на разминирование минных полей в районе Мекензиевых гор. После такого "разминирования", когда они шеренгой по сто человек с расстоянием между человеком в 1 или 1,5 метра с палками-щупами в руках шли по минному полю, в живых осталось человек 16. Получивших ранения при взрыве мин пристреливали"."
http://www.reenactors-krim.info/threads/sevastopol-ijun-ijul-1942.379/
С уважением,
Геннадий
Буду благодарен за информацию о побегах советских военнопленных
Suche alles über Fluchtversuche von russischen Kriegsgefangenen.
|
| |
| |
| Геннадий | Дата: Среда, 24 Июня 2015, 16.17.05 | Сообщение # 4 |
|
Группа: Модератор
Сообщений: 26523
Статус: Отсутствует
| Немецкая листовка - пропуск для сдачи в плен, отпечатанная специально для распространения в Севастополе.
С уважением,
Геннадий
Буду благодарен за информацию о побегах советских военнопленных
Suche alles über Fluchtversuche von russischen Kriegsgefangenen.
|
| |
| |
| Геннадий | Дата: Среда, 24 Июня 2015, 16.18.17 | Сообщение # 5 |
|
Группа: Модератор
Сообщений: 26523
Статус: Отсутствует
| Оборот листовки
http://www.reenactors-krim.info/threads/sevastopol-ijun-ijul-1942.379/
С уважением,
Геннадий
Буду благодарен за информацию о побегах советских военнопленных
Suche alles über Fluchtversuche von russischen Kriegsgefangenen.
|
| |
| |
| Назаров | Дата: Пятница, 02 Октября 2015, 18.24.19 | Сообщение # 6 |
Группа: Администратор
Сообщений: 44001
Статус: Отсутствует
| Мемориальная доска погибшим военнопленным в г.Симферополе.
На здании кафедры анатомии человека Крымского государственного
медицинского университета им. С.И.Георгиевского
Николай Викторович
в/ч 69711 1974-1976 осень
У России только два союзника - это Армия и Флот
|
| |
| |
| Саня | Дата: Пятница, 08 Апреля 2016, 09.07.07 | Сообщение # 7 |
Группа: Админ
Сообщений: 65535
Статус: Отсутствует
| С места пленения доктор Брейслер попал в Алушту, а оттуда в Симферополь. Лагерем стало открытое картофельное поле, где-то недалеко от вокзала. Там уже было много тысяч бойцов, обессиленно лежавших на голой земле. Оставались они на поле много дней, потом были отправлены дальше. Захваченных раненых солдат немцы переводили в разграбленное и разрушенное помещение Крымского медицинского института. Кто-то из немцев, не то унтер-офицер, не то лейтенант, узнал от конвоиров, что среди пленных есть врач. Так доктор оказался в мединституте среди наших раненых.
В так называемом лазарете, созданном на базе мединститута, Михаил Миронович застал много раненых из разных частей, но полковника Цветкова среди них не было. Участь его неизвестна. Когда дивизия втянулась в активные боевые действия, кроме Брейслера - кадрового врача - в дивизии было еще четыре доктора. Двое окончили военные факультеты в Саратове и Куйбышеве, другие были присланы Симферопольским райвоенкоматом из числа только что окончивших Крымский мединститут.
"Первые два,- пишет Михаил Миронович,- догнали дивизию на пути следования в Крым, а местные прибыли за несколько дней до вступления дивизии в бой. Один из молодых врачей симферопольского пополнения вел себя трусливо. В дни отхода дивизии от станции Воинка он отлучился из полка. Говорили потом, что видели его в районе Ялты. В полк он так и не явился, но оказался потом среди пленных, находившихся в лазарете Симферополя. Врач-дезертир был близок к шефу лазарета Браткивскому, назначенному немцами. Браткивский окончил Крымский мединститут в 1941 г. Призванный в армию, он каким-то образом к моменту захвата Симферополя фашистами оказался в этом городе в качестве гражданского лица. По матери он был немцем, а по отцу украинцем. Как "полунемцу" ему поручили руководить лазаретом.
Положение раненых в Симферополе было тяжелым. Пленные лежали на голом полу. Медикаментов не было. Врачи использовали остатки лекарств, имевшихся в их сумках или карманах. Фашисты привозили в здание мединститута только легко- и средней тяжести раненых, тяжелораненых они пристреливали на месте. Через несколько дней в лазарет начали наведываться офицеры горнострелковых частей. Они интересовались национальной и партийной принадлежностью пленных.
Однажды утром у ворот лазарета построили к транспортировке солдат еврейской национальности. Михаилу Мироновичу приказали тоже присоединиться к этой группе, хотя на предварительном опросе он назвал себя русским.
Этап направили в Симферопольскую тюрьму. Она была заполнена до отказа. Солдат-евреев поместили в подвальном помещении. Наутро всех пленных, находившихся в тюрьме, снова построили и разделили по национальной принадлежности. У всех перетряхнули карманы, потребовали отдать сохранившиеся советские деньги, якобы в пользу Красного Креста, забрали все вплоть до носового платка.
Этап двинулся в направлении деревни Три-Облан. Пить по дороге не давали. Когда местные жители с риском для жизни выносили на обочину дороги хлеб или овощи, фашисты стреляли из автоматов, не давая им подходить к этапу. Шли до вечера. Истощенные люди пешком долго идти не могли, и отстававших пристреливали. "Так позади меня,- пишет М. М. Брейслер,- пристрелили врача-хирурга родом из Ялты, он был призван из запаса, воевал в Крыму и, следуя с этапом, очень обессилел. Он лег прямо на дорогу. Так делали многие, и всех их расстреляли. Мучила жажда. Когда я обратился к конвоиру с просьбой дать напиться (а им подвозили воду на машинах), он мне ответил: "Пусть тебе Сталин даст напиться". Больше я не просил. В сумерках национальные колонны смешались, и постепенно я отстал, оказался в хвосте, где следовал офицерский состав. Так с хвостом колонны я попал на загороженное поле, очевидно, загон для скота. На ночь офицеров посадили в картофельный бункер. Рано утром солдат-евреев отделили, раздели догола, а потом разрешили накинуть на голые тела шинели. Военнослужащих женщин-евреек поставили отдельно, не раздев. Затем колонну вывели и на четвертом километре от места ночевки расстреляли. Следом за колонной направили группу наших солдат с лопатами, чтобы закопать тела. Через час вернулся конвой и на глазах у всех пленных делил женскую одежду.
В числе женщин-военнослужащих погибла зубной врач нашей дивизии, родом из Крыма, жена советского офицера-капитана, по национальности русского, который в первые дни войны убыл из Симферополя со своей кадровой частью, оставив на руках знакомых маленького сына. Погибла прекрасная хирургическая сестра одного из медсанбатов, самоотверженно ухаживавшая за ранеными и не пожелавшая покинуть раненых даже в плену, хотя у нее была возможность бежать из мединститута, так как сестры передали ей гражданскую одежду. Она считала себя солдатом и перед расстрелом в Три-Облане буквально на глазах у раненых была схвачена и отделена от них. Расстреляли там около двухсот человек.
Всю эту картину я видел через окошко картофельного бункера. И там я принял решение назваться казанским татарином Алимовым".
Еще через три дня этап прибыл в Джанкой.
http://www.molodguard.ru/heroes31.htm#gl5
Qui quaerit, reperit
|
| |
| |
| Саня | Дата: Четверг, 19 Января 2017, 21.47.34 | Сообщение # 8 |
|
Группа: Админ
Сообщений: 65535
Статус: Отсутствует
| Фамилия Маргушин
Имя Виктор
Отчество Иванович
Судьба погиб в плену
Место захоронения Крымская АССР, Симферопольский р-н, г. Симферополь
Название источника информации ЦАМО
Номер фонда источника информации 58
Номер описи источника информации 18003
Номер дела источника информации 1613
https://www.obd-memorial.ru/html/info.htm?id=67103186
Qui quaerit, reperit
|
| |
| |
| Саня | Дата: Пятница, 08 Декабря 2017, 22.43.20 | Сообщение # 9 |
|
Группа: Админ
Сообщений: 65535
Статус: Отсутствует
| Этап советских женщин-военнопленных прибыл в Dulag 241, Симферополь (лето или начало осени 1942 г.):
Qui quaerit, reperit
|
| |
| |
| Саня | Дата: Пятница, 19 Октября 2018, 23.17.40 | Сообщение # 10 |
|
Группа: Админ
Сообщений: 65535
Статус: Отсутствует
| Какова же судьба последних защитников подземного Аджимушкая? Обратимся снова к воспоминаниям Ильясова С. Ф. «В поселке Аджимушкай нас держали до 5 ноября. До этого времени каждого из нас допрашивали, угрожали расстрелять. Фашисты требовали от нас признания, что мы являемся партизанами и что нас оставили в каменоломнях по заданию НКВД, спрашивали о связях с керченским подпольем. А Поважного М. Г., для того, чтобы он в этом сознался, водили даже на расстрел. Но в общем отношение к нам (нас охраняли румыны) было неплохое, нас умеренно кормили, поили, содержались мы в сарае, женщины отдельно. Относительно хорошее отношение к нам было не случайно, нас должны были везти в Симферополь, а длительную дорогу мы вряд ли перенесли бы из-за крайнего истощения. 5 ноября нас повезли на закрытой машине в Симферополь. По дороге умер Левицкий, труп которого оставили, кажется, в Марфовке. По приезде в Симферополь Гаврилюкову, Шевченко и Храмова от нас отделили, все они были очень слабы. Позже мы узнали, что двое последних умерли. В Симферополе нас привезли в румынский штаб корпуса, около нас собралось много румынских офицеров и солдат. Затем вышел главный румынский генерал с другими генералами и высшими офицерами. Он сказал речь, которую нам переводили на русский язык. «Посмотрите на этих людей, они выполняли свой воинский долг до конца, это пример для всех нас. Если бы румынские солдаты и офицеры так хорошо воевали, но Советы мы бы с немецкой армией давно победили». Такая оценка нас была неожиданна и приятна. Затем генерал заявил, что вынужден передать нас в руки немецкой службы безопасности «СД».
В первый день пребывания в тюрьме (это было здание, где до войны было Симферопольское педагогическое училище) Бурмин признался товарищам по камере, что у него сохранился маленький дамский пистолет, ибо при аресте румыны его плохо обыскали. Этот вопрос коллективно обсудили и решили для безопасности заключенных сдать его администрации тюрьмы. Потом начались многочисленные допросы, очные ставки и пр., что входит в общее понятие «следствия». 9 декабря перевели в тюрьму на Севастопольской улице (бывшее здание школы). В этой тюрьме мы содержались тоже вместе, за исключением Парахина и Бурмина, которые были помещены в отдельные камеры на первом этаже. К Прилежаеву, который жил до войны в Симферополе, приходила мать-старушка, ей удалось несколько раз передать нам продукты. Наши девушки содержались в камере напротив. И здесь нас продолжали допрашивать. Особенно издевались фашисты над Парахиным. Его не выпускали на прогулки и даже в туалет, а когда Парахин протествовал, к нему в камеру выпускали голодных овчарок. Числа 23–25 января 1943 г. я в последний раз видел Парахина. На него страшно было смотреть, ибо он был очень истощен, желтый, вся одежда разодрана. По его странным высказываниям я понял, что комиссар лишился рассудка, также считали и другие. 31 января нас отделили и перевели в лагерь для военнопленных. Дрикера от нас отделили еще раньше и, видимо, расстреляли, ибо он не мог скрыть свое еврейское происхождение. 22 февраля мы были отправлены в лагерь военнопленных города Владимира-Волынского. В этом лагере в середине апреля от тифа умер Желтовский. Сначала 9 марта тифом заболел я и проболел до 14 апреля. С Желтовским мы все время держались вместе, он заболел 20 марта, от болезни у него совершенно атрофировался желудок, были страшные боли, я за ним все время ухаживал, ибо шел на поправку. Он был хорошо одет, и мы что-то обменяли из вещей на питание. Я достал немного крупы и опиума. Ухаживая за ним, я не спал двое суток. К утру 11 апреля он как-то затих, боли его оставили. Я заснул, а когда проснулся, то Желтовский был уже мертвый. Пришел санитар и сразу же содрал с него жилет. Затем пришли лагерные полицейские из русских и содрали с него кабардиновую одежду. Немцы, боясь заразы, в наше тифозное помещение не заходили. Затем меня из тифозного барака перевели в барак для слабых, где я содержался до 9 мая. В это время я увидел Бурмина, он содержался в блоке, где жили офицеры от майора и выше. Там содержалось и 6–7 генералов. Среди них был Иванов, затем я слышал, что его увезли в Берлин к предателю Власову. А встретились мы с Бурминым так. На кухне баланду распределял Семенов, но он не стал мне ее давать под предлогом, что за меня ее уже получили наши ребята. Я стал доказывать обратное, и Семенов меня ударил черпаком. В этот момент кто-то спросил: «Коля, что с тобой?» Это был Бурмин. Потом он закричал на Семенова и выплеснул на него свою баланду. Подбежали лагерные полицейские, но они знали Бурмина и его побаивались. Семенов нам обоим дал снова по порции. После этого мы с Бурминым встречались почти каждый день. Выглядел он хуже, чем в тюрьме. Был слаб, ходил с палочкой. Как-то ко мне подошел пленный и начал меня агитировать во власовскую армию. Я решительно отказался стать предателем. Скоро при встрече Бурмин признался мне, что он специально ко мне подослал человека с целью проверки. Через несколько дней меня, Поважного и Шкоду отправили в лагерь г. Ченстохова в Польше».
О разбирательствах в «СД» известно только со слов Ильясова С. Ф. и Поважного М. Г. Во время следствия фашисты по-прежнему интересовались связями с подпольем и партизанами. На первом же допросе Поважный М. Г. узнал переводчицу, это была его знакомая и даже «коллега по службе Таня». Матчинбаева Татьяна Васильевна работала в управделами, в заготконторе винного комбината «Массандра» в Симферополе. Сюда перед войной по служебным делам из Севастополя часто приезжал Поважный М. Г. Он всегда был любителем женщин, поэтому перед войной даже пытался ухаживать за красивой и интеллигентной Таней, тем более, у нее, по слухам, в то время не было мужа. Матчинбаева Т В. его тоже сразу же узнала и очень помогла ему. Самое серьезное обвинение фашистов к Поважному заключалось в том, что он в каменоломнях приказал расстрелять пленного немца. Случай этот в действительности был, ибо Михаил Григорьевич не хотел кормить и охранять пленного. Татьяна в присутствии немца-следователя, не понимавшего ничего по-русски, прямо сказала Поважному, чтобы он этот факт решительно отрицал.
Расстреливались пленные и в Центральных каменоломнях, хотя было и одно исключение. Многие аджимушкайцы рассказывают, что в этих каменоломнях долго находился один пленный, по национальности поляк. Он сносно говорил по-русски, имя его называют Ян и он, якобы, был из города Кракова. Там у него проживала жена и маленькая дочь. Пленного специально не охраняли, и он довольно свободно ходил по жилым помещениям в каменоломнях. Судьба его неизвестна. Видимо, он числился среди этнических немцев Польши, поэтому и был призван в гитлеровскую армию. Я написал об этом человеке очерк и послал его в военную газету Польши, но редакция мне даже не ответила.
Как ни покажется читателю странным, но я нашел в 1975 г. эту «Таню-переводчицу» в Москве и два раза с ней разговаривал. Но до этого я подробно ознакомился в архиве Госбезопасности Крыма с ее следственным делом. Когда работник архива мне принес дело Матчинбаевой для чтения, он сказал: «Дело очень важное и интересное, Вам здорово повезло, что оно оказалось на месте. Оно все время «путешествует» по стране из города в город, где происходят процессы по военным преступникам, предателям и шпионам». Татьяна имела среднее образование, но уже со школьной скамьи неплохо знала немецкий язык. В Симферополе она вышла замуж за узбека Матчинбаева, которого прислали, как специалиста, выращивать хлопок в Крыму. Но хлопок здесь не вызревал по климатическим условиям, специалиста объявили в сознательном вредительстве социалистическому государству и в 1939 г. расстреляли. Фашисты после оккупации Симферополя искали людей для сотрудничества. Таким человеком, им казалось, могла быть и Татьяна, муж которой был расстрелян большевиками. Вот поэтому кто-то из «немецких кадровиков» и предложил Татьяне должность переводчицы в медицинской части. Позже Татьяна сестре Вере рассказывала, что ее «очаровал своей культурой и любезностью немец, который с ней разговаривал». Татьяна быстро овладела немецким языком, ее заметил сотрудник «СД» Шрам и в сентябре 1942 г. назначил переводчицей в свой отдел. В начале ноября она работала со следователем Люнау, а затем с Пантельманом, начальником отдела наружной службы, который влюбился в Татьяну и стал с ней жить. Скоро он поставил ее на должность старшей переводчицы «СД». При этом он сильно ее ревновал к другим сотрудникам, что давало возможность Татьяне сильно влиять на него. Одна из переводчиц после рассказывала, что напившись пьяным, Пантельман в компании других переводчиц плакал и жаловался, что «фрау Таня ему изменяет». Особое положение Татьяны в «СД» давало возможность ей влиять на некоторые дела в пользу находящихся под следствием. Во время службы преподавателем на 64-х курсах политсостава я случайно разговорился с женой коллеги Терещенко Ноной. Она во время войны жила с матерью в оккупированном Симферополе, соседка-татарка захотела овладеть их комнатой, она написала донос, что Нонна с матерью, якобы, евреи и скрываются от немецких властей. Паспорт у матери был украден, и дна не могла доказать, что она русская. Их бросили в тюрьму, мать сильно били, отчего она родила раньше времени ребенка. Несчастный младенец был еще жив и пищал, когда мерзавцы бросили его в отхожую яму. Дело попало следователю, где переводчицей была Татьяна. Она вошла в наше положение и сказала: «Найдите же Вы какой-нибудь другой документ, где говорится о Вашей национальности. Например, запись в домовой книге по месту жительства». Этот совет спас нам жизнь. Наши друзья сходили в домоуправление и нашли эту запись о прописке. В Симферополе в период оккупации говорили, что Татьяна бескорыстно помогала и другим. Таким образом, Татьяна брала на себя функции бесплатного адвоката, хотя ее об этом никто и не просил. Что-то из этой деятельности видно и из ее следственного дела, хотя советские следователи были настроены на ее обвинение и очень неохотно записывали невыгодные для себя факты.
http://militera.lib.ru/h/abramov_vv/12.html
Qui quaerit, reperit
|
| |
| |
| voit | Дата: Вторник, 09 Апреля 2019, 18.52.51 | Сообщение # 11 |
Группа: Поиск
Сообщений: 13
Статус: Отсутствует
| сташная правда,спасибо за тему...
|
| |
| |
| Назаров | Дата: Среда, 29 Апреля 2020, 20.03.17 | Сообщение # 12 |
|
Группа: Администратор
Сообщений: 44001
Статус: Отсутствует
| Фамилия: Ломтадзе
Имя: Платон
Отчество: Константинович
Дата рождения/Возраст: 02.07.1913
Место рождения: Грузинская ССР, Амбролаурский р-н, Толя
Дата пленения: 08.02.1943
Лагерный номер: 21859
Судьба: погиб в плену
Воинское звание: рядовой
Дата смерти: 06.04.1943
Первичное место захоронения: Крымская АССР, г. Симферополь
Название источника донесения: ЦАМО
Номер фонда источника информации: 58
Номер описи источника информации: 916807
Номер дела источника информации: 1
https://obd-memorial.ru/html/info.htm?id=67346529
Николай Викторович
в/ч 69711 1974-1976 осень
У России только два союзника - это Армия и Флот
|
| |
| |
| Sergey_K | Дата: Среда, 23 Марта 2022, 01.12.41 | Сообщение # 13 |
Группа: Старейшина
Сообщений: 1588
Статус: Отсутствует
| Один из заключённых Stalag-370 был художник-баталист Ю.В. Волков.
Сергей Коробов
Бжег : в/ч 36619 1985-1989
Жагань: в/ч 95991 1989-1990
|
| |
| |
| Саня | Дата: Пятница, 17 Марта 2023, 16.52.28 | Сообщение # 14 |
|
Группа: Админ
Сообщений: 65535
Статус: Отсутствует
| В Симферопольской тюрьме
Еще на походе к Симферополю гитлеровцы то и дело принимались искать комиссаров и евреев, но люди укрывали товарищей в гуще толпы. В тюрьме устраивались обходы, отвратительные осмотры. Евреев нещадно били и истязали без всяких допросов, политработников избивали и запирали в подземные камеры. Камер не хватало, и значительная часть заключенных обитала просто во дворе тюрьмы. [34]
Жара стояла страшная, по ночам в камерах становилось нестерпимо душно, мучила бессонница. Слишком уж большой груз горя, нравственных и физических потрясений лег за последние недели на плечи каждого из нас. Невозможно было привыкнуть к бесправному положению, к унизительному, скотскому обращению, к постоянному голоду и грязи.
Около тюрьмы по ночам громыхала артиллерия, скрежетали гусеницами танки, двигались бесчисленные обозы. Через некоторое время в тюрьму вместе с немцами прибыли румынские офицеры, по-видимому, состоялась передача пленных в руки новых «хозяев». До нас дошли слухи, что немцы развернули наступательные операции на Кавказе. Как обидно было, как тяжко в такое время заживо гнить в фашистской тюрьме! Мысль о побеге мучила неотвязно, как галлюцинация. О чем бывало ни говоришь, о чем ни думаешь, мысль всегда завершится одним: как бежать, как увести людей?..
В большой камере немцы разместили более ста наших офицеров. К камере примыкал небольшой дворик, где бродили всегда голодные пленные. Высокая, глухая наружная стена сверху обнесена колючей проволокой. По углам — часовые с автоматами и пулеметами.
К вечеру становилось уже холодно. Голодный человек легко мерзнет, а на пленных только и было — летняя гимнастерка да брюки. По ночам люди жались друг, к другу и утром не могли согреться, съедая черпак чуть теплой невкусной баланды.
Однажды в конце июля в камеру вошли немецкие и румынские офицеры. Не без удивления мы заметили, что с румынами гитлеровцы обращаются едва ли не столь же высокомерно, как с пленными.
Гитлеровцы попробовали заговорить с нами по-немецки. Никто не ответил. Через переводчика было передано распоряжение: — Выходи строиться!
Вышли во дворик, построились в два ряда. Немцы приказали выйти вперед имеющим специальные пропуска и тем, кто сдался в плен добровольно. (Специальные пропуска для перехода в плен без конца сбрасывала на наши позиции немецкая авиация. Солдаты их сжигали или использовали для различных нужд).
В строю стояло 115 человек. Пропусков ни у кого не [35] оказалось. На приказ выйти из строя сдавшимся в плен добровольно сначала не отозвался никто.
Немцы тут же заверили, что «добровольцам» будет значительно облегчен режим, улучшено питание и что вообще для них «откроются перспективы».
Тогда из строя вышел неизвестный мне рыжий прохвост. Надо было видеть, с каким презрением глядел на него строй!
Если предатель думал, что тотчас на него посыплются все блага земные, то он ошибся. Немцы записали его фамилию и ушли, а он остался стоять, как оплеванный, отделенный с этого момента от всех нас невидимой, но прочной стеной отверженности.
Не помню, кто из офицеров подошел к нему и спросил:
— Неужели действительно сдались добровольно?
Он ничего не ответил, только поглядел растерянно вслед ушедшим немцам.
С нами во дворе остались румыны.
Когда румынский лейтенант подошел к нам, рыжий предатель, видимо решившись окончательно, обратился к нему:
— Как поступить в немецкую армию?
Лейтенант с нескрываемым презрением оглядел его с головы до ног. Презрение это было столь очевидно, что рыжий побледнел, веснушки его выступили на щеках темными пятнами.
— Вы офицер и вы желаете поступить немецка армия?
Тот подтвердил, что желает, как он выразился, сражаться в «доблестных войсках Райха».
Румын еще раз окинул взглядом предателя и сказал очень громко, так, что все во дворике услышали:
— Таких немцы своя армия не принимайт.
Пленные рассмеялись. Румын ушел.
Вряд ли тот румынский лейтенант имел основания любить и уважать своих гитлеровских союзников, обращавшихся с ним с высокомерием «высшей» нации, но, что предательство рыжего вызвало в нем отвращение, — это бесспорно.
Оплеванный «доброволец» остался один, к нему, как к гадине, никто не приближался, его буквально засыпали едкими насмешками. [36]
Характерно, что дня через два его из нашей камеры убрали. Может, немцы проявили «снисхождение», а может, и сам запросился — таких типов пленные уничтожали, как паразитов, запросто.
На другой день к нам явились офицеры в румынской форме, среди которых выделялись преклонным возрастом два довольно-таки дряхлых седых капитана.
Спасаясь от духоты, почти все пленные, как обычно, бродили по исхоженному вдосталь тюремному дворику. Седые капитаны подошли к самой большой группе и завели разговор на общие темы на чистом русском языке.
Оказалось, это — белогвардейские офицеры, прибывшие в тюрьму, по-видимому, с заданием морально нас «обработать». Они сами представились как офицеры старой русской армии.
— А почему на вас мундиры чужие? — спросил кто-то. На лицах стариков отразилось искреннее недоумение:
— То есть, как чужие?
— В русской армии не было такой формы.
Недоумение перешло в растерянность. Старики не представляли себе, конечно, чтоб мы не различали мундиров. Просто сами они за столько лет перестали даже помнить о том, что чужой мундир носят, в чужой армии служат. И жалко это как-то было, и гадко.
Белогвардейцы явно почувствовали неловкость и быстро заговорили о том, что рады видеть соотечественников, с которыми давно не встречались, но им из толпы ответили довольно резко:
— А нам прискорбно видеть русских на стороне врагов.
Белогвардейцы, сделав вид, что ничего не слышали, быстро перевели разговор на Севастопольскую оборону 1854 — 1855 годов. Но Севастополь занял их внимание ненадолго, и потекла обычная, дурно пахнущая геббельсовская пропаганда, болтовня о «культуре» и «свободе» на Западе и о «бессчетных благах», ожидающих каждого, кто перейдет на службу в румынскую армию.
Любопытно, что, разглагольствуя о «свободе в дореволюционной России», один из белогвардейцев решил сослаться почему-то на воспоминания Витте. Либо уж свежее материала не нашел, либо счел нас ничего и никогда не читавшими. [37]
Вступил и я в разговор:
— Вот, говоря о «свободе», вы упомянули книгу графа Витте. Почему же, скажите, граф Витте рукопись книги своей хранил в заграничных сейфах, и не успел он, как говорится, отдать богу душу, как нагрянула жандармерия и на квартире такого высокопоставленного лица был произведен обыск?..
Скажу прямо — белогвардейцы опешили.
— А что до формы нашей, которая вам, по-видимому, не нравится, так действительно делом мы занимались, а о красивых мундирах пока еще не позаботились. Но вы не тревожьтесь! Будет у нас и красивая форма! Но учтите все-таки, что скромная одежда не помешала нам Севастополь защищать и славы наших предков мы не уронили. Это весь мир отметил. Вы, может, и забыли уже русскую поговорку, хоть она всем известна: «По одежке встречают, по уму провожают»?
Разволновался я ужасно, спазма сжала горло, и я отошел. Сказалось, конечно, все пережитое за последние месяцы. Да и очень уж противно было слышать гитлеровские «откровения» от русского человека. Куда противней, чем от любого эсэсовца.
А спор продолжался о культуре, о морали.
Кто-то из пленных сказал:
— Литература тоже есть разная. Одна облагораживает человека, делает его честным, от другой — только лицемерие, варварство и разврат. Мы читаем Пушкина, Толстого, Тургенева, Горького, Маяковского, Шолохова...
Белогвардейцы рассмеялись подчеркнуто громко:
— Ну, разумеется, только русских. Запад для вас...
— Нет, почему же, — спокойно возразили из толпы.— Читали мы и Шекспира, и Гете, и Диккенса, Ибсена, Драйзера и других больших писателей...
Румыны, видя, что «беседы по душам» не получалось, заторопились увести своих одряхлевших «агитаторов».
Больше белогвардейцы, ко всеобщему удовольствию, не приходили. Не до бесед о графе Витте было нам сейчас. Мы ломали головы над тем, как организовать побег, как увести людей. В камеру попадали новые заключенные, иногда, как свежий ветер, доносились слухи о партизанах, успешно действующих в немецком тылу.
В камере же услышали мы рассказ о том, как гитлеровцы [38] уничтожают минные поля в Севастополе. Рассказывал раненый техник:
— В Севастополе из пленных немцы организовали команды «разградителей». Мы думали, дадут щупы, но вместо щупов нам дали простые палки и повели на минные поля. Все мы были построены в один ряд, с интервалом в один метр. За нашей шеренгой шли на расстоянии ста пятидесяти метров немецкие автоматчики, кто из нас отставал, того стреляли.
Когда рвались мины, многие гибли, другие бросались назад, но немцы их встречали огнем из автоматов. Я три раза участвовал в разграждении. Каким-то чудом уцелел, получил только ранение в левую ногу и правую руку. Тяжелораненых фашисты добивали на поле. Я притворился мертвым, а когда эсэсовцы прошли, пополз к шоссейной дороге. Там меня подобрали и направили в лазарет военнопленных. Вместе со мной уцелело еще несколько раненых. А что с остальными, не знаю.
В симферопольской же тюрьме встретил я полковника Скутельника.
Мы познакомились с ним еще весной, когда я по заданию штарма проверял оборону и боеготовность стрелковой дивизии, которой он командовал.
Надо сказать, что до войны Скутельник более двадцати пяти лет служил в кавалерийских частях, был хорошим рубакой, грудь его украшали два или три ордена Красного Знамени.
В войну он получил почетное назначение — командовать пехотной дивизией. Однако старой службы полковник забыть не мог и любил говаривать:
— То ли дело — кавалерия! Все там знакомо, все родное. Истинному кавалеристу конский пот и то приятен.
Числа шестого или седьмого июля, когда мы уже сидели под кручей, я увидел двух пробиравшихся по камням командиров. Молодой лейтенант вел за руку невысокого коренастого человека с наглухо забинтованной головой и руками. Когда они пробрались к нашему гроту, я узнал в раненом Скутельника. Разговаривать он не мог. Мне рассказали, что полковник обгорел при взрыве на 35-й морской батарее.
Когда Скутельник был взят в плен, его направили в лазарет военнопленных, а едва он немного оправился — [39] в тюрьму. Седой, измученный ожогами, он мечтал как бы уйти:
— Эх, и зашумели бы Крымские горы! Не одна бы башка фашистская слетела, как кочан!
Тюрьму скоро начали разгружать, и, к сожалению, судьба нас развела. Человек это был отважный и находчивый. Так и не знаю, удалось ли товарищу Скутельнику поработать в тылу врага острой шашкой.
Надо сказать, что, угодив в симферопольскую камеру, я сразу заболел. Вдобавок к общему для всех истощению меня свалила с ног дизентерия. Полковник Васильев, находившийся рядом, и другие севастопольцы ухаживали за мной как могли, но «могли» они в этих условиях, конечно, мало.
Достаточно было на самого Васильева поглядеть, чтоб понять — положение наше скверное. Два месяца тяжелейшего недоедания, можно сказать голода, сами по себе не могли пройти бесследно. По тюремному дворику, под ласковым крымским небом, бродили теперь прямо-таки тени, с землистыми лицами и неприятно блестящими от голода глазами. Одежда на всех — как с чужого плеча. И бродят, бродят из конца в конец, от забора к забору, где каждая щербина, каждая дырочка от выпавшего сучка запомнилась уже на всю жизнь.
Смешно сказать, а я вот тогда впервые не мозгом, а сердцем понял львов и тигров, которые бродят по своим клеткам в зоопарке из угла в угол. Только на них часовые не рычат...
С нами находился раненный в ногу подполковник Владимир Мукинин. Ему было, пожалуй, потяжелее, чем всем нам. Ведь в этой же тюрьме томилась и его жена. Случилось это так.
Когда Владимир Мукинин ушел на фронт в первые месяцы войны, жена его — Мария немедля поступила на курсы медсестер. Под Одессой Мукинин был ранен. В письме, полученном Марией, говорилось, что рана не опасна.
— Ну да, ведь знаете, если ранен близкий человек,— и царапина опасна, — рассказывала мне Мария, когда мы с ней познакомились уже под Севастополем. — Мне, конечно, всякие страхи казались. Бывало, как ненормальная, [40] повторяю вслух: «Пусть бы жив! Пусть бы жив!» Меня в это время чуть под подозрение не взяли. Я повадилась каждый день в порт ходить. Все транспорта ждала. Лейтенант из новороссийского контрольного пункта остановил меня однажды: «Что это вы, гражданка, каждый день порт посещаете?» Ну, я объяснила, что муж ранен и я транспорта из Одессы жду...
Скоро действительно пароход привез раненых из Одессы. Рана Мукинина оказалась неопасной, и, пока он находился в госпитале рядом, Мария чувствовала себя счастливой, несмотря на зверские бомбежки, каким немцы подвергали Новороссийск.
Женщина она была упорная и мужа любила крепко. Словом, когда в конце декабря 1941 года в Севастополь прибыл начальник артиллерии дивизии подполковник Мукинин, с ним приехала и санинструктор Мария Мукинина, его жена.
Помню, командир дивизии, крайне неодобрительно посмотрев на чету Мукининых, сказал:
— Здесь теперь не курорт, а война. Куда мы вашу жену денем?
Мукинин ответил очень спокойно:
— Может работать медсестрой.
Марию Ивановну зачислили медсестрой в медсанбат, и стала она работать. В тех условиях работникам медсанбата приходилось частенько и первую помощь оказывать, и раненых с поля боя выносить, и за операционным столом, и в перевязочной работать по 18 — 20 часов в сутки. Даже мужчины бывало удивлялись выносливости и выдержке этой худенькой черноглазой женщины.
Володю своего она не видела по целым неделям. Помню, я случайно встретил ее на передовой. Мороз, а ей жарко, видно, что устала. Шапка солдатская тяжела, сползает на затылок, лоб в поту.
— Ну, что, Мария Ивановна, страшно?
В тяжелых условиях, когда бой идет, сочувствие человеку надо с большой осторожностью высказывать, некоторые от участливых слов подобранность теряют, расклеиваются. Я это много раз замечал.
Я посочувствовал Марии Ивановне, а про себя забеспокоился: не зря ли? Пожалуй, разумная деловитость более уместна.
А Мария Ивановна шапку еще больше на затылок [41] сдвинула, головой покачала, вздохнула глубоко-глубоко:
— Страшно, Иван Федорович! Сил нет как страшно. Ей-богу, в свободную минуту даже плачу. Все кажется, что в Володю обязательно попадет.
В двадцатых числах июня 1942 года группа врачей, медсестер и санитаров — защитников Севастополя — была представлена к правительственным наградам за самоотверженную и бесстрашную работу. В списке значилось и имя медицинской сестры Марии Мукининой.
Наступил день, когда нашу группу стали выводить из тюрьмы. Как ни охраняй, из камеры в камеру слух быстро проникает. Весть о нашей эвакуации распространилась по всей тюрьме.
Не знаю уж, как ей удалось, но Мария выскочила во двор и юркнула в наш строй. Маленькая, она легко затерялась в толпе мужчин. Однако часовой заметил, растолкал строй, вытащил Марию за руку и с ругательствами пнул в спину так, что она упала.
Мария заплакала в голос, потом вскочила, снова бросилась к нам, гитлеровцы опять отшвырнули ее, как вещь, а нас быстро погнали из двора.
Подполковник Мукинин шел весь белый, все время оглядываясь. Мы с товарищами поддерживали его под руки. Я видел, как Мария опять пыталась прорваться к нам, а ефрейтор толкал ее прикладом, загоняя во двор тюрьмы.
Еще раз донесся отчаянный крик: — Володя! — и все. Ворота закрылись, а нас погнали на погрузку.
http://militera.lib.ru/memo/russian/homich/04.html
Qui quaerit, reperit
|
| |
| |
