Дата: Воскресенье, 08 Июля 2012, 20.47.53 | Сообщение # 1
Группа: Модератор
Сообщений: 26526
Статус: Отсутствует
"Выпуск № 111 от 21.06.2012 Завещание Фогта Юрий ЛЕБЕДЕВ, военный переводчик
«Прошу похоронить меня в русском городе Холм» – такое завещание оставил бывший немецкий солдат. Имя его выпало из моей памяти. А вот фамилия, звучная и короткая, – Фогт – осталась. Был он высокого роста, худой, с бледным лицом тяжелобольного человека. Так оно, впрочем, и оказалось, но выяснилось в ходе совместной поездки в Холм совершенно неожиданно.
Признаться, до этого я никогда не слышал о населенном пункте с таким простым русским названием. Узнал о нем благодаря этому немцу. Потом уже довелось прочитать многочисленную литературу на немецком языке о страшных боях 1942 года за этот районный центр сегодняшней Новгородской области. Советские войска неоднократно пытались развивать здесь свои наступательные операции, окружая немецкие дивизии. Старинные укрепления, построенные некогда для отражения набегов кочевников, вновь превратились в крепость, в которой роль защитников, по парадоксальному стечению обстоятельств, была уже уготована немецким оккупантам. Среди них был и Фогт. Видимо, досталось ему там крепко, так как уже в автомобиле он вел себя довольно нервно: жестикулировал, показывая карты и схемы того времени.
С нами был еще один попутчик – немец по имени Михаэль. Фамилию свою он так и не назвал. Потом я задумался, отчего так? Видимо, были у него на то причины. Запомнился он своим великолепным русским языком. Он говорил намного чище сегодняшнего поколения русских, на том изысканном языке, которым изъяснялись персонажи Тургенева, Куприна и других писателей второй половины XIX века. При встречах с русскими местными жителями во время нашей совместной поездки просил называть его попросту Мишкой. Передвигался он на костылях, волоча ноги за собой. Не исключено, что он происходил из остзейских немцев, живших в России до революции и свободно владевших обоими языками. В войну часть из них использовались в качестве переводчиков в немецких ротах пропаганды при штабах армий. Но он мог быть и разведчиком, и даже палачом из жутких айнзац-команд, оставивших страшный след своими карательными операциями. До сих пор у меня остается чувство, что «Мишка» имел веские причины скрывать свое военное прошлое...
Сразу же за Старой Руссой, когда мы повернули на Холм, началась порядком измучившая нас ухабистая дорога. Фогт вначале попытался ввернуть старую шутку: мол, это не дорога, а, скорее, направление. В войну, по его словам, немецкий строительный батальон содержал ее в исправном состоянии, так как она обеспечивала подвоз живой силы и техники. Не знаю, как у меня это вырвалось, но я сказал, что самые тяжелые работы немцы взваливали на бесплатную тягловую силу: русских женщин и подростков из прилегающих деревень. Фогт сразу же осекся, поняв, что память о войне жива и в современной России.
В Холм мы въехали под вечер. Этот старинный городок-карлик, давно уже утративший всякое хозяйственное значение, после развала советской власти, как тысячи ему подобных, оказался брошенным на самовыживание. Некогда прекрасный, дворянский парк с усадьбой пребывал в запустении, на бронзовом памятнике местным партизанам давно облупилась краска. Редкие прохожие (почему-то это были исключительно мужики самого работоспособного возраста) нетвердой походкой фланировали от одного питейного заведения к другому. Некоторые из них сидели у своих деревянных домов, покосившихся от ветхости, и молча курили, провожая взглядом наш автомобиль.
Внезапно Фогт произнес фразу, которая повернула всю нашу поездку в неожиданное русло: «Хочу поговорить с русским ветераном войны». Сделать это оказалось даже проще, чем я вначале предполагал. Первый же из встреченных мужиков сказал, что дома бывших советских солдат украшены красивыми маленькими звездочками, прибитыми к входным дверям, как в книге Аркадия Гайдара «Тимур и его команда».
Действительно, буквально тут же нам на глаза попался один из таких домов. Казалось, никого в нем не было, уж больно все выглядело безжизненно. На всякий случай я все же несколько раз крепко постучал. Послышались шаркающие шаги, и на порог вышел пожилой человек. Правая рука у него отсутствовала по самое плечо. Интуитивно я понял, что ситуация может получить нежелательное развитие, и хотел уже, извинившись, уйти. Однако – сам не знаю даже почему – стал объяснять ветерану, что стоящий рядом со мною человек – это немец. Он тоже солдат и воевал как раз в этих самых местах.
Лучше бы я этого не говорил. Ветеран побагровел, и раздался столь знакомый каждому трехэтажный русский мат. В промежутках угадывался смысл, сводившийся к тому, что если бы у него была правая рука, которую ему отбили в боях, то он ею сейчас бы врезал этому фашисту от всей души.
Фогт вначале недоуменно переводил взгляд с него на меня в расчете на перевод, потом понял, что не дождется его. Но смысл до него дошел: уж больно разъяренным было лицо у хозяина дома. Красноречивые интонации тоже говорили сами за себя. Немец опустил голову, весь сжался, но не уходил, а терпеливо дожидался, пока не иссякнет запал у русского ветерана. После этого тихо, но внятно и твердым голосом произнес то, что, видимо, годами откладывалось в его душе:
– Переведите, – попросил он меня. – Я пришел в Россию второй раз, он же будет и последним. Пришел, чтобы не только повидать места, где была изломана войной моя молодость, но и для того, чтобы попросить у жителей Холма прощение за то, что здесь мне пришлось стрелять и убивать русских солдат. После нескольких лет плена я по-новому узнал Россию и бескорыстность русских людей. Своего сына я воспитывал противником войн, не позволил ему идти в бундесвер, и он выбрал альтернативную службу. Мне самому осталось жить не более полугода – так сказали врачи, обнаружив у меня рак. Поэтому я решился на эту поездку: если не сейчас, то этого уже не будет никогда. Я хочу попросить прощения за то, что был инструментом войны и искренне верил тогда в то, что поступаю правильно, поскольку освобождаю Россию от большевизма. Потом, уже воюя под Ленинградом, я убедился, что политика «крестовых походов» никогда не приводит к успеху. Я хотел бы пожать вам руку, но даже этого не могу сделать, видя, как война жестоко обошлась с вами.
Немец замолчал, с трудом переводя дух. Чувствовалось по его покрасневшему взволнованному лицу, как тяжело дались ему эти слова. Возникла неловкая пауза. Я уже начал искать способ, чтобы поскорее закончить этот разговор, как вдруг произошло невероятное.
Русский ветеран молча протянул немцу свою левую руку, тот потянулся к нему, неожиданно они обнялись и, не стесняясь, заплакали. Два старых человека стояли, обнявшись, как фронтовые друзья. Исчезла стена неприязни, вражды, ненависти, долгие послевоенные годы отделявшая их друг от друга. Сейчас они не были врагами, находившимися в войну по разные стороны фронта. Стояли, обнявшись, два очень старых человека, заканчивающих свой жизненный путь. Теперь их связывали общие страдания и мудрость прожитых тяжелых послевоенных лет. Их объединяла также и горечь того, что они никогда уже не будут молодыми, полными здоровья и счастливыми. Они стояли и молча плакали.
«Мишки» рядом с нами не было. Он все еще, гремя костылями, выбирался из машины. Единственным свидетелем этой сцены поневоле оказался я. Но одновременно я почувствовал и какую-то особую сопричастность, так как неожиданно к горлу подступил комок. Мне захотелось тоже заплакать. Это было как при прощании с очень близкими людьми. На моих глазах подводился итог прожитой жизни. Ни слова больше не говоря, старики разомкнули объятия, и каждый пошел в свою сторону: русский ветеран к своему дому, немец – к машине.
Через полгода Фогт скончался. Похоронили его в семейной могиле. Желание бывшего солдата осталось неосуществленным..."
