|
Дмитрий Левинский - Мы из сорок первого… Воспом
|
|
| Геннадий | Дата: Пятница, 22 Июня 2018, 11.45.19 | Сообщение # 1 |
Группа: Модератор
Сообщений: 26526
Статус: Отсутствует
| От издательства
В основу настоящего издания лег машинописный экземпляр, подготовленный и изданный автором собственноручно в 2-х экземплярах.
В подготовке настоящей книги принимали участие Татьяна Тигонен и Анастасия Апина. При окончательном редактировании рукописи фрагменты сугубо не мемуарного или вторичного характера были опущены. Сделанные при этом сокращения обозначены знаком <…>. Авторское название рукописи «Мы из сорок первого, или Ты – моя звезда»: Автобиографическая повесть» – укорочено. Явные опечатки исправлены без оговорок.
Сердечно благодарим Татьяну Дмитриевну Левинскую, дочь автора, предоставившую для работы семейный архив отца (впоследствии подаренный ею московскому обществу «Мемориал») и Федора Степановича Солодовника, председателя правления Межрегиональной общественной организации «Общество бывших российских узников Маутхаузена» и вице-президента Интернационального Маутхаузен-Комитета, за помощь в подготовке и издании этой книги.
Записки сержанта и поэта
До чего проклятая штука – война! Как она уродует жизнь человека, соприкоснувшегося с ней: одни погибнут в расцвете сил, не познав прелестей жизни; другие смолоду станут инвалидами до конца своих дней; третьи попадут в плен – война без плена не бывает, что бы там ни говорили! – и, если выживут, станут надолго считаться людьми второго сорта, предателями родины; четвертые пропадут без вести, и о них никто ничего не узнает; пятые, которым повезет и они вернутся невредимыми, вполне возможно, на всю жизнь останутся черствыми, жестокими людьми с надломленной психикой оттого, что им приходилось много убивать, – это сделалось их профессией, – и эта моральная травма будет долго их преследовать.
Дмитрий Левинский. Мы из сорок первого…
В 1997 году петербургский «Мемориал» устроил презентацию моей книги «Жертвы двух диктатур» у себя в Питере. После дискуссии, оживленной и доброжелательной, ко мне подошло несколько человек из числа «персонажей» книги, и мы еще долго разговаривали.
С одним из них мы увиделись в этот же или на следующий день у него дома. Он хотел непременно дать мне почитать то, что написал сам.
Это был Дмитрий Константинович Левинский.
В руках у меня оказалась удивительная книга. На колофоне было проставлено: «Сигнальные экземпляры изданы во второй авторской редакции и на средства автора. Компьютерный набор, верстка и печать выполнены автором. Сдано в набор 01.04.96. Подписано в печать 28.04.96. Формат 60*84/16. Бумага типографская. Печать высокая. Уч. – изд. л. 20,6. Тираж 2 экз. Цена договорная».
Здесь все правда, кроме одного: купить эту книгу было невозможно, в продаже ее не было. Так что в руках у меня находился необычный «самиздат» – эпохи гласности и перестройки…
Начав читать, я не мог оторваться от книги, пока не дочитал ее до конца. Интерес и восхищение вызывало буквально все – и сама военная судьба Левинского, и его любовь, и его редкостная аналитичность, и даже то, как книга была написана.
За предыдущие период мы как-то привыкли к военным мемуарам лиц, в годы войны служивших на маршальских, генеральских или, самое меньшее, полковничьих(как, например, Л. И. Брежнев) должностях. Помнится, как вся страна всерьез зачитывалась книгами Жукова или Штеменко.
О том же, сколько в них было похвальбы, лжи и, что то же самое, умолчаний, не стоит и говорить, как не стоит разбираться и в том, где прошелся «внешний», а где «внутренний» цензор.
Впрочем, на Западе в те же годы выходили воспоминания и не столь высоких чинов, главным образом из числа военнопленных-невозвращенцев, но, кажется, ни один из них ни на шаг не отвлекался от перепитий собственной судьбы и не замахивался на размышления о войне в целом, об отдельных ее составляющих, о ее тактике и стратегии. Единственный, кто всерьез покусился на эту неписаную прерогативу штабистов, стал, пожалуй, автор «Ледокола».
Записки сержанта (или, по занимаемым должностям, младшего лейтенанта) Дмитрия Левинского решительно и уверенно рвут с этой «традицией». Автор – не только замечательный мемуарист, но и прирожденный аналитик, мобилизующий все доступные ему сведен и я по затронутому вопросу и накладывающий их на то, что пережил сам. Страницы «чистых» воспоминаний чередуются со страницами исследовательского или полемического склада. Но и в сохраненных памятью, подчас самых малых деталях – от амуниции до построения на марше – он умеет видеть отражение больших событий или масштабных замыслов. Жанр, в котором написаны его мемуары, я бы так и назвал – «аналитические воспоминания».
Приучивший себя к интеллектуальной самостоятельности (а то, что в свои преклонные годы он самостоятельно набрал, сверстал и «издал» свой труд аж в двух экземплярах, видится мне также одним из проявлений этого свойства), Д. Левинский не признавал непререкаемых авторитетов и равно серьезно, убедительно и жестко полемизировал и с советскими военачальниками (с генералом Тюленевым, например, или с авторами выходившей в 60-х годах 6-томной «Истории Великой Отечественной войны Советского Союза 1941–1945»), и с Виктором Суворовым (скажем, сего построениями о таинственной 9-й ударной армии вторжения Южного фронта).
В книге пять глав: первая – «На службе в РККА. 1939–1941», вторая – «На Южном фронте. 1941», третья – «В германском плену. 1941–1942», четвертая – «В нацистских тюрьмах и концлагерях. 1943–1945» и пятая – «На службе в РККА. 1945–1946». Армейская служба как бы естественным образом закольцовывает композицию. Главы разбиты на главки, обозначенные географически, – по местностям, где то или другое событие происходило. В каждой большой главе просматривается та или иная главная, или сквозная, общая тема. Например, в первой главе это – готовился ли СССР к войне с Гитлером (диалог с Суворовым), а в третьей – искусство выжить в плену: так, осенью 1941 года, находясь в пересыльном лагере в Яссах, автор стал выменивать на сигареты теплые вещи у военнопленных западных украинцев, ожидавших со дня на день скорого освобождения, и тем самым «подготовился» и пережил лютую зиму(мало того, видя предпочтение, которое оказывалось украинцам, он и сам назвался Левченко) и так далее.
Вот характерный образец такого рода обобщения, поводом для которого послужила нелепая инструкция по оповещению полкового начальства о начале войны – бегом через всю Одессу с конвертом в руках и обратно, но уже вместе с командиром и почему-то тоже бегом: «Сейчас только диву даешься, сколько „мусора" было в наших солдатских головах в то далекое время. Но такими нас упорно делала система: другие ей были не нужны. Этого мы тогда не понимали, но целиком соглашались с таким положением. Мы тоже по-другому не мыслили и во всем поддерживали систему. Мы являлись ее продуктом, ее детьми, ее оплотом… Существовавшая система напрочь отучала людей думать самостоятельно даже в одиночку: вдруг кто-нибудь мысли услышит? Думать стало опасно! Прикажут – выполним, а думать – нет, от этого избавьте: жить хотим. Кто много думал – тех уже с нами нет. Результаты такого подхода не замедлят сказаться… Наша дивизия называлась „дивизией прикрытия границы", а командир полка не мог воспользоваться ни велосипедом, ни мотоциклом, ни автомашиной, ни повозкой на худой конец. Неужели так можно начинать войну? Как объяснить это самому себе?
Но тогда мы просто бежали, а думать о нелепости такой системы оповещения стали намного позднее. А почему нельзя было оповестить по телефону? Много возникает таких „почему", а вразумительных ответов не найти. Таков был наш общероссийский порядок, засекреченный вдоль и поперек!»
В силу ли личных качеств или по-юношески крепкой памяти, но по интересу к точности и по любви к мелкой детали Дмитрий Левинский мало кому уступит: «В пехоте на переднем крае долго не живут – ни рядовые, ни командиры. „Старожилы" переднего края – редкое явление. К середине июля в ротах на лейтенантских должностях пооставались одни сержанты. Наверное, потому, что вначале сержантов было в 3–5 раз больше, чем лейтенантов, вот и осталось их больше. Но главное в другом: воевали сержанты по-другому. Им не надо было демонстрировать перед бойцами свою удаль и отвагу. С лейтенантами было сложнее…»
Или другой, еще более яркий пример. В феврале 41-го года в одной из одесских газет попалось ему на глаза стихотворение никому не известной Елены Ширман. Уже название «Так будет» было весьма недвусмысленным: «…И час придет. Я встану, холодея./Скажу: „Фуфайку не забудь, смотри…"/Ты тщательно поправишь портупею/ И выпрямишься. И пойдешь к двери…»
В стихах этих он расслышал пророчество о будущей войне с Германией, столь совпадавшее с тогдашними ощущениями и его самого, и многих-многих других. Приведя стихотворение (оно сохранилось благодаря тому, что было послано с письмом в Ленинград), он пишет: «Что же получается? Сталин упорно не хочет видеть приближения войны. Он ее не ждет, носам готовит! А Елена Ширман не только ждет ее со дня на день, как и мы, грешные, а описывает ее начало, причем тревожно и трогательно, как-будто уже провожает мужа на фронт.
Вывод: ничего не видел только тот, кто не хотел видеть, как приближалась война. В сознании многих она уже шла! Сложное чувство осталось от этого стихотворения. Больше я его никогда не встречал».
Для книги существенно и то, что написана она не только столь много видевшим и испытавшим и притом столь внимательным и вдумчивым человеком, но еще и поэтом (его романтические стихи вплетены в ткань повествования). Но и этого мало: перед нами еще и подлинный рыцарь в дон-кихотовском смысле слова, чьей путеводной звездой и не-призрачной Дульсинеей была реальная ленинградская девушка, Нина Граур, долгие семь лет разлуки хранившая верность своему рыцарю, как и он ей. Несмотря ни на что, он не позволил своей душе ожесточиться, заматереть, и не это ли в конечном счете спасло не только душу, но и тело – саму жизнь! – ленинградского мальчишки Димы Левинского от гибели! А смерть всегда была где-то рядом, в двух шагах: по ходу записок – в главах о войне, о плене и о концлагере – я насчитал не менее двух десятков ситуаций, живым из которых выйти было труднее, чем мертвым.
Но судьба долго хранила его – храброго сержанта, влюбленного поэта и размышляющего историка.
До выхода своих воспоминаний в свет Дмитрий Левинский, увы, не дожил, но хочется верить, что книгу его читатель оценит по достоинству.
Павел Полян
Мы из сорок первого…
Светлой памяти без вести пропавших в 1941–1945 годах
https://www.litmir.me/br/?b=240500&p=1
С уважением,
Геннадий
Буду благодарен за информацию о побегах советских военнопленных
Suche alles über Fluchtversuche von russischen Kriegsgefangenen.
|
| |
| |
| Геннадий | Дата: Пятница, 22 Июня 2018, 11.47.56 | Сообщение # 2 |
|
Группа: Модератор
Сообщений: 26526
Статус: Отсутствует
| На Южном фронте
Д. Левинский
Дмитрий Константинович Левинский (род. в 1921 г.). С 1939 г. - армии. К началу ВОВ — сержант 150-й стрелковой дивизии Одесского гарнизона.
Дороги войны привели в концлагерь Маутхаузен, в интернациональное антифашистское подполье. После армии и инсгигута 26 лет работал в ГП “Волго-Балтийский водный путь им. В. И. Ленина”. Инженер-судомеханик. Старший лейтенант-инженер ВМФ в отставке.
КОМРАТ
Всю ночь идем. Вот и раннее утро. Развиднелось. В клубах желтой въедливой пыли, извиваясь как змея на косогорах, ползет солдатская колонна: нет начала, нет конца. Мерно колышутся щтыки, и плавно, грузно плывет над головами бойцов тяжелое оружие пехоты — пулеметы и минометы. Идут не второпях, настороже. В таких случаях говорили: “Пылит пехота...” А куда денешься, раз мы и есть пехота.
Нас много идет. Практически, по штатам мирного времени, движется к фронту полновесный, полк — это он только именуется “пополнением”. Такому бы полку бывалых, служивых солдат, прошедших польскую и финскую кампании, дать вволю боезапаса, придать немного артиллерии, пяток танков и пару самолетов — и ничем его не собьешь с рубежей, которые он завтра займет. Да чтобы командование армии не допустило окружения с флангов. А дальше — все будет зависеть от реальности тактических и стратегических замыслов фронта. Будет ли все это?
Многие из идущих надеются, что война продлится недолго, но тем не менее — ни разговоров в строю, ни улыбок, ни смеха. Все шагают молча, замкнувшись в мыслях, сосредоточившись на чем-то своем, личном. Люди только вчера находились дома в кругу семьи, а теперь идут на войну.
Итак, Сталин до последнего момента тешил себя надеждой, что ему удастся политическими и дипломатическими мерами оттянуть начало германской агрессии. До последнего часа командующим западных приграничных военных округов запрещалось приводить войска в боевую готовность и выдвигать их в сторону границы под предлогом, что это может послужить Германии поводом для развязывания войны.
Директива № 1 из Москвы о приведении в боевую готовность сухопутных и военно-воздушных сил передана военным советам западных военных округов только в 0.30 22 июня, но и в этой директиве по-прежнему требовалось "не поддаваться ни на какие провокации, могущие вызвать крупные осложнения". О содержании директивы непосредственно в войсках узнают лишь после начала боевых действий со стороны противника.
Командующий Одесским военным округом генерал-полковник Я. Т. Черевиченко еще 21 июня после телефонного разговора с наркомом обороны маршалом С. К. Тимошенко принял смелое решение: с вечера этого дня поднять войска округа по тревоге, и они вовремя подошли к границе и в первый день войны отразили попытки врага переправиться через Дунай и Прут. Это 51, 25 и 95-я стрелковые дивизии, стоявшие на границе. Наша же 150 сд, два полка которой дислоцировались непосредственно в Одессе (674-й и 469-й стрелковые полки), а третий — 756-й — в районе села Беляевка возле Днестра, такого приказа не получала, по всей видимости потому, что бойцам требовался отдых после трудных учений.
Юго-западное направление под командованием маршала С. М. Буденного объединяло два фронта — Юго-Западный и Южный.
Здесь и далее разговор будет в основном о 9-й армии, в рядах которой мне довелось служить и воевать. В ее составе было два стрелковых корпуса — 14 и 35-й. В 14-й входили три стрелковые дивизии: 51сд, 25сд, 150сд. В 35-й корпус входили четыре стрелковые дивизии: 95сд, 30сд, 116сд и 99сд.
Судьба всех перечисленных дивизий трагична.
Наиболее героической и трагической предстает судьба 25-й и 95-й стрелковых дивизий. Отступив на рубежи обороны Одессы в составе вновь созданной Приморской армии, они составили вначале основное боеспособное ядро войск, защищавших Одессу. После эвакуации войск Одесского оборонительного района в октябре 1941 г. в Крым обе дивизии приняли самое активное участие в обороне Севастополя до последних его дней и погибли.
Эти стрелковые дивизии бок о бок воевали с моей 150сд, и для меня это не абстрактные номера дивизий, а многие тысячи людских судеб. По этим “исчезнувшим” дивизиям Центральный Государственный архив Советской Армии на запросы уцелевших ветеранов обычно односложно отвечает: “Документов на хранении нет” — такой ответ получил и я. Это означает, что данное соединение исчезло с лица земли со всеми своими документами. Вроде никогда и не было такого соединения. Многие и сейчас не хотят признать, что победу 1945 года обеспечили в 1941 году именно эти “исчезнувшие” дивизии. За каждым номером такой кадровой довоенной дивизии стоят имена и фамилии тысяч военнослужащих, судьба которых никогда не будет установлена: их кости сгнили на дорогах войны, не будучи захороненными в круговерти боев 1941 г., или в адовых условиях фашистского плена и концлагерей.
Об этих дивизиях вы не найдете почти ни строчки в воспоминаниях полководцев, в других мемуарах и даже на картах-схемах многотомной “Истории Великой Отечественной войны 1941 —1945 гг.”.
Объясняется это просто: действительно нет данных. Они исчезли вместе с личным составом. Те, кому посчастливилось уйти за Южный Буг и Днепр, впоследствии попали в другие части и по праву считают себя ветеранами этих новых для них частей.
Другие попали в плен и по возвращении домой — если выжили — долгие годы вообще молчали о начальном периоде войны, словно чувствуя себя виноватыми. И таких вернувшихся, чудом уцелевших, тоже не сыскать по всей стране — так их мало. Я знаю многих ветеранов, которые за 50 послевоенных лет так и не сумели разыскать однополчан из своих довоенных частей.
За все годы я не отыскал никого из своей дивизии, а про 674-й стрелковый полк и говорить нечего.
Однажды я узнал, что в Москве объявился совет ветеранов 150сд, и сразу написал туда. Вскоре получил ответ: “Сердечно поздравляю Вас и семью с наступающим Новым годом (на пороге был 1976 г. Д.Л.). Искренне Лев Павлович Шустер. Р.5. Дивизия (150) и полк (674), в котором Вы служили, были первого формирования. Совет ветеранов нынешней 150сд — третьего формирования”.
Из ответа следовало, что боевые знамена дивизий и полков ушли за Южный Буг на восток и сохранились. В начале 1942 г. 150сд была сформирована вновь, как дивизия второго формирования. Она просуществовала в составе вновь образованной 9-й армии до харьковского окружения в мае 1942 г., где ее постигла участь нашей, кадровой дивизии.
Наконец, в сентябре 1943 г. родилась еще одна 150сд третьего формирования, командиром которой весной 1944 г. стал полковник В. М. Шатилов. Этой третьей дивизии было суждено дойти до Берлина, штурмовать рейхстаг и водрузить на нем алое знамя Победы, после чего дивизия стала официально именоваться так: “150-я стрелковая ордена Кутузова 2-й степени Берлинская дивизия 79-го стрелкового корпуса, 3-й ударной армии, 1-го Белорусского фронта”.
А теперь я хочу спросить: на этом уцелевшем красном знамени новой, третьей по счету, 150сд разве нет капель крови бойцов и командиров тех двух 150-х стрелковых дивизий — довоенной и второго формирования, которые погибли на первых этапах войны, выполнив свой долг до конца. И полки те же: 469, 674 и 756-й, а признать не захотели! Конечно, новая дивизия — совсем другое соединение, но тогда и брали бы новый номер. А если сохранили номер дивизии, то не следует вычеркивать из ее истории довоенную 150сд и 150сд 1942 г.
Интересно заметить, что термины “второго формирования”, “третьего формирования” возникли только в ходе Великой Отечественной войны: не было раньше такого понятия, как “исчезнувшая” дивизия. В этой же войне в течение 1941 —1942 гг. таких дивизий оказалось много. О них еще должны будут вспомнить. И если я не упомяну хотя бы номера этих дивизий, принявших первый удар врага, то скоро вообще некому будет воскрешать память о них. Пусть кто-нибудь, увидев знакомые номера частей, скажет с грустью: “В этой дивизии служил мой дед, или отец, или муж, или брат — вспомнил, добрый человек!”
Пусть эти строчки будут взывать к памяти пропавших без вести бойцов и командиров довоенных дивизий, судьба которых сложилась столь трагично в первые месяцы войны.
Сколько же километров линии Южного фронта приходилось в 9-й армии на одну стрелковую дивизию, а именно они и только они, держали фронт.
Ширина полосы обороны стрелковой дивизии по довоенным уставам составляла 8—12 км для дивизий полного штатного состава. Но только к глубокой осени 1941 г. ширина обороны стрелковой дивизии начнет приближаться к норме, а боевые порядки стрелковых дивизий станут строиться в два эшелона, будут создаваться артиллерийские группы поддержки пехоты, а с лета 1942 г. предусматриваться и резервы — общий, противотанковый и танковый. А пока — июнь 1941 г. и ничего этого нет.
В период оборонительных боев на границе полоса обороны дивизии составляла по данным ряда авторов, в том числе и генерала И. В. Тюленева, бывшего командующего Южным фронтом, — от 70 до 120 км. С такой плотностью войск, которая сложилась на Южном фронте в первые месяцы войны, грудью нельзя было остановить фашистские войска, осуществлявшие “блицкриг” (молниеносную войну!) по плану “Барбаросса”. Тем более, что уже через 1—2 недели непрерывных боев на границе, ввиду неминуемых и невосполняемых потерь личного состава, на каждого бойца будет приходиться значительно большая полоса обороны.
В таких тяжелейших условиях начали войну войска 9-й армии. У них не хватало всего, что только можно предположить, и лишь одно было в избытке: это высокие моральные качества бойцов и командиров, их вера в окончательную победу над врагом, потому как, считали они, иначе и быть не может. Все как один, в любых, часто безвыходных, ситуациях, считали неудачи Красной Армии на фронте временными, преходящими и никогда не сомневались, что армия, народ, страна выстоят и победят.
Зачастую сейчас можно слышать удивление: почему ветераны-фронтовики с таким теплом вспоминают годы войны — ведь было так трудно, за каждым по пятам следовала смерть...
И все же: мы были молоды, а главное, мы тогда чувствовали, что нужны стране. Каждый ощущал себя не “винтиком” в огромном механизме, а свободным, не угнетенным человеком, сознававшим, что он защищает Родину и от него тоже многое зависит. После войны в сутолоке мирных будней это ощущение многие из нас утеряют. Мечты о том, что “после войны все будет по-другому”, так и не осуществятся.
Мой 674-й стрелковый полк занимает позиции на участке Вишневка—Баймаклия в центре 150-й стрелковой дивизии.
Южнее нашего полка расположился 469, а севернее — 756-й стрелковый полк дивизии. Пока дивизия 22 июня шла из Одессы, ее участок фронта пришлось оборонять полкам 25 и 95-й стрелковых дивизий. Теперь и 150сд прочно встала на свои рубежи.
Штаб дивизии и полевые склады где-то в районе Комрата — это районный центр Гагаузии. Есть такая народность в Молдавии — гагаузы. Их предками были болгары.
Этих людей мне не забыть. Женщины и дети ушли со скотом на восток, бросив свои дома, а мужчины преклонного возраста, не подлежавшие мобилизации, со своими личными подводами гуртом заявились в полк и потребовали считать их бойцами. За прошедший год они не успели разочароваться в советской власти и дружно встали на ее защиту в грозном 1941 г. В списки полка их никто не включал, но они до конца оставались с полком, возили под огнем все, что было нужно батальонам, и молча погибали безвестными наравне с нами. Доброе слово они заслужили, но тогда и этого не было...
Уже есть потери. Впервые держу в руках страшный документ, каким является “Журнал потерь”. Листая его, нахожу знакомую фамилию: мой тезка — сержант из политотдела полка — Зуев Дмитрий Павлович убит 24-го июня и похоронен в селе Епурени. Странное чувство появилось — война уже бьет по живому.
Забегая вперед, скажу, что все из нас, кому будет суждено погибнуть в первый месяц войны, попадут в “Журнал потерь” и в основном будут похоронены. Те, кто погибнут за Днестром после 24 июля — во второй месяц войны, — никуда не будут записаны и не будут похоронены. Но и те и другие навсегда останутся для родины без вести пропавшими солдатами: “Журнал потерь” из окружения не выйдет и пропадет. Об этих погибших теперь можно говорить кому что заблагорассудится: “Человек с войны не вернулся. Кто знает, что с ним стало?” Не дай Бог пропасть без вести... А все ли знают, что на фронте мы были безымянными?
Приказом НКО № 171 в 1940 г. были введены красноармейские книжки для рядового состава и младших командиров в качестве единственного документа, удостоверяющего личность. Но этим же приказом красноармейские книжки отменялись для действующей армии. Так, с началом войны, мы были в полном смысле слова неизвестными личностями, знавшими друг друга только в лицо. Я исключаю партийные и комсомольские билеты — их не полагалось использовать в качестве удостоверений личности.
Правда, в самом начале войны мы занесли краткие данные о себе в “смертный медальон”, который хранили в верхнем кармане гимнастерки вместе с махоркой. Но по молодости лет мы относились к медальонам несерьезно, часто попросту теряли их. Как правило, опознать погибшего могли только знавшие его, а похоронная команда далеко не всегда могла определить его личность, да и похоронные команды существовали у нас не долго. И только 7 октября 1941 г. приказом НКО № 330 введут красноармейские книжки с фотографией.
Мы же не имели в те дни ничего и умирали безвестными...
С первых дней пребывания в полку оказалось, что разведотдел пока не функционирует, и я самовольно ушел в пулеметную роту. Разведка нужна тому, кто готовится наступать, а мы знали, что рано или поздно оставим границу. Откуда мы это знали?
До нас доходили неутешительные сводки с фронтов: 26 июня оставлен Даугавпилс, 28 июня — Минск, 1 июля — Рига, 6 июля — Остров, 7 июля — Бердичев, 9 июля — Псков и Житомир. Немцы продвигались в глубь нашей территории по всему фронту. Мы сознавали, что с имеющейся плотностью войск на границе фронт не сдержать. А раз так, то мы, скорее всего, должны будем просто стоять до последнего часа, а если повезет, то получим добро на отход в самый последний момент.
Немцы успешно продвигались в направлении Киева, и этот глубокий прорыв мог привести к полному окружению войск Южного фронта. Так что отход представлялся нам тоже непростым делом, даже если и последует на то приказ фронта.
1 июля на участке фронта севернее Яссы и Ботошаны 11-я немецкая и 3-я румынская армии перешли в наступление на Могилев-Подольском и Бельцском направлениях. В последующие дни 18-я армия Южного фронта, не имея достаточных сил для сдерживания противника, стала с боями отходить от границы. После 3 июля противник прорвал Юго-Западный фронт в направлении Житомира и Винницы, а Южный фронт в направлении Кишинева.
Мы ожидали прибытия обещанного эшелона со снарядами. Железная дорога из Одессы через Романовку на румынскую сторону проходила как раз через полосу обороны нашей дивизии. Но когда эшелон пришел, оказалось, что привезли... противогазы.
В эти же дни тихим лучезарным утром вышибали из пограничного села просочившийся ночью на нашу сторону батальон румын. На ходу завязался штыковой бой, и мы впервые столкнулись с противником напрямую. А противник — немолодые румынские крестьяне, только что переодетые в солдатскую форму. После боя, когда мы поостыли, что-то надломилось в каждом из нас от вида окровавленных штыков. Но скоро это пройдет, когда мы столкнемся с теми, другими врагами, которые залили кровью республиканскую Испанию, захватили Европу.
3 июля мы узнали о выступлении по радио Председателя Государственного комитета обороны И. В. Сталина. А 10—11 июля началось смоленское сражение и оборона Киева. Это были вовсе не радостные вести. Нам стало известно, что правофланговые части Южного фронта не могут сдержать натиск 11-й немецкой армии и им угрожает окружение. Две трети территории северной Молдавии потеряно. Враг приближался к Сорокам, Рыбнице, Кишиневу, а это уже полоса обороны нашего правого соседа — 95-й стрелковой дивизии. Скоро очередь дойдет и до нас...
Пулеметная рота прославилась и такими делами: в селах оставалась брошенной домашняя птица — куры, гуси, утки, а с рационом у нас становилось все хуже. Пшенная каша давно осточертела. Стали по ночам ходить в села за птицей, а днем отваривать ее в ведрах. Это не просто: разводили костерок впереди окопов метров за сто, используя складки местности. Обычно противник, усмотрев в наших действиях определенно установку “секретного оружия”, не менее.того, открывал шквальный огонь артиллерии. Надо все сделать ювелирно, чтобы не взлететь не воздух вместе с недоваренной птицей.
Неожиданно меня разыскали мои командиры: капитан Овчинников и майор Остриков:
— Сержант, ты один “совсекретчик” в полку, кто разрешил уйти в роту? — спросил майор. — Иди в ветлазарет. Скажи, чтобы дали лошадь, и с завтрашнего дня будешь моим связным.
— Слушаюсь.
Потом мне с хохотом рассказывали друзья, что майор прослышал о “куриных делах” пулеметной роты и о “внештатном инструкторе” по этой части.
В ветеринарном лазарете мне выбрали симпатичную кобылу из числа выздоравливающих после ранения, но извинились, что седла у них нет, а стремена кто-то вчера уволок, вот, только уздечка сохранилась...
Я поблагодарил и за это, нашел прутик, залез с телеги на кобылу и был таков.
“О, героическая Красная Армия! До чего ты докатилась!” Сержант, который никогда в жизни и близко не подходил к лошади, будет доставлять из штаба дивизии секретные пакеты на этой кобыле. Опять лошадка, как в гражданскую войну, “а на той стороне — армады колесной и гусеничной техники, новейшие радиостанции. Как же их победить?
С неделю я выполнял функции связного, и все бы ничего, но кобыла была с норовом, как хороший осел: хочет — идет, не хочет — не идет, а бежать совсем не хочет. Вместо седла я подкладывал шинель. Со стороны на нас посмотреть — обхохочешься. Знал бы противник, что это “секретный агент” разъезжает, не поверил бы!
Но бывало и совсем не смешно. Возвращался в полк. Сплошной линии фронта уже не было. Разрывы между батальонами и ротами прикрывать было нечем. Смотрю — три фигуры вдалеке машут мне руками и что-то при этом выкрикивают. Явно не наши — румыны, а у меня за пазухой секретный пакет из штаба дивизии. Я не отвечал, и они стали стрелять. Это мне совсем было ни к чему, а кобыла никак не желает ноги побыстрее передвигать. Беда моя усугублялась тем, что если бы я свалился наземь вместе с шинелью, заменявшей седло, то в чистом поле без “подручных средств” на кобылу вряд ли смог взобраться.
Хоть и жалел я это славное животное, но на сей раз пришлось каблуками ей живот “прогладить”. Только после того она вынесла меня в сторону, в укрытие, и я благополучно добрался до полка.
Вскоре после выступления Сталина по радио и в связи с прорывом противника на Житомир, Винницу и Кишинев были приняты первые решения по обороне Одессы.
6 июля решением Военного совета Южного фронта была создана Приморская группа войск, которая 19 июля будет переименована в Приморскую армию. Ее костяк составили три левофланговые дивизии 9-й армии — 25, 150 и 51-я стрелковые дивизии 14-го стрелкового корпуса. Мы поняли, что наша дивизия будет в самое недалекое время отходить к Одессе. А через пару дней положение резко обострилось: 8 июля в районе Фельчиу противник форсировал Прут на участке 150сд, Приморская группа войск завязала кровопролитные бои на границе с прорвавшимся противником. Наш 674сп в те дни понес невосполнимые потери. Помню, проезжая 9 июля мимо медсанбата; я был поражен большим количеством раненых, которые лежали вповалку в поле на траве, ожидая своей очереди на обработку ран: хирурги не справлялись и сами валились с ног от усталости. Число погибших тоже было велико. В этих боях батальоны заметно поредели. Полк потерял лучших бойцов и командиров.
После боя под Фельчиу мне представился случай освободиться от четырехногой подруги. Меня разыскал комсорг полка Белозеров. Он сообщил что сколачивает комсомольскую разведроту и предлагает мне войти в ее состав то ли командиром отделения, то ли помощником командира взвода — смотря по тому, сколько наберется добровольцев.
Получив разрешение командира полка, я дал согласие. Этим новым делом мы прозанимались около двух недель, но то была не та разведка, какой она обычно понимается. Каждую ночь мы производили групповой поиск вдоль рубежей обороны, особенно обращая внимание на те участки, где совсем не было наших войск. Полностью прикрыть границу дивизия давно не могла. Мы стремились обнаружить скопление противника именно на таких участках. Противник пренебрегал всякой маскировкой: пользовался в открытую зажигалками, фонариками, иногда жег костры, чувствуя себя почти победителем, и это было нам на руку.
С рассветом командир полка вносил оперативные изменения в расположение рот и батальонов по данным нашей разведки, а мы днем отсыпались. Противник постоянно вел воздушную разведку, а мы за все то время на участке дивизии ни фронтовой, ни армейской авиации не видели. Наша разведка работала только “на брюхе”.
Обращаясь к тем далеким дням, я поймал себя на мысли, что не могу припомнить лиц лейтенантов полка, да и всего среднего комсостава за небольшим исключением. А ведь знал многих из них. Почему так? Все дело в том, что лейтенантов очень быстро не стало в полку: они были выбиты противником — либо ранены, либо убиты.
Перед самой войной к нам в полк прибыло много молодых лейтенантов из ряда военных училищ, в том числе из Ленинградского пехотного имени С. М. Кирова. Они прибыли на замену выбывших по ранению на финской войне, имели отличнейшую боевую подготовку, являлись в полном смысле слова профессионалами, большинство имело спортивный разряд, парни хоть куда. А беда их была в том, что их не готовили к обороне, не учили беречься пуль и осколков. Лейтенанты считали, что обязаны личным примером воспитывать бесстрашие у рядовых и сержантов: этому их обучали в военном училище. Они первыми поднимались из окопов, если надо вести людей вперед, и первыми погибали.
В дальнейшем время внесет свои коррективы. Научатся воевать и рядовые, и лейтенанты, а пока наши потери были неоправданно велики.
К середине июля обстановка на всем Юго-Западном направлении приближалась к критической черте. Продолжали в тяжелейших условиях отход на юго-восток в направлении Умани 6 и 12-я армии Юго-Западного фронта.
Давно отходила на юго-восток в направлении Первомайска 18-я армия Южного фронта. На участке 9-й армии 16 июля оставлен Кишинев. Учитывая все это, командование Южного фронта спешило вывести из мешка левофланговые дивизии, которые продолжали стоять на государственной границе (51, 25, 150 и 95-я стрелковые дивизии). Людей в дивизиях становилось все меньше, но враг на участке границы от Килии до Леово — это около 270 км — продвинуться на нашу сторону так и не смог.
16 июля оставила границу наша 150-я стрелковая дивизия. Относительно стабильные условия оборонительного боя на границе для нас закончились. Теперь до самого конца дивизия будет вынуждена вести навязанный противником бой практически на марше в невыгоднейших условиях, имея почти 50% личного состава.
Отход войск Южного фронта будет продолжаться до конца августа, пока на рубежах Днепра на короткое время не остановят противника вновь сформированные резервные дивизии, но и это будет ненадолго. А вернутся на Прут — государственную границу СССР с Румынией — наши части не скоро: только 26 марта 1944 г. придут сюда войска 2-го Украинского фронта. Они выйдут на Прут на широком фронте и к середине апреля, форсировав реку, продвинутся в глубь Румынии севернее Яссы более чем на 100 км, а войска 3-го Украинского фронта в это же время прочно займут рубежи на Днестре от Дубоссар до Черного моря.
Только 24 августа будет освобожден Кишинев, и первыми выйдут на Прут в его среднем течении танкисты 2-го Украинского фронта, наступающие с северо-западного направления, и 3-го Украинского фронта, наступающие с восточного направления — от Кишинева. Танкисты обоих фронтов соединятся в районе Хуши — Леово в 30-ти километрах севернее Вишневки, где в июне — июле 1941 г. держала оборону наша 150-я стрелковая дивизия, правда без танков.
БЕРЕЗОВКА
С 16 июля, с того дня, как дивизия получила приказ отходить на днестровский рубеж, многое изменилось в нашей солдатской жизни. Теперь до последнего дня будем находиться в движении. Покидали границу ночью, а с наступлением дня заняли оборону на промежуточных рубежах до следующей ночи. Теперь будем ночами идти, а днем лежать в обороне.
С каждым днем все острее будет ощущаться неустроенность походного быта. Скоро станет неустойчивой связь дивизии со штабом армии, а потом и полков со штабом дивизии. Это будет называться “полуокружением”. Давно нет газет, радио и хлеба. Скоро не станет и патронов.
Через день-два поступил приказ: не задерживаться, двигаться быстрее к Днестру, пока нас не отсекли в районе Бендер. Темпы движения колонн возросли.
Покидаем ставшие родными места: Баймаклию, Комрат, Вишневку, Романовку, Михайловку, Тараклию. В этих краях оставляем много могил, но о них никто никогда не узнает, поскольку и списки личного состава и “Журналы потерь” давно не ведутся и вскоре будут безвозвратно утеряны.
Двигаемся и днем и ночью. Начинает сказываться дефицит сна. Днем не дает покоя “рама”. Она постоянно держит нас под наблюдением и корректирует огонь противника.
Села по-прежнему пусты. По пути продолжаем выполнять приказ Сталина: ничего не оставлять врагу. В поле нашего зрения попали громадные бочки с красным вином, стоявшие в погребах домов. Мы расстреливали бочки из стрелкового оружия, и драгоценная влага потоками выливалась на землю, а нам не до вина: после исчезновения хлеба мы постоянно ощущаем голод. Ежедневно у нас большие потери. Противник буквально висит на “хвосте”, а мы наносим ему урон совсем небольшой.
Начинаем экономить патроны. С рационом совсем плохо. В одном селе разжились сырыми яйцами — нашли целую бельевую корзину. Положили ее на подводу, и несколько дней питались одними яйцами: разобьешь и выпьешь без соли и хлеба. А что делать? Привыкать было несложно — мирная жизнь и так не баловала, а про военную и говорить нечего.
Раз достали бочку меда и тоже — на подводу. С неделю питались медом, запивая водой...
Наши ряды поредели. Из двух рот делали одну, из двух взводов — один взвод. Отделения ликвидировались сами собой. Потери несли ежечасно, а противника достать было нечем: мы давно без полковой артиллерии и минометов, а пока они были — то без снарядов и мин.
Не забуду один случай. Было это в районе Романовки. Как-то днем заскочили в брошенную пустую хату — перекурить в тенёчке, — выдался такой момент. Только развалились на полу, начался очередной артналет. Стали гурьбой выскакивать из хаты, чтобы залечь в канаве и сориентироваться в обстановке. В дверях образовалась шутливая давка. Кто-то с хохотом меня оттолкнул, выскочил на улицу и упал, сраженный осколком. Это был Михаил Абрамович Кур из бывшей учебной роты —учитель географии из Симферополя, очень веселый человек, непревзойденный рассказчик еврейских анекдотов, хороший товарищ. По всем законам на его месте должен был оказаться я, а он оттолкнул меня. Ребята были потрясены. Много было подобых случаев, но этот запомнился особо.
Прошли Тараклию, приближаемся к Бендерам. На днях нас крепко бомбили. Впервые я лежал так близко от того места, куда падали бомбы. На этот раз бомбежка показалась намного страшнее артналетов, все гудит и грохочет, небо закрывается черной землей, взлетающей на воздух, а ты лежишь и думаешь: “Попадет или не попадет?” При этом сознаешь свою полную беспомощность.
Осталась в памяти и такая неприятная сцена. На пригорке в пыли стояло человек 15—20 пленных румынских солдат вместе с нашим конвоиром. Надо было видеть, как тревожно и растерянно крутили они головами, сбившись в тесную кучу.
Они понимали, что в сутолоке хотя и планомерного отхода наших войск до них никому нет дела. Хуже того: их нельзя отпустить “с миром” — где это видано? — и незачем было тащить с собой неизвестно куда. Они были лишние и хорошо понимали это —• большинство из них были пожилые солдаты. Кто их знает, может они и сами сдались. Румыны без особой радости воевали за Гитлера.
Наш конвоир — молоденький солдат — все это еще не успел осознать, но тоже лицо его выражало озабоченность оттого, что ему поручили столько пленных и не сказали, что с ними делать. Не вовремя эти несчастные люди попали в плен.
Тем временем меня ожидало еще одно испытание. Как-то под вечер наша колонна приближалась к Бендерам. Тирасполь был уже недалеко. Меня разыскал капитан Овчинников:
— Сержант! Бери человек 50 и дуй в том направлении, — он махнул рукой в сторону, — там десант. Уничтожить надо!
Солнце садилось. Выкликнув добровольцев, я не мешкая повел отряд в заданном направлении.
Скорым шагом двигаемся в сторону большого села, где горели хаты. Ручных пулеметов мы не имели, станковых — тоже. Их и в полку-то было уже немного. Все наше вооружение составляли самозарядные винтовки с магазином на 10 патронов. Все бы ничего, но когда попадал песок, автоматика не срабатывала, что многим стоило жизни. Скоро эти винтовки заменят, но не нам, а тем, кто придет после нас.
Вошли в село. Опустилась ночь. Людей не видно, все попрятались. Догорают 5—6 хат. Впереди слышатся непонятные шумы. Смотрим, на дороге что-то белеет.
Подошли. Лежит на спине, раскинув руки, мертвая молодая женщина в растерзанном виде. Стоим. Молчим. В первый раз за этот месяц войны видим мертвого гражданского человека, да еще женщину.
Все были потрясены. Оказалось, она — учительница, жена командира, приехавшая в Бессарабию вслед за мужем в 1940-м году.
За селом простиралось картофельное поле. За ним — довольно широкая канава с водой и крутой подъем в гору, из-за которой и доносились шумы.
Рассыпавшись цепью, стали медленно подниматься в гору. Луна выглянет — сразу ложимся, спрячется — идем дальше.
Я первым разобрал вдалеке немецкую речь, обращенную к нам.
Я тихо подал команду, и мы залегли. Немцы открыли сверху огонь. На нашу беду они пустили в ход и ротные минометы, и нас сразу стало обдавать горячей воздушной волной при разрыве мин. Огонь немцы вели настолько интенсивный, что трудно было достать из кармана шинели очередную обойму. Было ясно, что это не десант, а войсковая часть, устроившаяся на ночлег. Людей терять я не хотел и дал команду отходить.
“Отходить” пришлось на животе и ногами вперед: развернуться под огнем многие из нас не рискнули. Как только выбрались на картофельное поле и смогли перевернуться, легко оторвались от противника. Все это продолжалось недолго, и вернулись все.
Через несколько километров мы наткнулись в чистом поле на цепь бойцов, спавших в обнимку с винтовками мертвецким сном. Я упоминал, что у нас давно был дефицит сна, и обессилевшие бойцы стремились использовать для сна любой подходящий момент.
С уважением,
Геннадий
Буду благодарен за информацию о побегах советских военнопленных
Suche alles über Fluchtversuche von russischen Kriegsgefangenen.
|
| |
| |
| Геннадий | Дата: Пятница, 22 Июня 2018, 11.51.30 | Сообщение # 3 |
|
Группа: Модератор
Сообщений: 26526
Статус: Отсутствует
| Оказалось, что услышав нашу перестрелку, которую издалека не трудно было принять за настоящий бой, командование полка остановило колонну и развернуло всех в цепь до выяснения результатов нашей “разведки боем”.
Я доложил что и как, но и без того было ясно: кольцо окружения упорно смыкалось. Ни о каком десанте больше и речи не было. Надо спешить прорываться к Тирасполю, пока не поздно, и при этом сохранить людей.
Сразу последовала команда: “Встать! Продолжать движение!” К утру надо оторваться от противника.
Наш майор чаще всего находился в седле, вспоминая молодость и гражданскую войну, но эта война оказалась совсем другой, и он к ней не был готов. Да и скажите, как управлять полком, если связь с дивизией от случая к случаю; сколько людей в полку — никто не ведает, а немцы наседают и продолжают планомерно уничтожать нас. Днем они бьют в лоб прямой наводкой, мы резко сворачиваем в сторону, петляем, но от губительного огня артиллерии никак не уйти. Трудно воевать голыми руками.
24 июля вышли к Тирасполю, пройдя с боями около 120 км за 9 дней под непрерывным огнем, с обозом, нагруженным ранеными, в бесконечных мелких стычках с наседавшим и с севера, и с запада противником. И это уже были не старые наши “друзья” румыны, а чистокровные немцы. 11-я немецкая армия, еще не потрепанная в боях, сосредотачивалась на правом берегу Днестра, готовясь рассечь Южный фронт.
Днестр переходили по мосту. При входе в город мы обратили внимание на артиллеристов какой-то части, хлопотавших около своих подвод.
— Пехота, давай помогай!.. — Кричали они нам.
Оказалось, что артиллеристы торопятся разгрузить склады и цехи Тираспольской консервной фабрики, работавшей до последнего дня. Готовая продукция находилась на втором этаже. Мы сразу присоединились к артиллеристам и быстро нагрузили более двадцати подвод яблочными и персиковыми компотами, а также макаронами с мясом. Потом неделю питались этими компотами, но, как всегда, без хлеба. Все походные кухни были разбиты снарядами, а в уцелевших нечего варить.
В конце июля обстановка на Днестре осложнилась. К 25 июля Приморская армия заняла оборону на восточном берегу Днестра на участке Дубоссары — Тирасполь.
Бои у берегов Днестра продолжались в течение 13 суток. Если бы не угроза окружения с севера, дивизии, стоявшие на Днестре, — 25сд и 95сд — могли удерживать этот рубеж еще какое-то время: они хорошо закрепились. Но разрыв между Юго-Западным и Южным фронтами после потери Умани составлял более 100 км, а к концу месяца — и того больше. Оставаться на Днестре этим двум дивизиям было нельзя.
Командование Южного фронта произвело ряд изменений в составе 9-й армии, а также и Приморской армии, а именно:
— 25сд и 95сд окончательно остаются в составе Приморской армии и в 9-ю армию не вернутся. Они примут участие в обороне Одессы;
— 150сд и 51сд передаются из Приморской армии в 9-ю армию, а точнее — в резерв Южного фронта. Они будут сразу же переброшены на правый фланг: 150сд займет рубежи обороны Котовска, а 51 сд — рубежи обороны Ананьева;
— 30сд передается в Приморскую армию, но она так и не будет “найдена” командованием фронта (был тогда и такой термин в “управлении” войсками). Она будет разбита противником при отходе от Днестра к Южному Бугу и прорваться к Одессе не сумеет.
При той сложной обстановке на фронте сомнительными сейчас кажутся поспешные и бесконечные перестановки войск. Это окончательно нарушало связь с вышестоящими штабами, взаимодействие войск, приводило к перемешиванию частей и полной потере управления войсками. Но исправить ничего было нельзя: фронт окончательно разваливался.
Трудно установить, чем было вызвано решение фронта о срочной переброске нашей дивизии в Котовск. Положение на правом фланге Южного фронта в районе Котовска, Ананьева и Первомайска, где отходили с боями измотанные и немногочисленные части 18-й армии, было в те дни угрожающим: окружение всего того, что оставалось от 9-й армии, становилось реальностью.
Собственно, мы давно находились в окружении, но не хотели признаваться в этом сами себе и были настроены вполне оптимистически: “Противник напал на нас внезапно, скоро положение выправится, и мы им...”
А пока 150сд получила приказ срочно погрузиться на автомашины 9-го автотранспортного полка для передислокации из Тирасполя в Котовск с целью удержания города, на который наступали части 11-й немецкой армии.
Преодолев на машинах 120 км, 25 июля мы оказались в Котовске. Наши раненые с остатками медсанбатов других частей оставались в Тирасполе, а подводы дивизии — наша основная “непробиваемая” сила — нагонят нас в Котовске на следующий день.
Мы рассредоточились на северных окраинах города и заняли рубежи обороны.
Город был в дыму пожарищ. Горели дома и деревья. Тут и там сиротливо торчали изуродованные бомбежкой опоры линий электропередачи; дороги искорежены гусеницами немецких танков, прошедших перед нами на Первомайск. Куда ни глянь — везде были воронки от бомб. Людей не было видно. Котовск продолжали бомбить, а артиллерийский огонь не прекращался ни на минуту. Это был какой-то ад, мы опять несли большие потери, и с первого дня обороны Котовска было ясно, что удержать город мы не в силах. Но надо сказать, что в те дни задержать противника даже на пару дней было совсем не так мало.
28 июля по приказу фронта мы оставили Котовск: кольцо окружения смыкалось. Обстановка на фронте была хуже некуда. Под Уманью, захваченной еще 21 июля, немцы добивали в окружении остатки 6 и 12-й армий Юго-Западного фронта, переданных в конце июля Южному фронту, но так и не вышедших из окружения. Южный фронт их так и не дождался.
Большинство, конечно, погибло или попало в плен. Некоторые уходили. Более или менее успешно отрывались от врага в основном тыловые обозы и подразделения, не ведшие арьергардных боев и могущие уйти заблаговременно. Но в этом случае они зачастую оставляли воюющие батальоны без чего-то очень необходимого и тем усугубляли их положение. Так что не всегда была радость от такого ухода. А на переправах через Южный Буг наши части, как правило, попадали под невыносимую бомбежку. 2—3 августа были оставлены Первомайск и Кировоград. Фронт уже на 1 60—200 км зависал на восток с севера над Котовском, который мы только что оставили.
В Котовске окончательно поредели наши батальоны. Весь полк был сведен в один батальон, и то в нем было много присоединившихся к нам бойцов из других частей. Такого перемешивания частей, как в 1941 г., наверняка не знала история войн.
Теперь наш путь лежал через Березовку на Николаев к переправам через Южный Буг, а если повезет, то от Березовки прорвемся к Одессе. Об этом мечтали все от командира полка — у него там осталась семья — до последнего бойца. Но после Котовска оторваться от противника мы уже не могли, и немцы принялись нас просто истреблять.
Движется обоз — последняя “ударная” сила полка. По нему прямой наводкой бьют замаскированные батареи врага. Вспышки выстрелов отчетливо блестят перед нами. Колонна сразу сворачивает и несется на полной скорости влево или вправо от дороги. Через 1—2 часа все повторяется сызнова, и мы снова куда-то сворачиваем. Все время мы находимся в кольце вражеских войск, не имея ни хлеба, ни патронов, ни медицинской помощи. Из этих зол самым страшным для нас было оказаться без патронов, то есть безоружными.
В первые дни августа майор Остриков поручил мне сейф полка.
Это небольшой оцинкованный металлический ящик размером с порядочный чемодан. Ключ был у майора. Что было внутри, я не знал да меня это и не интересовало. Мое дело — не потерять его. А было очень даже просто: как только по колонне начинала бить артиллерия, каждая подвода с гиканьем устремлялась в поле и неслась от огня куда глаза глядят. Сейф, даже будучи кое-как привязанным к повозке, на первом же полевом ухабе стремился вылететь из пустой повозки.
Определился и постоянный “экипаж”: Ваня Кучеренко, мой друг, учитель математики из-под Киева, и я — его начальник.
Все обессилели от недоедания и недосыпания: едим что придется, а спать почти не приходится — спешим к переправам через Южный Буг, а то останемся на этой стороне. В Одессу уже не пробиться — она полностью окружена противником.
Нас бьют со всех сторон и днем и ночью. Но мы еще сохраняем юмор и бодрое настроение — человек до последнего момента надеется на лучшее.
Запомнился день 3 августа. Мы только что ушли от очередного артналета. Лежим в подсолнухах, переводим дух. Майор решил посоветоваться: что делать дальше.
Перекуривало нас около 15 человек — ближайшее окружение командира полка, хорошо знавшие друг друга по довоенной службе и старавшиеся держаться вместе. Лежали командиры разных рангов: сам комполка майор Остриков, начштаба капитан Овчинников, начальник особого отдела старший политрук Тараканов, физрук полка старший лейтенант Фрунжиев, начальник химслужбы полка лейтенант Белов и другие. Из приведенного перечня должностей видно, что батальонных, ротных и взводных командиров среди нас давно уже не было — они либо погибли, либо были ранены — в любом случае пропали без вести.
Я в той беседе не участвовал — лежал, курил, смотрел в синее небо. Не мне решать что делать — есть комадиры и постарше.
И вдруг ко мне обращается Тараканов:
— Слушай, сержант, тебе надо вступать в партию. Как ты на это смотришь? Овчинников добавляет:
— Остриков, Тараканов и я дадим тебе рекомендации. Возражений нет?
Я молчу. Дело серьезное. Так или иначе, рано или поздно связывать свою жизнь с партией мне было на роду написано. Разве я не передовой, не сознательный, да еще из города трех революций... и так далее.
— Ну, что молчишь, сержант? — Это опять Тараканов.
— А тут и вопроса нет.
— Тогда порядок. Мы в тебе не ошиблись. На днях подготовим партбюро, — это говорит Овчинников. Все мы еще верили в лучшее. Но партбюро так и не состоялось. Подходили наши последние дни. Тем не менее с того дня я стал в душе считать себя коммунистом, и это помогло мне достойно пройти свой жизненный путь1.
В эту последнюю неделю Остриков почти не командовал. Он только своими “шпалами” отличался от нас. Он оставался просто старшим товарищем, уходил на восток вместе с нами, стараясь побольше сохранить людей. Как воевать, не имея ничего? Остриков не хотел допустить бессмысленной гибели людей, стремился вывести их за Южный Буг на переформирование, вырваться из окружения и... достичь стабильного фронта. Увы! Стабильного фронта не будет даже на Днепре в начале сентября.
К 5 августа перед войсками Южного фронта находилось уже 46 вражеских дивизий (в том числе 4 моторизованных и 6 танковых), что создавало четырехкратное превосходство в пехоте. Об этом пишет генерал И. В. Тюленев, но боюсь, что при этом он опирается на завышенный численный состав советских дивизий, имевших совсем мало активных штыков. Не мог Тюленев знать количество людей в дивизиях — они сами этого не знали, да и дивизий как таковых уже к этому времени не было.
6 августа немцы предприняли массированное наступление на всем левом фланге Южного фронта. Форсировав Днестр, десять немецких дивизий прорвали оборону 9-й армии и к 8 августа разрезали фронт в стыке между 30-й сд (она была южнее) и 51 -и сд (она была севернее) в направлении Березовки. Между этими двумя дивизиями как раз и оказалась 150сд. Худшего было не придумать.
В образовавшийся прорыв вошла 11-я немецкая армия, оттеснив 9-ю армию на восток, а Приморскую армию — к Одессе.
В сторону Одессы сумели отойти и некоторые части 9-й армии, которые впоследствии пошли на пополнение 25сд и 95сд, так как теперь они самостоятельного значения не имели. Это были группы бойцов из 30сд и 150сд, оторвавшиеся от своих частей. Мы тоже старались прорваться к Одессе, но нам перерезали все пути немцы, стремительно продвигавшиеся к Южному Бугу.
8 августа немцы перерезали шоссейную дорогу Одесса—Николаев. 10 августа остатки 9-й армии подошли к Николаеву и начали переправу через Южный Буг.
Об этих днях так говорится в шеститомнике истории ВОВ:
“В особенно трудных условиях отходила 9-я армия. С фронта ей пришлось отражать удары трех армейских корпусов 11-й армии (8 дивизий), а с севера вести борьбу с 48-м мехкорпусом и венгерскими корпусами, стремившимися отрезать армии пути отхода. Это им удалось сделать, и 13 августа основные силы 9-й армии оказались окруженными в районе Николаева. Начались тяжелые бои”.
Считаю, что для характеристики тех дней слово “армия” неприменимо, так как если штаб не в состоянии управлять своими соединениями и они действуют самостоятельно, то армии как таковой нет, а есть разрозненные неуправляемые группы из состава этой бывшей армии. В течение августа будет продолжаться планомерное уничтожение противником окруженных разрозненных групп Южного фронта, не имеющих ни вооружения, ни боезапаса, ни хлеба.
Мы продолжаем движение на юго-восток. Впереди — крупная узловая станция Березовка. Наши физические силы на исходе, а моральные, как это ни странно, на должной высоте.
Мы даже о хлебе не столько думали, как о том, чтобы не остаться без последних патронов. Я их всегда держал россыпью под гимнастеркой — так они в любой момент под рукой. Шинель давно утеряна, никаких лопаток, противогазов, плащ-палаток и в помине нет. Все это уже не требуется.
Мы были молоды, нам было легче, а нашим командирам — людям старших возрастов — намного тяжелее. Мы это понимали и оберегали их, как могли.
До мифической Березовки еще около 30—40 километров, но мы совсем не двигаемся в нужном нам направлении — нас упорно не пускают на восток! Впереди ежечасно возникают артбатареи немцев на прямой наводке и бьют в лоб. Это прекрасный метод войны: сами немцы потерь не несут, а нас без труда уничтожают. Удобно и выгодно.
Наступил наш последний день — 10 августа 1941 г. Каждая минута этого дня осталась перед глазами.
Когда забрезжил рассвет, колонна двигалась по большаку навстречу всходившему солнцу. В колонне около 50—100 пустых повозок. Парные повозки — это наша “техника”, мы ее бережем. С их помощью мы на скорости можем уходить от огня.
Не успели порадоваться солнышку, как засверкали вспышки от стоящих впереди нас на прямой наводке батарей. Развернувшись влево, мы погнали лошадей по полю вниз, в балку. Там поблизости оказалось большое село, все во фруктовых садах. На какое-то время мы ушли из-под огня, но многие повозки, как всегда в таких случаях, взлетели на воздух от прямого попадания.
Главная улица села, вдоль которой располагались хаты и сады, упиралась в церквушку, довольно высокую и заметную для рядового села. Перед церковью был поворот дороги влево на горбатый мостик через совсем небольшую речушку. За мостиком дорога опять поднималась в гору. Там снова начинались поля.
Повозки мы расположили на околице, в районе церкви, чтобы в случае чего было легче покинуть село.
Мы давно не останавливались в селах. Прокормить отступавший Южный фронт жителям было не по силам, и обращаться к ним за помощью совесть не позволяла. А в этом селе решили “разгуляться”. Деньги оставались почти у всех — тратить было не на что от самой Одессы. С Ваней Кучеренко мы зашли в сад к хозяйке, и она покормила нас творогом, хлебом, сметаной и персиками, а от денег наотрез отказалась:
— На что они мне? Завтра здесь будут немцы, да вот они! — и она показала куда-то рукой.
В стороне послышались нарастающие автоматные очереди, но немцы за деревьями были пока не видны.
Тем временем в село спустилась с большака еще одна отступающая колонна. Повозки принадлежали артиллерийской части и были забиты ранеными, лежавшими вповалку, чуть ли не друг на друге.
Повозок у них намного больше, чем у нас, и они битком заполнили всю главную улицу села.
К восьми утра над селом пролетела дежурная “рама” и передала данные о скоплении обозов. При этом немцы не могли не видеть повозки с ранеными. Сразу начался интенсивный обстрел села “по площадям”. Немцы к тому времени позавтракали и их “рабочий” день начался.
Картина уничтожения обоза артиллеристов не изгладится из памяти. Каждый снаряд находил свою цель — так плотно была забита повозками улица села. В воздух летели куски лошадей и части человеческих тел Все, что происходило, было страшным даже для нас, повидавших к тому времени немало смертей. С началом обстрела жители попрятались по погребам.
Вслед за интенсивным артналетом и одновременно с ним за церковью послышалось нарастание автоматных очередей. Это шли цепи пьяных солдат с засученными рукавами, но в касках. Они двигались в нашу сторону и вели беспорядочный огонь из-за деревьев.
Капитан Овчинников скомандовал выводить наши уцелевшие повозки через горбатый мостик на гору и в поле. Одновременно он приказал мне занять оборону с оставшимися в строю бойцами и крикнул на бегу:
— Уйдешь последним!
В этот момент он явно позабыл, что со мной все еще находился злополучный сейф. Теперь было не до него.
Со мной осталось человек тридцать. Мы расположились под защитой церкви и открыли прицельный огонь по наступающим фигуркам врага — они хорошо просматривались среди деревьев. Сверху на нас падали куски штукатурки от разрушавшейся церкви. Ведя огонь, мы успевали наблюдать за уходом повозок из села. Мы видели, как пролетали повозки через мостик, а над ними совсем низко роем шли трассирующие снаряды. Сам мостик был еще цел.
Вырвавшись из села, повозки снова попадали под губительный огонь уже при подъеме в гору. Нам хорошо было видно, как многие из них взлетели в воздух...
Повозки артиллеристов вообще не могли покинуть село. Они стояли так плотно, что им было не выбраться из месива лошадей и людей.
Артиллеристы все остались в селе. Виноваты ли эти люди? Шло истребление окруженных частей, и его было не остановить.
Немцы уже входили в село. Пора уходить и нам, тем более что кончались патроны. Я крикнул сержанту Фасахову: — Пошел! — и предпоследняя повозка рванула через мостик. Теперь и наша с Ваней очередь. В последний момент, оторвавшись от немцев, выскочили из села. Мы разлеглись животами на повозке и проскочили мостик под снарядами. Это я со всей силой вонзил ножевой штык в круп одной из лошадей, и они вынесли нас на простор. За полем нашлась большая балка, в которой еще до нас сосредоточились все те, кому удалось уйти от этой бойни...
Название села я совершенно случайно узнал через много лет после войны. Оно называлось Ананьевкой.
В балке скопилось много уцелевших повозок, и люди продолжали меняться: одни погибали, а другие вновь присоединялись к нам, поскольку среди нас находились старшие командиры — майор и капитан. На Березовку и далее к переправам Южного Буга двигались сплошные потоки из обозов разных частей.
Перевязочных средств мы не имели, врачей и санитаров — тоже. Рвали пропотевшие рубашки, делали из них жгуты, чтобы приостановить кровотечение. Это было все, что могли сделать.
Но каждый из нас, кого пока не задело пулей или осколком, сохранял бодрость и надежду: так устроен человек.
Появилась чья-то походная кухня. Разделывают лошадь, но на этот раз поесть не пришлось. Я отправился на поиски патронов. Кое-что удалось добыть. Вернувшись, узнаю, что меня разыскивает майор.
Остриков с другими командирами снова обсуждал вопрос: что делать дальше?
И майор принял первое кардинальное решение:
— Сержант, возьми ключи от сейфа, вскрой его и сожги все содержимое до последней бумажки. После этого объяви всем, чтобы сдали тебе свои письма и фотографии, а насчет документов пусть каждый решает сам. Когда все сожжешь, приходи.
Я выполнил последний приказ командира полка. Из своих личных бумаг я оставил только комсомольский билет и фотографии своей будущей жены Нины. Помню как сейчас, что не только добросовестно все сжег, как просил майор, но и пепел для чего-то закопал. Видно, совсем сдурел под конец.
Затем майор объявил о своем втором решении:
— Будем расходиться группами по два-три человека и ночами продвигаться к Южному Буту. Большими группами и с повозками дальше не пройти. Есть другие мнения?
Это — конец полка. Последние слова Остриков произнес совсем тихо: все это ему давалось нелегко.
Ответом было наше гробовое молчание. Как же дальше жить без полка? Полк — это наш дом и наша солдатская семья. Мы служили и воевали, как могли, зная, что за нас думает командир. А теперь думать надо самим. Мы к этому не привыкли, нас учили выполнять приказы и только. Привыкнем ли? Все продолжали молчать. Молчал и Остриков, не поднимая головы.
Я и сейчас не могу сказать, лучшим ли было это решение. Солдаты и командиры кадровой, регулярной армии принимают решение о “самороспуске” того, что еще оставалось от полка. А полк этот в свое время был ни много ни мало — краса и гордость гарнизона Одессы! Но партизанских навыков мы пока не имели, да и многие не признают такой формы борьбы, не созрели еще для этого.
Итак, мы все согласились.
По большому счету, майор Остриков, потерявший полк, подлежал суду Военного трибунала и расстрелу. А командир дивизии, от которой ничего не осталось? А командующий армией, растерявший армию? А командующий фронтом, разваливший фронт? А Главнокомандующий, разваливший все фронты? Он ведь один решал все вопросы за других. Винить следует нашу уродливую общественную систему, допустившую все это.
А потому так ли виновен в случившемся майор Остриков, честный и храбрый солдат войны? Пусть рассудит история, а мы, его бойцы и командиры, бывшие с ним до последнего часа, знаем, что он сделал все, что мог сделать в сложной обстановке на Южном фронте, которая сложилась в результате бездарного руководства армией и всей военной машиной, по крайней мере, накануне войны и в начальный ее период.
Начался очередной гаубичный артналет. Все повторилось. Опять несутся повозки в гору, вылетают в поле и россыпью уходят в разные стороны от огня.
Как только мы выскочили на просторы широченного поля, так не замедлили открыть огонь пушечные батареи. Они бьют, как всегда, прямой наводкой, зная, что нам нечем отвечать.
Впереди нас, пока еще вдалеке, послышались автоматные очереди. Это нам вовсе ни к чему.
На этот раз советоваться с Ваней некогда. Я во второй раз вонзил штык в израненный круп лошади.Повозка стремительно понеслась по полю. Я подал Ване знак, и мы на полной скорости, с винтовками в руках, выбросились из повозки на стерню. Повозка еще долго неслась в сторону немецких батарей, привлекая внимание и огонь на себя. Все поле было в небольших стогах. Какая-то культура уже скошена. Вокруг стогов копошилась наша братва, а кругом все продолжало взлетать в воздух: земля, убранный урожай, уцелевшие повозки, люди...
— Ваня, до темноты отсидимся в стогу, а ночью пойдем.
Ваня только кивнул головой в знак согласия. Мы споро разместились со своими винтовками внутри стога. Я оказался на “первом этаже”, а Ваня — на втором.
Не успев устроиться поудобнее, провалились в глубокий сон; моральные и физические силы иссякли — наступила реакция. Кто мы теперь без полка...
С уважением,
Геннадий
Буду благодарен за информацию о побегах советских военнопленных
Suche alles über Fluchtversuche von russischen Kriegsgefangenen.
|
| |
| |
| Геннадий | Дата: Суббота, 23 Июня 2018, 00.10.10 | Сообщение # 4 |
|
Группа: Модератор
Сообщений: 26526
Статус: Отсутствует
| Полный текст книги здесь
https://libking.ru/books....ml#book
С уважением,
Геннадий
Буду благодарен за информацию о побегах советских военнопленных
Suche alles über Fluchtversuche von russischen Kriegsgefangenen.
|
| |
| |
| Геннадий | Дата: Суббота, 23 Июня 2018, 00.26.56 | Сообщение # 5 |
|
Группа: Модератор
Сообщений: 26526
Статус: Отсутствует
| Левинский
Дмитрий Константинович
рядовой
Дата рождения
__.__.1921
Место рождения
Ленинградская обл., г. Ленинград
Дата и место призыва
__.__.1939 Кировский РВК, Ленинградская обл., г. Ленинград, Кировский р-н
Военно-пересыльный пункт
200 зсп
Выбытие из воинской части
Между 20.06.1945 и 30.06.1945
Источник информации
ЦАМО
Номер фонда ист. информации
8496
Номер описи ист. информации
168526
Номер дела ист. информации
10
https://pamyat-naroda.ru/heroes....8%D1%87
Левинский
Дмитрий Константинович
Дата рождения
__.__.1921
Место рождения
Ленинградская обл., г. Ленинград
Наименование награды
Орден Отечественной войны II степени
Архив
ЦАМО
Картотека
Юбилейная картотека награждений
Расположение документа
шкаф 33, ящик 19
Номер документа
80
Дата документа
06.04.1985
Автор документа
Министр обороны СССР
https://pamyat-naroda.ru/heroes....8%D1%87
С уважением,
Геннадий
Буду благодарен за информацию о побегах советских военнопленных
Suche alles über Fluchtversuche von russischen Kriegsgefangenen.
|
| |
| |
| Валентин | Дата: Суббота, 30 Июня 2018, 17.00.51 | Сообщение # 6 |
|
Группа: Модератор
Сообщений: 8033
Статус: Отсутствует
| Дмитрий Левинский - Мы из сорок первого… Воспоминания
Название:
Мы из сорок первого… Воспоминания
Автор:
Дмитрий Левинский
Жанр:
Military
Мы из сорок первого…
Светлой памяти без вести пропавших в 1941–1945 годах
Предисловие
Не знаю что — судьба или подкова
Хранит меня в плену земных забот?
…И в смертный час я не умру, а снова
Вернусь обратно в сорок первый год.
Вернусь обратно в пекло канонады,
В соединенье братства на крови,
К отмеченным отсутствием награды -
Однополчанам жизни и любви…
Михаил Дудин
… Как я выжил — будем знать
Только мы с тобой.
Просто ты умела ждать,
Как никто другой…
Константин Симонов
Эта повесть охватывает период трудных для страны лет — с тридцать девятого по сорок шестой (тут же подумалось: а когда у нас были легкие годы?). Повесть — не вымысел, а документ. Все события, факты и имена — подлинные (а все, что дается от третьих лиц, — специально оговорено).
***
https://e-libra.ru/read/382199-my-iz-sorok-pervogo-vospominaniya.html
Дмитрий Левинский, Одесса, 1940
|
| |
| |
| Геннадий | Дата: Понедельник, 02 Июля 2018, 20.32.35 | Сообщение # 7 |
|
Группа: Модератор
Сообщений: 26526
Статус: Отсутствует
| Еще ранее в теме http://www.sgvavia.ru/forum/150-8529-1
С уважением,
Геннадий
Буду благодарен за информацию о побегах советских военнопленных
Suche alles über Fluchtversuche von russischen Kriegsgefangenen.
|
| |
| |
