|
Воспоминания бывшего начальника штаба 657 стрелкового полка
|
|
| Геннадий | Дата: Вторник, 01 Ноября 2016, 23.28.13 | Сообщение # 1 |
Группа: Модератор
Сообщений: 26526
Статус: Отсутствует
| Я много жил,
Пожить бы столько же.
Себя от всех не отделю.
Чем на земле живу я дольше,
Тем больше я тебя люблю.
Ты с каждым годом все красивей,
Милей, чем солнце поутру,
И имя гордое – РОССИЯ
Звенит,
Как знамя на ветру.
Воспоминания бывшего начальника штаба 657 стрелкового полка 125 дивизии Земляницкого Николая Владимировича.
20 марта 1969 года.
Формирование и начало боевого пути 657-го стрелкового полка 125 стрелковой дивизии.
Осенью 1939 года в г.Кирове на базе 246 стр.п. 82 стр.д. была сформирована 125 стр.д. со следующим размещением частей: г.Киров – штаб дивизии, 466 стр.п., артполки и спецподразделения, г.Слободской – 749 стр.п., г.Котельничи – 657 стр.п. Командир дивизии – генерал-майор Богайчук. Комиссар дивизии – полковой комиссар Левченко. Начальник штаба дивизии – полковник Пономарев. Командир 466 стр.п. – майор Гарипов. Командир 657 стр.п.- майор Георгиевский. Командир 749 стр.п. – майор Курочкин.
В начале сентября 1939 года я был назначен начальником штаба 657 стр.п. и прибыл в г.Котельничи. Через некоторое время прибыли командир полка майор Георгиевский и комиссар полка Бусыгин, а также стали прибывать средний и младший комсостав.
Первый период проходил в большой и напряженной работе по укомплектованию подразделений и подготовке казарменных и обслуживающих помещений для части. В октябре начали прибывать команды призывников для укомплектования подразделений рядовым составом. Почти все команды прибывали из Средней Азии по национальности узбеки и таджики, которые очень трудно переносили зимний период, а о лыжах и представления не имели. С таким «трудным» составом пришлось начинать боевую подготовку подразделений. Процент простудных заболеваний был очень велик, а качество боевой подготовки было низкое. К общему удовлетворению командного состава был получен приказ, откомандировать весь рядовой состав, прибывший из Средней Азии, и одновременно призвать местный приписной состав Кировской области. Срок для отправки и приема нового состава был дан очень жесткий, так как была прислана программа ускоренной подготовки в условиях Севера. Всему командному составу полка приходилось работать день и ночь, чтобы быстрее закончить замену людей и приступить к сколачиванию и боевой подготовке подразделений. К началу ноября 1939 года подразделения были в основном укомплектованы и в части начались регулярные занятия. Неукомплектованные должности среднего командного состава полка были пополнены командирами запаса Кировской области.
Бойцы Кировской области, ставшие основным костяком нашей части, их физическая стойкость, «вятская» смекалка, а также военная подготовка, полученная прежде на сборах приписного состава, позволила командному составу части в течение двух с половиной месяцев подготовить свои подразделения по той программе, которую нам приказано было пройти.
В середине января 1940 года Высшим Командованием была произведена инспекторская проверка по всем видам боевой подготовки части. Боевая подготовка части вцелом была признана хорошей, а подразделения в полку боеспособными для выезда на Финский фронт.
В середине февраля 1940 года наша часть в составе 125 стр.д. выехала на Финский фронт. Весь людской состав части во время погрузки, следования и разгрузки из эшелонов вел себя четко и дисциплинированно. По прибытию в г.Архангельск 657 стр.п. был размещен под г.Архангельском около «Корабельного рукава» с задачей - быть готовым для погрузки на морской транспорт и следования морем в тыл финнам.
В период ожидания морского транспорта производилась усиленная подготовка бойцов к боевым действиям в условиях северной местности и с учетом характера действий противника. Все учения проходили в условиях, приближенных к боевой обстановке, с ночевками в шалашах и снежных окопах, а также с ускоренными маршами на лыжах.
В начале марта 1940 года стало известно о причине задержки морского транспорта. Транспорт был затерт льдами и сильно поврежден. В такой обстановке нас застало известие о прекращении боевых действий и о заключении перемирия между СССР и Финляндией.
В конце марта 1940 года наша дивизия поэшелонно была переброшена в Западную Белоруссию в г.Пинск. Штаб дивизии, 466 стр.п. и 657 стр.п. - в местечко Житковичи. Предполагалось, что пребывание нашей дивизии в этой местности будет временное, так как всему комсоставу было разрешено вызвать свои семьи из кировской области.
По прибытию части в м.Житковичи подразделения приступили к приведению в порядок матчасти, помещений, а также всего людского состава, так как 4-х месячный период напряженной работы в почти беспрерывной полевой обстановке при 22-30о С мороза физически утомил бойцов. Занятия по боевой подготовке велись, но с меньшей физической нагрузкой и не так уплотненно.
После месячного пребывания в м.Житковичи неожиданно был получен приказ о срочной погрузке в ж.д. эшелоны для следования на границу Литвы. На подготовку давалось двое суток.
В начале мая 1940 года части нашей дивизии, выгрузившись в г.Лида, маршем, поэшелонно выдвинулись на границу Литвы и развернулись в боевой порядок на исходном положении для наступления. Был получен приказ на наступление с боем, так как предполагалось сопротивление со стороны буржуазного Сметоновского правительства Литвы, а также помощь этому правительству со стороны фашистской Германии.
После 2-х суточного напряженного ожидания сигнала на наступление был получен приказ - свернуть все боевые порядки, ускоренным маршем пересечь Литву и выйти на границу В.Пруссии. Этот переход был очень тяжелым. Бойцы и командиры, не имевшие отдыха на исходном положении двое суток, должны были с полной боевой нагрузкой (оружие, боеприпасы) маршем преодолеть около 150 км. за 1,5 суток. Требовалась четкая организация марша, помощь отставшим и ослабевшим. Марш был выполнен в срок, но с большим физическим напряжением.
При нашем переходе границы буржуазное правительство Литвы во главе со Сметоной оставило Литву и скрылось в Германии.
Среди литовских войск и населения Литвы нашей дивизии было присвоено звание «Дикой дивизии». Видимо обветренные на северных морозах загорелые лица в меховых «финках» (из-за непрерывного движения не смогли заменить головные уборы) создавали впечатление жутковатое. А вошли в Литву самые закоренелые и простодушные «вятичи».
Прибыв в г.Расейняй, 657 стр.п. был размещен в лесу, в 4-х км. от города и в 35 км. от границы В.Пруссии. Штаб дивизии, 466 стр.п. и спецподразделения находились в г.Таураге, в 4-х км. от границы. Подразделения полка находились в полубоевом состоянии, так как Литва была насыщена немецкими шпионами и литовскими националистами – шаулистами. Выход из расположения своей части советским военнослужащим был запрещен, так как появились случаи исчезновения наших бойцов ( хищения, убийства ).
В начале августа 1940 года после присоединения Литвы к Советскому Союзу 657 стр.п. занял военный городок в г.Расейняй, где и начал выполнять поставленные перед ним задачи по боевой подготовке, а также по оборонительным работам на пограничной полосе. В это же время было разрешено вызвать в Литву семьи командного состава, что и было проделано.
До подхода соседней 48-й стр.д. 125 стр.д. должна была строить свою оборону на очень широком фронте. Фронт обороны роты-батальона был почти вдвое увеличен против обычного. Центром обороны 125 стр.д. являлся Рижский тракт, идущий из В.Пруссии через Литву на Ригу.
657 стр.п. имел участок обороны в 1-м эшелоне дивизии, южнее Рижского тракта. Справа располагался в обороне 466 стр.п. (749 стр.п.- во втором эшелоне). Слева соседей не было.
После рекогносцировки местности части было приказано побатальонно выходить на участки своей обороны и производить работы по постройке ДЗОТ, блиндажей и окопов. Но позже последовало указание демонстративно вывести батальоны с участка обороны полка и в дальнейшем выходить для работ только ночью и повзводно. Это значительно осложняло и тормозило выполнение оборонительных работ. Зимой 1941 года наш комиссар полка т.Бусыгин был откомандирован в г.Ригу, а вместо него прибыл батальонный комиссар т.Яковлев.
В начале мая 1941 года наш полк вышел в лагерь, расположенный около г.Таураге, в 5-6 км. от границы. Здесь и велись оборонительные работы.
Частые полеты немецкой разведывательной авиации, нарушавшей наши границы на большой высоте, а также сведения о том, что на границе немцы концентрируют крупные силы, создавали тревожное положение. Успокаивало только то, что ходили слухи о том, будто на наш левый фланг выходит 48 стр.д., что в 30 км. за нами стоит 2-я танковая дивизия.
Для большинства командиров также были не понятны мероприятия, которые шли вразрез с создавшейся обстановкой – зимой было уволено часть нач. состава, призванного из запаса. В мае командиров спецподразделений вызвали на сбор. Через границу в Германию шли эшелоны с хлебом. Несмотря на тревожное положение на границе эвакуация семей была запрещена.
И все-таки чрезвычайная напряженность обстановки привела к тому, что 19 июня 1941 года части дивизии были подняты по тревоге и заняли свои участки обороны. Было приказано привести подразделения в полную боевую готовность и произвести минирование переднего края и объектов.
Командование полка и весь личный состав ясно представлял себе, что наша дивизия, находясь непосредственно на границе, должна принять на себя первый мощный удар противника, и, не взирая ни на какие потери, выдержать его до подхода частей с тыла. Двое суток прошли в напряженном ожидании. И вот настала ночь на 22-е июня 1941 года.
В 2 часа ночи 22-го июня в штаб полка по телефону был передан приказ из штаба дивизии, в котором было указано, что провокация со стороны немцев не состоялась, и было приказано отобрать у бойцов боеприпасы, а минирование не производить. В связи с этим в 3 часа 22-го июня на командный пункт были вызваны старшие адъютанты батальонов и командиры спецподразделений для получения указаний о порядке сдачи боеприпасов.
Но эти указания дать не пришлось. В 4 часа утра немцы начали артиллерийскую подготовку и бросили бомбардировочную авиацию. Артиллерийский огонь немцы обрушили на боевые порядки полка и по его тыловым объектам.
При наличии разведывательного шпионажа и участия в нем литовских националистов – шаулистов, немцам, видимо, было известно наше расположение и до тревоги, и после нее. И вот, в результате 2-х часовой арт. подготовки противника, в результате бомбового удара немецкой пикирующей авиации, были уничтожены большая часть ДЗОТ, блиндажей, а также склад боеприпасов полка.
Полное отсутствие нашей авиации и слабая противовоздушная оборона давала безнаказанно и свободно действовать штурмовикам и пикировочной авиации врага. Штурмовики держали под контролем все дороги и многие автомашины, вывозившие семьи военнослужащих в первые часы войны, были расстреляны с воздуха, сожжены, а люди перебиты.
Наблюдателем командного пункта полка своевременно были обнаружены шаулисты, раскладывающие для немецких пикировщиков указатели места, где находился командный пункт полка. Эти шаулисты были захвачены и расстреляны.
С артиллерийским ударом фашистов начало войны стало фактом. Командир полка приказал начальнику инженерной службы, старшему лейтенанту Шилову, силами саперного взвода и под личным руководством взорвать мост через р.Юра на участке полка и заминировать дороги.
Эту задачу Шилов выполнить не смог. В это время мост и дороги находились под пулеметным и минометным огнем врага. Погиб и старший лейтенант Шилов, и большая часть его взвода. Мост все же был разрушен огнем 76 мм. полковых орудий.
После бомбового удара с воздуха уцелевшие бойцы разрушенных Дзотов и блиндажей окапывались и продолжали бой. Для прикрытия левого фланга полка и разведки был выслан разведывательный взвод, усиленный бойцами комендантского и музыкального взводов.
После артиллерийской подготовки и бомбового удара с воздуха немецкая пехота пошла в атаку, видимо надеясь, что все наши огневые точки уничтожены или подавлены. В передовые части фашистов были подобраны видимо самые оголтелые нацисты. К тому же пьяные. Они шли в атаку, как в «психическую», с засученными рукавами и почти шеренгами.
Это им обошлось недешево. Наших уцелевших огневых точек оказалось достаточно для того, чтобы отбить эту атаку. Подпустив фашистов на прямой выстрел, наши стрелки и пулеметчики обрушили на гитлеровцев шквал огня, и атака противника захлебнулась с большими для них потерями.
В 6 часов утра после короткой артиллерийской подготовки немцы вновь перешли в атаку, но уже в танковую. Наиболее концентрированная атака была на участке 466 стр.п. и на правый фланг нашего 657-го полка. Вплотную за танками шли немецкие автоматчики. Превосходство противника в технике и живой силе было таким, что казалось, что наши батальоны, находившиеся на правом фланге полка, полностью уничтожены.
За четыре часа войны много наших бойцов – простых тружеников – вятичей полили своей кровью приграничную полосу, защищая свою Родину. При таком бешенном натиске вооруженных до зубов гитлеровцев, с их танками, авиацией, использованных массированно, при пятикратном, если не больше, превосходстве в живой силе, была неизбежностью и массовая гибель наших людей, которые стойко и упорно дрались, ожесточенно сопротивлялись. В этом сопротивлении они проявляли массовый героизм и в нем трудно выделить кого-либо. Сражались герои земли советской.
Так, например, пулеметы пулеметного взвода лейтенанта Рыкова Александра Ивановича буквально косили немцев в упор. Бойцы взвода дрались до последней капли крови, до последнего бойца, до последнего патрона. Последним из взвода за пулемет лег сам лейтенант Рыков и последним во взводе отдал свою молодую жизнь, пал смертью храбрых, защищая грудью родную землю, свободу и независимость нашей Родины.
К 9-ти часам утра связь со штабом дивизии была прервана. Внутри полка еще сохранилась связь с левофланговым батальоном, который непрерывно отбивал атаки гитлеровцев. В последующем связь неоднократно прерывалась.
Обстановка была совершенно не понятной. Где авиация? Где наша 2-я танковая дивизия, которая 35 км. могла преодолеть в считанные часы? И почему, если дело плохо, нет приказа на отход, чтобы сохранить живую силу и способность, потеряв территорию, продолжать сдерживать врага. А может быть вот-вот подойдут наши танки, появится наша авиация, подбросят 48-ю стр.дивизию нам на помощь?
Впоследствии, пытаясь выйти из окружения, я встретился с одним из командиров 2-й танковой дивизии, который мне рассказал, что эта дивизия в 4 часа утра 22-го июня по тревоге поднялась и двинулась к границе. Начав переправу через какую-то речку, подверглась массированному удару авиации противника. Переправа была разрушена и уничтожен запас горючего. Не взирая на это, переправа была налажена и дивизия продолжала движение к границе. Встретив на пути прорвавшиеся танки врага, дивизия с боем отбросила их километров на семь и здесь остановилась – горючее в танках было израсходовано. Началось уничтожение наших неподвижных танков противотанковыми средствами противника. Так ли оно было – не знаю. 48-я стр.д., следуя к границе, на марше столкнулась с прорвавшимися танками противника и после короткого боя, понеся большие потери, отошла. Достоверно ли это – не скажу.
Таково было положение, но мы, находясьсь на границе непосредственно в бою, этого не знали.
В 11оо 22-го июня командир полка майор Георгиевский, оставив меня за себя, уехал в штаб дивизии для выяснения обстановки, но обратно уже не вернулся. С этого момента командовал полком я, и на меня легла вся ответственность и тяжесть руководства боем в критический момент, когда полк под ударами врага таял, а указаний из штаба дивизии не поступало. Значит, надо было вести бой до последнего бойца. Так я и делал.
Управление боем в разгар его ничего общего не имеет с полевыми тактическими учениями. Всюду смерть. Связь все время нарушается. В любой момент на участке обороны может произойти коренной перелом. Донесения поступают с опозданием, а доносивший тоже получал поздние и отжившие сведения.
В 15оо 22 июня полковая рация приняла шифровку. Это был приказ из штаба дивизии о концентрации всех уцелевших подразделений к месту расположения командного пункта штаба дивизии. К этому моменту у меня была связь только со 2-м батальоном.
Отход на КП штаба дивизии оказался очень сложным, всюду натыкались на немцев. Усложнялся отход и тем, что он совершался под минометным и артиллерийским огнем немцев, корректирующих его с аэростатов. Вобщем с большими потерями достигли штаба дивизии к 23-м часам 22 июня.
Тяжесть состояния каждого бойца и командира еще больше увеличивалась. Когда по пути встречались на дороге разбитые и сожженные машины с мертвыми советскими женщинами и детьми, по трупам которых ползал живой годовалый ребенок и встречали мечущуюся по лесу женщину с обезумевшими глазами, в одной нижней рубашке и с ребенком на руках, каждый командир представлял себе, что возможно и его жена, его ребенок находятся в таком же состоянии, в труднейшем и опаснейшем положении. Это и угнетало, это и вызывало злобу и ненависть против фашистского зверья. Хотелось мстить беспощадно, ожесточенно, без скидки на поднятые руки сдающихся фашистов, которые, будучи заброшены в тыл, встречались зачастую на путях отхода наших частей. Это заставляло порой без патронов сдерживать напор врага, бросаться в контратаку и штыковым ударом опрокидывать гитлеровцев.
При приближении к штабу дивизии встретили на опушке леса два корпусных орудия на мехтяге, около которых находились наши бойцы. На мой вопрос: «Почему орудия бездействуют и остановились?» - мне ответили, что боеприпасы все вышли, горючее израсходовано, а орудия уже без замков и приведены в негодность.
На командном пункте дивизии я нашел только помощника начальника оперативного отдела штаба дивизии капитана Теодама, который мне сообщил, что командование дивизии после короткого совещания с представителями корпуса и армии выехали организовывать сбор уцелевших и отходивших подразделений дивизии. Кроме капитана Теодама на КП дивизии находились: помощник начальника штаба артиллерии дивизии капитан Блюмхен, зам.полит 414 легкого артиллерийского полка (фамилию не помню), помощник начальника штаба 749-го полка, несколько командиров подразделений дивизии, люди из строительных батальонов не вооруженные, но с лопатами. Около двух взводов стрелков, у которых патроны были на исходе. Две 76 мм. пушки 414-го артполка с небольшим количеством снарядов, трактор «комсомолец», вооруженный пулеметом, и в лесу стояли автомашины со средствами связи и имуществом штаба дивизии. Надо было решать, что предпринять, чтобы не оказаться под непосредственным ударом врага.
Капитаны Блюмхен и Теодам настаивали на том, чтобы отходить вблизи и параллельно Рижскому тракту, обосновывая это тем, что местность эта была для нас более знакома. Мое же мнение было иное. Я предлагал оторваться от тракта в сторону, южнее тракта, как основного направления наступления немцев, километров на 10-15 и уже затем отходить параллельно тракту.
Комиссар артполка поддержал мнение капитанов, и было принято решение двигаться параллельно Рижскому тракту, не отрываясь от него. Командовать группой было поручено мне. Ночью небольшим подразделением немцев был произведен налет на КП дивизии, который был отражен, но при этом погиб помощник начальника штаба 749 стр.п.
На рассвете 23-го июня мы начали движение. Автоколонне, возглавляемой капитаном Теодамом , было приказано двигаться бросками от укрытия до укрытия по маршруту, намеченному нами, а в случае изменения обстановки действовать самостоятельно. Впереди основного ядра группы в боевом охранении двигался бронетягач «комсомолец», отделение стрелков и одно 76 мм. орудие. Я, капитан Блюмхен и комиссар артполка двигались за боевым охранением. Бой под гТаураге закончился для полка отходом…
Продвинувшись лесной местностью 3-4 км., мы вышли на открытое место. К нам навстречу и сбоку подъехали на верховых лошадях пограничники в советской форме. Их было четверо: майор, лейтенант и два младших командира. Майор, отделившись от своей группы, подъехал к капитану Блюмхену и, назвав его по фамилии, начал обсуждать с ним обстановку, возмущаться непонятностью этой обстановки, а также интересовался маршрутом нашего отхода. Поскольку штаб нашей дивизии и штаб погранотряда до войны находился в одном пограничном городе Таураге, для меня было не удивительно, что капитан Блюмхен знаком с майором – пограничником. Прослужив с Блюмхеном в 82-й стр.д. почти семь лет (с 1933 года), я знал его, как честного советского командира, и не доверять ему я не имел ни какого основания (упустив из виду, что он по национальности немец). Через некоторое время мы с головным охранением спустились в низину шириной около 800 метров, и были встречены с противоположной возвышенности пулеметным огнем. В момент, когда я прятался в укрытии от огня противника, мне бросилось в глаза, что справа, в стороне от нас метров 500, стоял во весь рост майор – пограничник. Когда он отъехал от нас, я не обратил внимания, так как перед этим был занят осмотром впереди лежащей местности. Чтобы определить, кто открыл огонь по нам (могли быть свои отступающие подразделения) и силу противника, я приказал бронетягачу выскочить к месту нахождения пулемета, ведущему по нам огонь. При приближении тягача пулемет противника замолк., а тягач, продолжая движение вперед, скрылся в кустах. Прошло минут пять, огня противника не было, а танкетка не возвращалась. В это время ко мне подходит капитан Блюмхен и просит разрешения проехать верхом вперед и разведать лежащую впереди местность. Я возразил, говоря, что пошлю в разведку двух бойцов. На это мне Блюмхен ответил, что все–таки он с комиссаром артполка решили броском проскакать и осмотреть местность. Вскочили на лошадей и уехали. Все, как будто, было спокойно, и мы поднялись. В это время открыл огонь пулемет справа на расстоянии 500-600м. (недалеко от того места, где стоял майор – пограничник). Я приказал командиру орудия прямой наводкой зарядом картечи сбить пулемет противника, что он и выполнил. Пулемет замолк. Высланный для осмотра места нахождения сбитого пулемета мл. командир мне доложил, что ни пулемета, ни людей нет, а лишь лежал, видимо в спешке оставленный, немецкий бинокль, который он мне и передал.
В это время по нам был открыт сильный минометный огонь. Ни танкетка-тягач, ни Блюмхен с комиссаром не возвращались. Наращивание огня противника заставило нас лощиной отойти назад к ядру нашей группы, которая, отойдя в лес, вела огонь из 76 мм. орудия по хутору, где находились минометы противника. Добравшись до леса, я у тыльной опушки увидел группу командиров и бойцов. У отдельного дерева сидел капитан Блюмхен, а около него стоял с револьвером на изготовку командир из другого полка. При моем приближении Блюмхен с побледневшим лицом сразу обратился ко мне, говоря: «Товарищ капитан, они с ума сходят, хотят меня расстрелять!». Командир, охранявший Блюмхена, дал мне объяснение. Оказывается по ядру нашей группы, отошедшей к лесу, также был открыт сильный минометный огонь. При перемещении группы в другое место огонь противника сразу переносился на новое место, не взирая на то, что оно было скрыто от наблюдения противника. Высланные в дозор на опушку леса два бойца неожиданно наткнулись на Блюмхена, сидящего коленями вперед к противнику. Синие брюки на коленях были разрезаны крестом так, что, открывая клапана разреза брюк, можно было корректировать огонь минометов, что он в этот момент и делал для немецкого наблюдателя. Блюмхен стал уверять, что брюки он разорвал случайно. Это было не убедительно, так как ни при какой случайности разорвать так аккуратно брюки нельзя. При моем вопросе где комиссар артполка и почему не вернулись ко мне для доклада о результатах разведки, Блюмхен ответил, что комиссар должен быть где-то в лесу и они думали, что мы также из лощины отошли к лесу. Не взирая на всю очевидность предательских действий Блюмхена, я решил сначала убедиться достовернее в этом, проверив наличие комиссара, поговорив с ним и с командирами своего полка. Отдав приказание командиру охранять Блюмхена, не трогая его, сам пошел в расположение группы. Все командиры и бойцы, бывшие в дозоре, подтвердили то, о чем говорил командир, охранявший Блюмхена. Комиссара в лесу не оказалось.
Вывод был ясен. Блюмхена, как предателя, расстрелять!
В это время мне докладывают, что появились два конных пограничника. Все события, связанные с Блюмхеном и пограничниками, происходили быстро, один за другим в процессе горячки боя, так что у меня только в это время они начали суммироваться и выливаться в определенные выводы. Раз Блюмхен - изменник, значит неладно и с пограничниками. Мне вспомнилось также, что перед войной оказался изменником начальник штаба погранотряда, который перед войной за 2-3 месяца перешел к немцам (было объявлено на узком совещании в штабе дивизии ). Я отдал распоряжение не упускать пограничников, задержать, разоружить и привести ко мне. Через несколько минут два младших командира – пограничника стояли передо мной и с твердым видом доложили, что их прислал майор- пограничник, который велел передать, чтобы мы прекратили огонь, так-как перед нами свои советские подразделения. Передаю почти точно мои вопросы и ответы этих пограничников.
Вопрос: «Где ваш майор?»
Ответ: «Там же с ними».
Вопрос: «Это тот же майор, который ехал с нами перед боем?»
Ответ: «Да».
Вопрос: «Почему майор, зная, что мы советские бойцы, не запретил вести огонь по нам?»
Смущенный ответ: «Не знаем»
Вопрос: «Почему пулеметчики, открывшие по нам огонь с дистанции 500 метров, не смогли определить, в кого они стреляют, и почему у них был вот этот немецкий бинокль?»
Ответа не последовало. И когда я сказал им, что они со своим майором- переодетые фашистские агенты, они упали на колени и начали умолять о помиловании, давая обещание быть с нами. Так пришло убеждение в том, что «пограничники» оказались фашистскими агентами, подосланными к нам с целью узнать наш маршрут, организовать полное окружение и уничтожение нашей группы. Да и не могли четверо пограничников через 1,5 суток после начала войны безнаказанно и спокойно разъезжать верхом в 7-8 километрах от границы.
Отсюда и решение – в условиях немецкого окружения расстрелять всех троих. Блюмхена уничтожили свои же немцы, так как во время допроса «пограничников» произошло прямое попадание немецкой мины в место нахождения охраняемого Блюмхена. К сожалению погиб и командир, охранявший его.
В такой обстановке при наличии в группе многих незнакомых командиров и отсутствии боеприпасов мной было принято решение – выходить из окружения мелкими группами, комплектуя их из знающих друг-друга людей. Мое решение было принято на узком совещании командиров нашей дивизии.
Были разработаны примерные маршруты. Оторвавшись от обстреливающего нас противника, мы начали движение по группам. Это было к исходу дня 23-го июня 1941 года в районе Юго-западнее местечка «Крышкилис».
Со мной в группе были: командир батареи 657стр. полка капитан Павлов, командир батареи 749 стр. полка старший лейтенант (фамилию не помню), три младших командира и три бойца нашего полка.
Решили двигаться на Восток днем и ночью, делая короткие передышки и выбирая более скрытые и глухие места. В эту же ночь мы наткнулись на дорогу, по которой беспрерывно двигались механизированные воинские части противника. Пришлось выжидать перерыва движения с тем, чтобы броском пересечь дорогу. На рассвете 24.06.41г. мы, не евши уже более 2-х суток, решили добыть питание в глухом хуторе и одновременно уточнить место нашего нахождения. Установив наблюдение за хутором, и узнав, что немцев там нет, два младших командира и один боец пошли на хутор. Не прошло и 3-х минут, как за хутором раздались звуки приближающих мотоциклов, а наша посланная группа выбежала из хутора и скрылась в кустах. К хутору подъехало немецкое мотоциклетное подразделение, вооруженное пулеметами. Около хутора остановилось. Не дождавшись высланных бойцов, мы решили обойти хутор и продолжать движение уже группой в 6 человек.
Заходить в литовские хутора нам больше было нельзя, так как встретившийся нам литовский крестьянин рассказал, что немцы распространили приказ о том, что за любую связь с советскими военнослужащими – расстрел. Кругом действуют литовские Шаулисты, которые имеют связь с курсирующими немецкими подразделениями. 24-го и 25-го июня двигаться днем было почти невозможно, так как мы, видимо, попали в поток какого-то направления движения немецких частей. Преодолевая дороги, охраняемые немцами, нам приходилось по одиночке переползать их, заранее назначая скрытые пункты сбора на другой стороне дороги. Часто попадали под обстрел или неожиданно натыкались на немецкие подразделения. Не всегда удавалось после этого найти друг друга.
В ночь на 26.06.41г. со мной уже продвигалось только два человека: старший лейтенант 749 срелк. полка и младший командир нашего полка.
Голод давал себя чувствовать. За ночь и день 26-го июня мы с трудом достигли местности в 8-ми км. севернее г.Расейняй. Я вспомнил, что до войны, выезжая на учебные стрельбы, мы заходили в бедный хутор литовца, который был очень хорошо настроен к русским и к советской власти. Решили попытаться достать у него пищи. Поскольку с литовцем был знаком только я, было решено, пойду я один.
Местность вокруг хутора была открытая, и мы решили в дневное время из-за укрытия наблюдать за хутором. Все было спокойно, а из дома выходила только лишь жена литовца. В сумерки я лощинками стал пробираться к хутору. Достигнув дома и прислушавшись к голосам внутри дома, я вошел. Хозяин сидел за столом и, увидев меня, стал нервно говорить, что за ним следят Шаулисты и немцы как за неблагонадежным. Узнав, что мне нужна пища, он дал мне буханку хлеба и сала, предупредив меня, что к ним часто заходят Шаулисты с немецкими патрулями. Выйдя из дома и убедившись, что поблизости никого нет, я стал продвигаться к своим товарищам. На пути мне нужно было пересечь проселочную дорогу. Перебегая ее, я наткнулся в упор на дула двух немецких автоматов и револьвер Шаулиста. Я был схвачен. Это было вечером 26 июня 1941 года.
Началось мое существование в фашистских лагерях для советских военнопленных.
27.06.1941г. я был доставлен в Тильзитские пересыльные лагеря, где встретился со своими однополчанами. Оказались в плену: помощник командира 657 стр. полка капитан Зеленин, командир 1-го батальона 657 стр. полка капитан Козик, командир роты старший лейтенант Иванов, политрук роты Талалеев (фамилия не точно), командир стрелкового взвода лейтенант Рыков Н.И. (брат убитого пулеметчика Рыкова).
С первых же дней пребывания в лагере все стремление было к использованию любой возможности для побега. Но обстановка была такая, что исключалась всякая возможность осуществить это. Охрана была усиленная. Полоса трехрядного проволочного заграждения была ярко освещена прожекторами. При приближении к проволочному заграждению человек сразу расстреливался с вышек. Вокруг лагеря были расставлены собаки – овчарки, режим питания был рассчитан на полное изнурение и даже мучение военнопленных. Утром кружка воды, в обед-кусок соленой рыбы, вечером - кружка воды, которая не всем доставалась. Мучного совершенно ничего не давали. С соленой рыбы натощак люди мучились от жажды и от голода. За любой проступок или даже за улыбку над действиями немцев кололи штыками, били прикладами и расстреливали. Через месяц весь комсостав советских в/пленных погрузили в окованные ж/д вагоны и повезли в Хамельбургские лагеря (южная Бавария). В этих лагерях было сконцентрировано около 4-х тысяч советских в/пленных командиров от младшего лейтенанта до капитана. Для майоров, полковников и генералов были отдельные, смежные с нашим лагеря.
Голодным режимом и кровавыми репрессиями немцы старались сломить дух советских командиров и вызвать их на измену Родине. В первую очередь начали выявлять и расстреливать политработников и евреев. Гестапо потребовало, чтобы у каждого в/пленного было письменно оформлено поручительство 3-х человек в том, что он не политрук и не еврей. Конечно, все в/пленные нашли себе 3-х поручителей. Гестапо было вынуждено выявлять евреев по внешнему виду и по выговору. Выстраивали в 3 ряда всех военнопленных, и вдоль шеренги медленно продвигалась группа гестаповцев, среди которых двигался замученный и исхудалый еврей. Не выдержав пыток, он дал согласие выявлять своих «братьев» по национальности. В результате таких «осмотров» из строя выхватывали человек 15-20 с признаками еврейского происхождения и уводили на пытки и на сжигание в душегубках. В дальнейшем в помощь себе гестапо организовало внутри лагеря полицейский застенок. Среди 4-х тысяч в/пленных нашлись 10-12 человек – изменников, которые согласились стать полицаями лагерей. Начальником полиции был назначен молодой башкир, только что перед войной выпущенный из в/училища – бывший лейтенант Латыпов. Эти предатели своей Родины усилили кровавый террор лагерей. В полицейском застенке каждую ночь производились пытки, избиения в/пленных, подозреваемых в принадлежности к политсоставу или к еврейской национальности.
Среди знакомых мне командиров нашей дивизии в лагере были два политработника: политрук роты нашего полка Талалеев и инструктор политотдела дивизии старший политрук Аксенов (фамилии не точные т.к. забыл), за которых я и два наших командира дали поручительство в том, что они строевые командиры.
В Хамельбургских лагерях режим питания был установлен следующий: утром - кружка теплой воды, к обеду подвозили на автомашине ботву свеклы, кулебяки и прочего. Все это вываливалось на землю, а с земли в котел для варки. Подсоленная вода с ботвой именовалась супом, который выдавался строго по норме. Хлеб ни утром, ни в обед не выдавался. Вечером раздавали по 100-150 грамм «хлеба». Это был суррогат из опилок с примесью какой-то муки. Сверху буханки были покрыты слоем плесени. После двухмесячного употребления такого питания в/пленные выглядели скелетами, обтянутыми кожей. Голод, избиения, расстрелы и подавленное самочувствие из-за самого факта нахождения в плену доводило многих командиров до безумия. Кидались на проволочные ограждения и расстреливались немецкими автоматчиками. По ночам вешались на перекладинах уборной. Под влиянием голода, теряя рассудок, некоторые стали рыть землю на территории лагеря и есть корни трав. Ловили мышей и крыс. Начались желудочные заболевания и большая смертность. Происходил «естественный» отсев слабых физически и морально. Все это происходило в обстановке бешенной антисоветской агитации. В лагерь несколько раз приезжал поп и читал антисоветские «проповеди». Появился представитель от Власова, в немецкой форме обер лейтенанта, который вел вербовку во «Власовскую» армию. Среди в/пленных появился человек, именующий себя военным юристом 2-го ранга советской армии Мальцевым. Этот Мальцев,живя как в/пленный с нами в бараках, начал агитацию против советской власти в России, а потом, переселившись к полицаям, начал создавать среди пленных «Русскую национальную партию», обещая, что всем членам этой партии будет улучшено питание а в дальнейшем и освобождение из лагерей.
И вот в противовес этого зверского режима и грязной фашистской агитации в лагере создалась конспиративная организация «Лес», имевшая целью, в первую очередь, поддержание морального состояния советских командиров. Член этой организации должен был знать только одного человека, от которого он получал устные инструкции. Он же должен был иметь своих верных пять человек. Каждый из пятерых обязан был работать также с пятью в/пленными и т.д. Охвачена была почти вся основная масса в/пленных. Любая антисоветская, профашистская агитация получала отпор по линии этой конспиративной организации. Все усилия гестапо сломить дух советских в/пленных свелись лишь к тому, что из 3-х-4-х тысяч в/пленных записались в антисоветские организации всего лишь 40-50 человек, да и то процентов 30 из них записались с целью вырваться из лагерей смерти и добраться до своих. В числе этих 40-50 человек оказался и бывший командир на
С уважением,
Геннадий
Буду благодарен за информацию о побегах советских военнопленных
Suche alles über Fluchtversuche von russischen Kriegsgefangenen.
|
| |
| |
| Геннадий | Дата: Вторник, 01 Ноября 2016, 23.29.23 | Сообщение # 2 |
|
Группа: Модератор
Сообщений: 26526
Статус: Отсутствует
| шего полка (командир роты старший лейтенант Иванов), который оказался сыном раскулаченного и сосланного на дальний север Яковлева. Отец Яковлев, достав для сына подложные документы на фамилию Иванова, отправил его в Европейскую часть Советского Союза. Он под этой фамилией окончил военное училище, став командиром Красной армии. Этот Иванов-Яковлев записался в «русскую национальную партию», стал полицаем лагерей и выдал гестапо двух наших политруков. Перед тем как их забрали гестаповцы, эти товарищи около недели подвергались пыткам и избиениям в полицейском застенке.
Голодные и обессиленные в/пленные находили в себе силы и мужество доказывать озверелым гестаповцам, что сломить моральный дух советского человека не так-то просто. Так, например, в связи со зверским отношением со стороны охраны лагерей к в/пленным в лагерях была организована и объявлена «голодовка», т.е. отказ от голодного пайка. И люди, еле двигаясь и умирая от голода, удивили фашистов своей организованностью и стойкостью. К концу второго дня отказа от «пайка» в лагерь явился какой-то немецкий генерал и перед строем в/пленных заявил, что охрана будет заменена.
К концу 1942 года было организовано убийство начальника полиции Латыпова, но к сожалению своевременно подоспела на выручку немецкая охрана и сильно покалеченного Латыпова немцам пришлось убрать из лагеря.
Во второй половине 1942 года немцами был организован опрос в/пленных. Видимо основная задача этого опроса была выявление настроения пленных командиров. Опрашивал наш пленный генерал-майор. Был ли он изменником или его заставили насильно, и он выполнял это, преследуя свои цели, не знаю. Для опроса нас по командам вывозили в смежные лагеря для старшего и высшего комсостава.
Стоя в очереди для опроса, ко мне подошел генерал-майор Прохоров, с которым я служил в 1931-32 годах в одном полку. В коротком разговоре он мне сообщил, что на днях у них в лагере повесился на спинке кровати майор Гарипов. Так я узнал, что командир 466-го стр. полка 125 спр. дивизии майор Гарипов также был в плену и, не выдержав, повесился. Также я узнал, что здесь находится генерал - лейтенант Карбышев (впоследствии замученный немцами).
В конце 1942 года усилились заразные болезни среди в/пленных. Отобрав относительно здоровых в/пленных, немцы по командам в 100-200 человек начали отправлять их в рабочие лагеря (до этого мы не работали). Я и лейтенант Рыков попали в команду по осушке болот около г.Кам (Южная Бавария), где был также подготовлен лагерь для в/пленных.
Годичное пребывание в этих лагерях немного восстановило наше физическое состояние, так как питание было улучшено. Варили картофельный суп и даже два раза для нас были использованы дохлые лошади. В этот период нам удалось во время работ связаться с немецким рабочим Ксафием Штрек, который, видимо, специально имел задание связаться с нами. Потом мы узнали, что он был связан с антифашистскими подпольными организациями. Ксафий Штрек в начале организовал посильную помощь в питании. Во время работ, проводимых под руководством Штрек, к нему часто подъезжала на велосипеде женщина или мужчина с передачей для нас продуктов питания. Это были две-три буханки хлеба. Физическое состояние стало улучшаться, а вместе с тем возросло желание освободиться из плена. Было решено устроить пробный побег. Побег удался, но на утро убежавшие были пойманы и избитые доставлены в лагерь. Оказалось, что, обнаружив побег, гестаповцы организовали поиски по всей округе с помощью специально и заранее созданных поисковых команд с собаками. Отсутствие лесных массивов и враждебно настроенное население создавало большие трудности для скрытого движения. Но все-таки мы решили организовать побег всем лагерем. Познакомившись ближе с Ксафием Штрек и убедившись в его антифашистском взгляде, мы решили воспользоваться его помощью. Штрек достал нам карту местности и обещал достать оружие. Через несколько дней во время работы Штрек устроил нам встречу с одним из членов антифашистской организации. Как немец, руководящий работой, он имел право с разрешения охраны уводить к себе в будку 2-х – 3-х человек для выполнения разных работ внутри будки. После того как к будке Штрека подъехал хорошо одетый немец, Ксафия, поговорив с охраной, взял троих в/пленных: меня, лейтенанта Рыкова и лейтенанта Киселева – летчика, сбитого в первые дни войны и знавшего немецкий язык. Войдя в будку, Ксанфий представил нам приехавшего немца, как одного из руководителей подпольной антифашистской организации, который ознакомил нас с обстановкой на фронтах и информировал, что внутри Германии готовится переворот. Немецкая подпольная организация надеется на военную помощь советских военнопленных. Побег из лагеря сейчас он считает бесцельным и невозможным. Участие советских в/пленных в уничтожении фашистской власти в Германии принесет пользу не только для немцев, но и для Советского государства. По прибытию в лагерь после работы мы информировали об обстановке своих товарищей, и было решено дать согласие на участие в антифашистском восстании.
Через некоторое время мы узнали, что было неудачное покушение на Гитлера, после которого были расстреляны многие немецкие должностные лица, и усилился фашистский террор внутри Германии. После покушения на Гитлера все команды советских в/пленных опять были сконцентрированы в большие лагеря по типу Хамельбургских. Наша команда была отправлена в Регенсбургские лагеря, где было около шести тысяч советских в/пленных командиров. Началось опять голодное существование, избиения и расстрелы.
1944 год был пожалуй самый жуткий из всего периода плена, так как в этом лагере начали заставлять работать часть в/пленных. Работы были оборонного порядка. Так что идти на такую работу никто не желал. При наборе команд на работу в лагерь входила вооруженная охрана, возглавляемая гестаповцами, и начинался насильственный набор на работу с избиениями и расстрелами. Многие были расстреляны при отказе от работы. Расстреливали прямо в строю, по одиночке, задавая каждому вопрос – будет ли он работать. Со мной произошел «курьезный» случай, давший мне возможность избежать расстрела. Был произведен налет на уборную, где я прятался при наборе на работу. Меня взяли, привели на какой-то завод, поставили к станку - тискам и велели напильником очищать какую-то деталь.
Я сказал, что это делать не умею и не буду. Был вызван гестаповец. Оборванный, обессиленный от голода, в деревянных колодках я стоял облокотившись локтем на тиски и заложив нога за ногу. Было полное безразличие к тому, что меня могут сейчас расстрелять. Подошедший ко мне гестаповец позвал переводчика и, вынув револьвер. сказал, что, если я не буду работать, то он меня застрелит. Я, не меняя позы, ответил, что я обезоруженный в/пленный – советский офицер и никогда на производстве не работал. Взбешенный моей позой гестаповец с криком подбежал ко мне и пинком ноги ударил меня в согнутую ногу. Чувствуя, что мне конец, и не в силах ответить тем же гестаповцу, я излил свою ненависть к нему тем, что наклонившись, обратной стороной кисти руки отряхнул свои рваные брюки в том месте, где получил удар. Выпрямившись я увидел, что немцы с недоуменными лицами бормочут между собой. Крикнув мне что-то и погрозив револьвером, они ушли. После переводчик мне передал, что меня спас от расстрела мой жест, который их якобы убедил, что я «интеллигент» и действительно работать не могу. После этого случая меня на работу не брали.
Положение в/пленных еще усложнилось тем, что начались массированные налеты бомбардировочной американской авиации, которая бомбила по площадям и часто отдельные бомбы падали внутри нашего лагеря. Бомбили ежедневно в 11.00. Настроение в/пленных во время бомбежки, было радостное. Все выходили из бараков и чуть не прыгали от удовлетворения, наблюдая разрушающие взрывы мощных бомб, падающих на немецкие объекты.
В это время произошла досадная для всего лагеря попытка двух наших командиров похитить немецкий самолет и улететь на Родину. В лагерь пришли немецкие летчики и потребовали у охраны двух в/пленных для работ на аэродроме. Один наш пленный летчик с другом – артиллеристом добровольно пошли. На работе старались все делать добросовестно так, что их начали брать из лагеря ежедневно. Убедившись в их «добросовестности», немецкий автоматчик, сопровождавший их, стал оставлять одних на территории аэродрома во время обеденного перерыва, а сам уходил в помещение, получая там от летчиков хороший обед. И вот, договорившись заранее, наш летчик и артиллерист, оставшись одни и делая вид, что собирают камни, приблизились к дежурному самолету «Мессершмит», открыли люк в хвостовую часть самолета, куда залез артиллерист, а летчик вскочил в кабину и, заведя мотор, двинул самолет на взлетную площадку. Звук заведенного мотора самолета и его движение поднял на ноги немцев. Но было уже поздно, так как самолет, набрав скорость, оторвался от земли и начал набирать высоту. Поднявшись на 200-300 метров, самолет неожиданно начал снижаться и приземлился на картофельном поле, перевернувшись на спину. Летчик и артиллерист получили ушибы, но остались живы и были схвачены немцами. Видимо артиллерист своим телом нажал на трос хвостового управления, и самолет пошел на снижение. На следующий день все в/пленные под усиленной охраной были выведены из лагеря и колонной проведены мимо воронки, на дне которой лежали тела нашего летчика и артиллериста. Видимо их мучили и пытали всю ночь, так как пальцы у них были вывернуты, кожа тела в ожогах, а глаза проткнуты. Так неудачно закончился героический замысел наших двух командиров.
К концу 1944 года отношение к в/пленным со стороны немецкой охраны лагерей изменилось в связи с победоносным продвижением наших войск. Гестаповцы исчезли, спасая свои шкуры.
В апреле 1945 года американские войска, продвигаясь по Южной Баварии, приближались к расположению наших лагерей. Наш лагерь с 26-го апреля 1945 года по группам в 100-150 человек этапным порядком начали вывозить из лагеря в глубь от линии фронта. Наша группа, выведенная ночью, отказалась идти дальше, так как мы узнали, что немецкие части «СС» расстреливали всех в/пленных, встречающихся им на пути отхода. Поэтому наша команда, разбившись на взвода -роты и назначив командиров, должна была по сигналу кинуться на сопровождавшую охрану, разоружить ее и скрытно ждать подхода американцев. Общее руководство взял на себя, бывший в плену полковник советской армии (фамилии не помню).
Но оказалось, что командир нашей охраны – оберлейтенант из запаса, решил сохранить нашу жизнь, да и свою также. Он подошел к нам и стал уверять в том, что хочет сделать все, чтобы мы остались живы. Поэтому нам нужно отойти в те места, где нет частей «СС». Он дал нам слово, что всю охрану, включая себя, он снимет и оставит только трех солдат и одного ефрейтора, как путеводителей к месту безопасному от встречи с частями «СС». Предоставив нам время для принятия решения, он исчез совсем, Исчезла и вся охрана. Остались только четыре солдата, которые в период охраны лагерей, относились к нам – в/пленным относительно выдержанно. Среди них был старый солдат, который в войну 1914 года был в плену у русских. Последнее время, охраняя лагерь, он скрытно от других немцев передавал нам сведения о состоянии фронтов. Не доверять ему у нас не было оснований, и мы двинулись в сторону от всех основных дорог. Двигались осторожно, высылая разведку немецких солдат.
31-го Апреля остановились в отдельном немецком хуторе, а 1-го Мая 1945 года территорию, на которой мы находились, заняли американцы.
Американскими и советскими войсками на границе Австрии, еще велись бои с остатками немецких групп «СС», которые не хотели сдаваться ни русским, ни американским войскам.
К концу мая 1945 года нас переправили в Австрию и передали советскому командованию.
Пройдя проверку Смерша, мы были отправлены в запасный полк и в декабре 1945 года уволены в запас 1-й очереди.
Хочу коротко описать боевой путь заместителя комиссара нашего полка, пропагандиста - старшего политрука Протасова Василия, который в первые дни войны также попал в плен, но сумел убежать от конвоира, бросив ему в глаза табак. Добравшись до Белорусских лесов, он в тылу у немцев громил их вместе с партизанским отрядом. В 1943 году его партизаны командировали на большую землю. Прилетев в Москву, он даже неделю пожил в Свердловске, где жила его эвакуированная семья. Вернувшись обратно в Москву, он опять был переправлен к партизанам, где и погиб.
Уцелевшие подразделения 125 стр. дивизии, отходя с боями от границы, участвовали в обороне г.Таллин, г.Ораниенбаум и Ленинграда, под которым погиб наш командир дивизии – генерал-майор Богайчук.
Так по-разному закончились судьбы бойцов и командиров 125 стр. дивизии.
Вечная память бойцам – вятичам, отдавшим свою жизнь за Родину в первые дни войны, защищая границу Советского Союза от железной лавины фашистов!
Бойцы и командиры, оставшиеся в живых и не сумевшие выйти из окружения, испытали в период войны только лишь горечь отступления и тяжесть озверелого фашистского плена.
С уважением,
Геннадий
Буду благодарен за информацию о побегах советских военнопленных
Suche alles über Fluchtversuche von russischen Kriegsgefangenen.
|
| |
| |
| Геннадий | Дата: Вторник, 01 Ноября 2016, 23.30.07 | Сообщение # 3 |
|
Группа: Модератор
Сообщений: 26526
Статус: Отсутствует
| Дорога жизни после войны ( апрель 1969 года ).
Я жив и наконец-то прибыл на Родину! Август 1945 года – 359-й запасный стрелковый полк. Впереди увольнение из кадров армии в запас. Прошло четыре года, а я не знаю, что с моей семьей. Смогла ли моя жена с двумя ребятами эвакуироваться с границы в первые часы войны? Живы ли мои и, если живы, где находятся? Пишу письмо своей старушке матери по старому адресу. А, может быть, и ее уже нет в живых. Две недели нервного ожидания, а ответа нет и нет. В голове хаос от всего пережитого, от счастья, что я жив и на Родине, от дум о семье. Ведь я, наверное, считаюсь погибшим, и жена могла связать свою жизнь с другим человеком. Но это неважно. Лишь бы увидеть своих детей, лишь бы были живы. И вот наступил день, когда прибывший почтальон выкрикивает мою фамилию. Расталкиваю толпу, окружившую почтальона, хватаю письмо и, пробиваясь обратно, слышу опять свою фамилию. Возвращаюсь, хватаю второе письмо. И так четыре раза. Четыре письма после четырехлетней разлуки и почти совсем потерянной надежды на встречу! По почерку вижу, что пишут: мать, сестра, жена и мои ребята. Сжимаю дорогие письма в руке и, как ошалелый, бегаю, ища уединенного места для чтения. Читаю и убеждаюсь, что все живы и ждут меня, хотя и получили извещение о моей гибели. В то время я, наверное, был похож на сумасшедшего от охватившего меня счастья. Но как не трудно, а этот порыв нужно было сдерживать, так как многие товарищи получили мрачные письма от родных и перед ними было совестно кичиться своим счастьем.
В декабре 1945 года уволен в запас 1-й очереди. «Лечу» из г.Калинина в г.Казань, где живет моя семья, моя мать. Незабываемая встреча. Жена работает на заводе с 1942 года. Дочь учится в 5-м классе, а сын - во втором. Хожу по родному городу. Останавливаюсь, щупаю себя. Я ли это, не сон ли это? Жена и дети счастливы. Прибыл муж, отец ……….
И вот встает вопрос об определении своего «Я» в смысле партийного, служебного и общественного положения. Надеюсь, что добьюсь, восстановления в партии и на службу в кадры армии, так как, находясь в армии с 1929 года, гражданской специальности у меня нет. А пока ищу работу любую, лишь бы работать. Но неожиданно натыкаюсь на препятствие. Заполняю анкету для поступления на работу, указываю в ней, что был в плену, после чего говорят: «Придете через неделю». А через неделю вежливый отказ: «Место занято». Через четыре месяца хождения по учреждениям и предприятиям, иду в М.Г.Б. за разъяснением и помощью. Отвечают, что отказывать в работе не имеют оснований, а вмешиваться в это М.Г.Б. не может. В мае 1946 года еду в Москву по вопросу восстановления в партии и в кадрах армии. В Ц.К. партии получаю полный отказ в восстановлении. В Министерстве Вооруженных Сил узнаю, что даже полковники и генералы, бывшие в плену, не могут восстановиться в кадрах.
Впоследствии я узнал, что в 1942 году т.Сталиным был издан приказ о недоверии к военнослужащим, бывшим в плену.
В конце мая 1946 года с трудом удается устроиться на работу при военной кафедре Сельскохозяйственного института, где проработал два с половиной года. В этот период неоднократно обращался к Министру Вооруженных Сил СССР по вопросу восстановления в кадрах армии, но ответы были отрицательными, так что надежда на службу в армии исчезла, да и года уже были пожилые.
Учиться и приобретать специальность, было уже поздно. Начались поиски постоянной и более подходящей для себя работы. Работал агрономом, завскладом, товароведом. Хоть было и больно, но со своим служебным положением пришлось смириться. Переключил себя всецело на воспитание своих детей. Очень тяжело переносились такие моменты, как отказ в участии в общественной работе. Неоднократно меня выдвигало общее собрание на профсоюзную общественную работу, но из президиума всегда поступала информация, что хотя Земляницкий и хороший работник, но есть указания, запрещающие выбирать людей бывших в плену. Еще сильнее угнетало, когда из-за моего пребывания в плену терпели лишения мои дети. Сын, окончив 7 классов средней школы, стремился поступить в спецшколу В.В.С. После успешной сдачи экзаменов и, пройдя медицинское освидетельствование, он получил отказ в приеме на мандатной комиссии из-за того, что отец был в плену. И только после моего нервного вмешательства и запроса в Москву сын был принят. Моя дочь получила жизненный щелчок из-за моего плена также. Ее школьному другу, с которым они решили после окончания институтов пожениться, запретили эту женитьбу из-за меня. Он оканчивал в Москве дипломатический факультет. Конечно, у детей все быстро изживается, но у меня, как у отца, эти моменты переносились очень болезненно, тем более, что своей личной вины перед Родиной я ни в чем не видел и переносить лишения и ограничения моих детей из-за меня – отца, было очень тяжело. Свое моральное состояние поддерживалось сознанием, что я должен быть благодарен судьбе, так как остался в живых, нахожусь на своей Родине и обязан, не взирая ни на что, поставить на твердые ноги своих детей, что я и делал.
Через двенадцать лет в 1957 году Ц.К. партии опубликовал письмо «О не правильном отношении к Советским гражданам, бывшим в плену», и о восстановлении членов партии, бывших в плену. Подав заявление о восстановлении в партии, я в апреле 1957 года был восстановлен в члены КПСС с зачетом стажа и снова получил право на полнокровную жизнь среди нашего советского общества.
Но трудовая жизнь уже кончалась. Мне исполнилось уже 51 год, да и нервная система стала сдавать. Но я был счастлив тем, что участвую в общественной жизни, хожу на партсобрания, как старый член партии. Я счастлив тем, что, не взирая на трудности, ввел в жизнь своих детей. Дочь окончила институт, работает учительницей. Сын окончил летное училище и работает летчиком в Г.В.Ф.. Оба имеют свои семьи, а мы с женой имеем уже внуков.
В 1966 году, вступая в последний период своей жизни, при выходе на пенсию по старости я все же опять наткнулся на последствия моего плена. При начислении пенсии мне отказали в 10% надбавки за 16-тилетнию непрерывность работы в армии. Отказ обосновывался тем, что я после увольнения из армии полгода не работал. А на работу я не мог поступить из-за того, что был в плену. Опять же из-за плена я был приравнен к людям – тунеядцам, живущим на не трудовые средства.
Это, видимо было последнее мое моральное ущемление, которое заставило меня в1968 году вспомнить и описать пережитое и виденное в первые дни войны и в период плена. Это было очень нужно для выявления героев, погибших в первые часы войны при защите своей Родины от фашистской железной лавины, обрушившейся на нашу границу в 4.00 22.06.1941 года. Эта работа была очень трудная и напряженная, так как нужно было описать правдиво, фактами и в лицах, а за 28 лет и при уже старческой памяти многое вспоминалось с трудом. И вот, вспоминая и описывая свое пережитое, я на старости лет стал вновь жить своей прошлой, но интересной и настоящей жизнью, насыщенной большими трудностями и переживаниями. Я начал получать письма и открытки от своих однополчан, оставшихся в живых, от музея боевой славы, от следопытов бывшего пограничного города Тильзит (сейчас г.Советск). Получаю вырезки из газет о нашей славной 125 стр. дивизии, на одной из которых помещена и моя фотография.
Все это затушевывает и вычеркивает из моей жизни тот период, в котором я имел моральное угнетение из-за плена.
__________________________________________________________________
Воспоминания о юности Земляницкого Николая Владимировича 1976 год.
( пишу частично парализованный, левой рукой, правая сломана…).
Январь 1927 года. Земляницкий Николай Владимирович. Мне уже исполнилось двадцать один год, когда я решил оторваться от иждивения матери и сестер, живущих на нашей родной ферме Земледельческого училища г. Казани. Я, окончивший два курса института, бросил учебу и выехал из Казани, как можно дальше, в город Тюмень. В Тюмени я поступил на работу ст. лаборантом Госхлебинспекции и проработал там два года. В Тюмени я познакомился с молодой девушкой, уроженкой г. Иркутска. Она только что окончила Иркутский университет и была прислана служить судьей в г. Тюмень. Там мы и познакомились, так как жили у одних хозяев. Ее звали Галиной Владимировной Кистерн, а потом она стала зваться Земляницкой Галиной Владимировной. В конце 1929 года она забеременела и пошла к врачу. Врач определил у нее больное сердце и сказал, что если ей желательно родить ребенка, то это нужно сделать под наблюдением хороших врачей…
Мы ездили в отпуск сначала к ее родным в г. Иркутск, были на Байкале и на реке Ангаре. Повидали Шаманский камень, который лежит при вытекании Ангары из о. Байкал, и который по преданию местных жителей удерживает весь Байкал от вытекания (девятый вал). А потом съездили к моим родственникам, матери и сестрам в Казань.
В 1929 году я был призван в ряды Красной Армии и должен был явиться в октябре 1929 года в Тюменский Р.В.К. для отправки в часть.
Предварительно вызвав мать из Иркутска, жена, проводив меня в армию, уехала в Иркутск вместе с матерью и встала там на учет у известного профессора.
Я выехал в армию из Тюмени в г. Фергана в Среднюю Азию. В Тюмени в это время стояла зима, а, приближаясь к Фергане, мы очутились в жарком лете. Все выехавшие из Тюмени были со средним или высшим образованием. И когда мы приехали в Фергану и явились к командованию 3-ей Туркестанской дивизии, нас назначили в отдельную стрелковую роту, и сказали, что мы будем служить один год, за который из нас сделают командиров взводов запаса и уволят по домам. Обстановка для нас Тюменцев была непривычная. Зимы со снегом и трескучими морозами там не бывает, зато деревья с фруктами и плодами там растут целый год. И вот началась наша учеба в непривычной обстановке. Я в начале пребывания в Средней Азии любовался азиатской природой, а через полгода начал тосковать по русской зиме и по русской природе. А восновном я скучал по жене. В одном из писем я получил открытку с изображением лесной поляны зимой, и среди поляны стоит молодая девушка. На этой открытке жена написала: «Мне холодно и страшно одной!». Эту открытку я получил за месяц до ее смерти. Видимо она чувствовала приближение смерти. И вот я получаю две телеграммы. В одной сообщалось, что родилась дочь, а во второй кто-то помер, а кто непонятно. Я беру отпуск и мчусь из Средней Азии в Иркутск. Там я узнаю, что моя жена пожелала съездить к родному брату Юрию, который работал директором зверосовхоза, расположенного на острове. Это нужно было ехать на поезде 40 км. до Байкала, и потом на лодке переправляться на остров. До родов оставалось всего две недели. Сестра Ангелина с матерью уговаривали не ездить, но Галина настояла на своем, и вот они вдвоем с матерью поехали к брату на Байкал. В первую же ночь у Галины начались схватки. Юрий решил положить Галину в ялик и вместе с матерью везти их водой в Иркутск, так как поезда ждать было долго. Когда Галину посадили на извозчика, она попросила дать поцеловать новорожденную дочку и потом впала в беспамятство. Врачи в больнице пробовали привести ее в сознание, но не смогли. Все это я выслушал с болью в сердце, сходил на кладбище на могилу своей Галинки, съездил с Ангелиной на Байкал и отправился опять в свою далекую Туркестанскую дивизию в г. Фергану, так как мой отпуск уже подходил к концу. Всю обратную дорогу я вспоминал жизнь в Тюмени, как мы, придя домой после работы, садились с Галинкой за папки судейские и разбирались в них, так как на следующие утро нужно было ей судить живых людей. Вспоминал также, когда Галинка была на работе поздно, она просила приехать за ней в суд. Я брал Орловского скакуна у хозяев квартиры и заезжал к Гальке. С каким интересом я слушал суд. А по окончании суда мы садились в кошевку, я одевал на Галинку доху, и мы мчались за город. М все это исчезло со смертью жены Галинки. Вот с таким убийственным настроением я возвратился в часть в г. Фергану.
Это было моим крещением в армию. Вспоминаю, как я чувствовал себя, когда по ночной тревоге мы вскакивали, на ходу одевались и взяв, свое оружие, становились в строй для ночного марша не менее 40 км. А дневные скоростные марши с полной выкладкой и переменным аллюром ( бег, с быстрым шагом ) на 20 км. Это было очень трудно, тем более температура там не ниже 35-40 градусов, а иногда 50. У многих были тогда солнечные удары, но я выносил это много легче других, солнечных ударов у меня не было. Нас тренировали повзводно от кавалерии. Команды: «Кавалерия с фронта, с боку и с тыла» - должны были выполняться на ходу, быстро и четко, без замешательства, и весь строй открывал огонь в нужном направлении. Нас до того натренировал командир роты, что даже мы выступали в городском саду под музыку с учебными патронами. Март месяц был самый интересный в Фергане. Недаром Ферганскую долину называли «Царицей Средней Азии». Там уже стоит в цвету вся плодоносящая зелень. Когда утром выходишь из казармы, то чувствуешь, что ты находишься в саду, пропитанном благовонным запахом цветущих растений. Эту долину омывает горная река Исфарамсай. Когда мы вышли из г. Ферганы в апреле месяце 1930 года в лагеря, которые находились в 40 км. от Ферганы, и начали приближаться к лагерям, то нам открылась чудесная картина. Перед нами находились горы со снежными вершинами, и в них вдавалось ущелье, в котором расположились наши лагеря. Это ущелье было выходом из горного плена реки Исфарамсай. Здесь она протекала быстро и могуче, так что, если окунешь немного ноги, то поток свалит тебя в воду. Мы любили сидеть на берегу и слушать, как громыхают в реке огромные глыбы, оторванные во время пути реки в горах, слушать завывание горных шакалов и смотреть на плывущий среди снежных вершин гор большой диск луны.
Там я полюбил дыню. А дело было так. Перед нашим лагерем был построенный мостик около метра шириной, и висел он на металлическом тросе. Нас он манил своей «качающей» красотой над такой бурной рекой Исфарамсай. Мы в свободное время ходили на него, а потом узнали, что на другом берегу реки располагается Узбекская «Чайхана», сходили и туда. Мои спутники, когда узнали, что в чайхане есть чарджуйская дыня, сразу заказали ее. Когда я заказал себе только винограду, они удивились, стали уговаривать меня попробовать дыню. И когда я попробовал, то убедился, что вкус и запах дыни замечательный. И с этих пор я начал брать дыню, а на закуску виноград. Недаром мне помнится узбекская фраза: «Ока! Начпуль кавун?» Это значит: «Дядя! Почем дыня?».
Будучи в лагерях мы наблюдали за снежными горами. Эти горы были отрогами Ольп и шли до соседнего государства. Из лагерей казалось, что снеговые горы находятся совсем недалеко, километрах 6-7 ми, а на самом деле находились в 70-80 км. Как-то нас подняли часа в четыре, и повели в горы через перевал. Подъем был тяжелым, но нам говорили, что спуск будет еще тяжелее. Не помню, на сколько мы поднялись, но когда настало время обедать, нас чуть было не отрезали от основной дороги. Наша колонна остановилась на большой дороге. Справа текла горная речка. А течение у нее было очень сильное. Через речку был построен мост высотой от воды 1,5-2 метра, а мостом была площадка, упирающаяся в отвесную скалу. Туда нас и расположили. И только мы сняли скатки и поставили оружие в козлы, как раздался сигнал тревоги и команда: «Забрать оружие и обмундирование в руки и бегом выходить на дорогу. Когда мы подбежали к мосту, то увидели, что вода быстро поднималась и доходила до моста, а брызги уже начали переходить через него. Так отрезали воинские части «басмачи», перебираясь через границу и устраивая засады в горах.
В долине нас беспокоили скорпионы и фаланги. Скорпион похож на рака, но меньше по размеру, а фаланга имеет вид крупного паука. Оба имеют яд. Их укусы смертельны для человека, если не оказать срочную медицинскую помощь. На тактических ученьях они давали нам «жизни». Только начнешь окапываться, а скорпион уже тут как тут. Мы провели опыт с одним скорпионом, обложили его со всех сторон горючим и стали сжимать горящие головни. Скорпион метался, все искал выхода, но как убедился в безвыходности положения, загнул хвост к голове и убил себя, так как в хвосте у них находится яд.
Кончалось лето. Мы уже заканчивали нашу подготовку как командиров взводов запаса, и в это время началась агитация кадров на командиров взводов. Для этого нужно было выехать в г. Киев и окончить годичные Киевские объединенные курсы им. Каменева. Я под действием похорон моей жены решил поехать учиться. Со мной поехали два человека из нашей роты. Интересными были наши проводы из Ферганы. Мы попрощались с нашей ротой рано утром, так как рота уходила на тактические занятия. Прощание было трогательное, так как мы за год сжились как родные братья. На железнодорожную станцию мы втроем добрались к 12 часам с расчетом покупки билетов. До прихода поезда оставалось более 30 минут, и мы решили взять дыню «чарджуйскую» и последний раз ее поесть. Только мы расположились, как вдалеке раздалось мощное пение песни, да не простой, а солдатской, хорошо исполненной и знакомой нам. При приближении к вокзалу мы узнали нашу роту вместе со старшиной. Оказывается, вся рота отпросилась у командира роты проводить нас на поезд, и они, закончив занятие, прибыли на вокзал. Тут и началась оргия. Накупили дынь, винограда и арбузов. И так мы в последний раз в кругу своей роты отметили свой отъезд из Ферганы и Средней Азии. Когда подошел наш поезд, нас подхватили ребята и начали перед нашим вагоном качать. Когда мы вошли в вагон, нас начали спрашивать: « Кто мы такие и куда нас отправили с такими почестями?».
Через несколько суток мы прибыли на Украину в город Киев. В первый момент мне бросилась в глаза табличка при входе на вокзал с надписью: «Палити строго заборонено!». Что означает: «Курить строго запрещено!». Потом при езде на трамвае начали мелькать надписи на магазинах вроде «Перукарня» - парикмахерская и т.п. И вот мы прибыли на место. Здание Объединенных курсов им. Каменева было построено еще при царизме для юнкерского училища. Подъезд с фонтанами, корпуса стоят трехэтажные, а внутри все блестит, полы везде паркетные, ежедневно натираются до блеска. И стали мы готовиться на красных командиров кадра. Быстро пролетел год. За этот год я подружился с Ефремом Мокшевым, присланным также из Средней Азии города Кушма. Это самый южный город в Средней Азии с невообразимой жарой. И вот мы стали дружить с ним с 1929-го года и остались друзьями до самой смерти ( он умер от сердца в 1968-м году ). Этот год жизни в Киеве мне запомнился на всю жизнь В часы отдыха мы собирались в зале (б./дом-церковь), уставленном мягкими диванами и креслами. На возвышенности размещался духовой оркестр из 50-ти человек, а в одном углу было оборудовано что-то вроде маленькой кухоньки, где продавалась легкая еда. И вот мы слушали музыку, играли в домино и запивали кофе. Во второй половине нашего пребывания на курсах мы начали заниматься историей курсов. Руководил этим делом Санжур. Он составил историю курсов еще со Средней Азии, и мы были увлечены этой работой. Прошел год, и мы не зная, что будут спрашивать каждого из нас, куда мы желаем поехать служить, забегали, спрашивая, кто, куда и почему записывается. Дело было в Никольских лагерях, и при возвращении на зимние положение должны были обмундировать, отпраздновать выпуск Красных офицеров и отослать к месту службы. Я со своими друзьями Мокшевым Ефремом, Петровым Василием записались в Свердловск. Нам очень нравился Урал с большим будущим. Попрощались мы с Киевскими лагерями, а лагеря были окаймлены со всех сторон Днепровскими водами, и там же находилась Никольская слобода. Весь лагерь был засажен белой акацией, дающей хороший запах.
Когда мы были еще на зимних квартирах, нас в апрельскую ночь внезапно по тревоге разбудили и повезли к набережной Киева. Когда нас подвезли к набережной, нам стало все понятно, в чем тут дело. Уровень воды в Днепре поднялся, огромные волны обрушились на Никольскую слободу, размывая все преграды. На трамваях подвозили мешки с песком и укрепляли насыпи, сооруженные перед Никольской слободой. На возвышенностях Киева были установлены прожектора, которые освещали бушующую воду и затопленную часть Никольской слободы. Между домами шныряли моторные лодки, спасая и забирая утопающих людей и скотину. Наблюдая за бушующей стихией, было видно как затопленный водой, но стоявший дом, не выдержав стихии, медленно начинал уноситься вниз по течению. Это была борьба людей с разбушевавшейся природой на Днепре.
И так, после торжественного производства в командиров взводов и балла, мы начали разъезжаться к месту нашей работы…
С уважением,
Геннадий
Буду благодарен за информацию о побегах советских военнопленных
Suche alles über Fluchtversuche von russischen Kriegsgefangenen.
|
| |
| |
| Геннадий | Дата: Вторник, 01 Ноября 2016, 23.43.13 | Сообщение # 4 |
|
Группа: Модератор
Сообщений: 26526
Статус: Отсутствует
| Фамилия Земляницкий
Имя Николай
Отчество Владимирович
Дата рождения/Возраст 28.12.1906
Место рождения г. Казань
Лагерный номер 584
Дата пленения 29.06.1941
Место пленения Цитовани
Лагерь офлаг XIII D (62)
Судьба попал в плен
Последнее место службы 494 сп
Воинское звание капитан
Название источника информации ЦАМО
Номер фонда источника информации Картотека военнопленных офицеров
https://www.obd-memorial.ru/html/info.htm?id=272127970
https://www.obd-memorial.ru/html....ties=19
С уважением,
Геннадий
Буду благодарен за информацию о побегах советских военнопленных
Suche alles über Fluchtversuche von russischen Kriegsgefangenen.
|
| |
| |
| Геннадий | Дата: Вторник, 01 Ноября 2016, 23.50.45 | Сообщение # 5 |
|
Группа: Модератор
Сообщений: 26526
Статус: Отсутствует
| "... Теперь непосредственно мой папа, Николай Владимирович (10.01.1906-23.02.1983г.г.). Закончил один курс с/х училища на ферме г.Казани. Затем уехал в г.Тюмень, где работал на хлебном комбинате. Там познакомился и женился на девушке-юристке. У них родилась дочь. При родах (а она рожала под Иркутском у своей мамы) жена умерла, а дочь воспитывала ее мама., так как папу забрали в армию. (После и она умерла).
Служил он рядовым бойцом под г.Фергана. Служить было трудно, так как часто были маршброски с полной выкладкой и при 40-а градусной жаре. Он говорил, что после маршброска они снимали гимнастерку и ставили на землю. Она стояла, так как была пропитана потом. После одного года службы его послали в Киевскую пехотную школу, которую он закончил в должности командира взвода в
олжности командира взвода в йра взвода в й931 году и получил назначение в г.ую школу.ре. а. вое детей. в пограничное училище, з1931 году и получил назначение в г.Кунгур Свердловской области. По пути в г. Кунгур он заехал в Казань и женился на Галине Порфирьевне Константиновой, хотя ей не было еще 18 лет. В г.Кунгуре у них родились в 1933 году 7 июля дочь Эльза Николаевна и ваш покорный слуга Эдуард Николаевич 18 сентября 1936 года.
Моя мама, Галина Порфирьевна, в г. Кунгуре была домохозяйкой и занималась воспитанием детей. Также участвовала в художественной самодеятельности и занималась спортом. Будучи беременной мной, она участвовала в соревнованиях по конькам…
Николай Владимирович дослужился в г. Кунгуре до командира роты, был комендантом г. Кунгура, с бойцами пешком ходили из Кунгура в летние лагеря, которые были в пос. Бершеть.В 1939 году их полк был развернут в дивизию, пополнив состав вятичами из запаса (г.Киров), так как они все хорошо ходили на лыжах. А это было необходимо на войне с финнами в условиях суровой зимы. Пока дивизия формировалась, и ждали транспорт для отправки на фронт, война с Финляндией закончилась.
Была команда погрузить их дивизию в эшелоны, и они поехали, не зная куда. Когда прибыли в конечный пункт назначения, то выяснилось, что это Литва. В Литве их дивизию прозвали «дикой», потому что у них лица были загорелые до черноты на морозе и солнце, когда они ходили на лыжах. В то время папа уже был на должности начальника штаба 657 стрелкового полка 125 стрелковой дивизии, в чине капитана . Полк расположился в г.Россейняй в казармах бывшей Литовской буржуазной армии. Папа вызвал свою семью, и мы стали жить на квартире в частном доме литовцев. Это были старик и старушка очень добрые. Я все время пропадал у них. Дедушка дал мне старые Литовские деньги и я играл ими. После мы переехали на первый этаж 2-х этажного дома богатого литовца и там прожили до самой войны 1941года. С нами жили семья батальонного комиссара Протасова с женой и дочкой. Жену звали тетя Дуся.
Был такой случай, когда муж тети Дуси пришел на обед домой, она разогрела ему суп, налила в тарелку и несла к столу, я, как всегда, носился из комнаты в комнату бегом и столкнулся с ней. И вся тарелка горячего супа опрокинулась мне на грудь. Был сильный ожог. Все испугались, меня уложили в постель, сделали какие-то примочки. Но все обошлось. Часто я бывал в казарме полка у бойцов. Обедал вместе с ними. Часовой на К.П.П. меня уже знал и пропускал. Один раз мне боец подарил птенца воробья. Я принес его домой. Но вскоре он умер.
Был со мной еще один такой случай: Я захаживал к одному сапожнику, наблюдал, как он чинит обувь. Он мне давал играть кожаными лоскутками. Мимо проходила похоронная процессия, хоронили одного бойца, с оркестром. А я любил смотреть на дирижера оркестра, как он машет палочками, и мечтал стать дирижером, когда вырасту. И вот я пошел за оркестром и не заметил, как далеко ушел от дома. А тут ехал литовец на лошади, запряженной в телегу. Я попросил его прокатить меня. И, видимо, поняв, что я могу потеряться, он остановил бричку, на которой ехала богатая литовка, и попросил довести меня до дома. Она согласилась, укрыла мне ноги пледом, я к тому времени замерз. Когда она спросила мой адрес, я сказал, что живу в доме с зеленой крышей. И она привезла меня к дому, где меня с нетерпением ждали переволновавшиеся родители. Так я нашелся.
Часто папа приезжал домой на обед на своей лошади по кличке «Смычка» со своим ординарцем и почти всегда катал нас на лошади. Помню, как папа в свободное время брал одеяло, расстилал, сажал нас с сестрой, брал за четыре угла одеяло и вскидывал себе на плечо. Так катал нас по комнате. Часто перед сном он рассказывал сказки: «Красная шапочка», «Медведь на липовой ноге» и многие другие…
Город Рассейняй, где мы жили, был где-то в 70-ти км. от границы с Восточной Пруссией (Калининградская область сейчас).
Оттуда немцы 22 июня 1941 года нанесли удар по нашим войскам в направлении г. Ленинграда. Так вот, летние лагеря 657 с.п. находились прямо на границе. И против одной 125 с.д. немцы сосредоточили три танковые и три мотострелковые дивизии. Представляю, какой там был ад! К тому же «сверху» пришел приказ не поддаваться панике и, чтобы у личного состава отобрали боеприпасы. Правда в дивизии этот приказ не торопились выполнять или сделали вид, что забыли его, так как обстановка на границе была сложная. Со стороны немцев часто были провокации. А также были перебежчики, которые сообщали, что немцы готовились к вторжению на территорию СССР (Советского Союза). Немцы забрасывали в наш тыл диверсионные группы, переодетые в советскую форму. Они взрывали склады, рвали связь и вносили неразбериху в наших частях. И вот в 4 часа утра 22 июня 1941 года после продолжительного артобстрела и бомбежки немцы вторглись на нашу территорию. Наши бойцы отбивались, как могли и пока были боеприпасы. А когда кончились снаряды и патроны, их стали давить гусеницами немецкие танки. Все гусеницы танков были красные от крови наших бойцов. Связь 657с.п. с 125с.д. была потеряна и комполка Георгиевский, оставив за себя капитана Земляницкого Н.В., ушел, чтобы наладить связь со штабом дивизии (хотя мог бы послать и любого офицера). Он после вышел на штаб дивизии и воевал под г. Ленинградом на Пулковских высотах и дослужился до чина полковника.
Мой папа продолжал командовать полком целую неделю. Немцы были везде – и спереди, и сзади, и справа, и слева. Всюду они натыкались на немцев и, когда от полка почти никого не осталось, они решили прорываться к своим на восток мелкими группами. Так они считали, будет эффективнее. Целую неделю без сна, без отдыха, без пищи, в непрерывных боях их группа вышла на один литовский хутор. Они были очень голодны и решили на него зайти и взять немного пищи. И вот, когда папа вышел с продуктами питания из хутора, к нему были приставлены немецкие автоматы.
Так он попал в немецкий плен, где пробыл в германии с 1941 по 1945 год. За время плена он побывал в нескольких концлагерях. И везде с его участием организовывали подпольные комитеты, которые помогали военнопленным выжить. В одном из концлагерей папа встречался с генералом Карбышевым, которого в дальнейшем немцы заморозили в лед за то, что он не стал на них работать. Немцы издевались над нашими бойцами, плохо кормили, избивали, расстреливали, травили газами и даже сжигали в печах-крематориях. Многие не выдерживали и бросались на колючую проволоку, по которой был пропущен электрический ток.
По рассказам однополчан и очевидцев, а также по письмам бывших в/пленных, папа помогал в лагере, чем только мог: иногда словом добрым, иногда приказом, иногда свистом, иногда песней Советской (он имел хороший голос, хорошо пел). В 1944 году, когда готовился заговор против Гитлера, гражданские лица, которые отбирали в/пленных на работы, вышли на контакт с подпольным комитетом лагеря через папу. Его вызвали в строительный вагончик и зондировали: «Если будут выступления против Гитлера, могут ли они помочь им?» Оружие немцы хотели дать. Но так как выступление против Гитлера было провалено, то папа этого немца больше не видел. 1 мая 1945 года их лагерь остались охранять несколько старых немцев, которые воевали еще в 1-ю Мировую войну. Они были лояльны к русским и посоветовали им отойти от дороги в лес, чтобы немецкие части СС при отступлении не расстреляли их. В лесу военнопленные разоружили охрану, закололи бычка и впервые за много дней наелись досыта…Их лагерь освободили американские войска. После освобождения бывшие в/пленные собрались в группы и пошли на восток навстречу Советским войскам. После выхода к своим папа был направлен в лагерь в/пленных на проверку, где пробыл месяца 2-3. После него папу направили под г. Калинин (ныне г. Тверь) в запасной полк на ту же должность, которая была перед пленом, то есть начальником штаба полка, капитаном, откуда он и вернулся в г.Казань в феврале 1946 года.
Я помню (мне было 10 лет, и я учился во 2-м классе,) он пришел в желто-зеленой немецкой шинели, в валенках и с немецким ранцем с клапаном на козьем меху. Какое счастье: «Он жив (пережил плен), семья жива. Но радость была преждевременна. Его не брали нигде на работу, хотя люди и работники были нужны после войны. А не брали лишь потому, что он был в плену. Поэтому он начал пить с горя, а не с радости. Он не мог материально обеспечивать семью…
Но жизнь продолжалась, не смотря ни на что!
Вспоминаю такой случай. Когда папа вернулся с войны, мы как-то пошли в баню. Слишком жаркие бани мы не любили, поэтому ходили в баню за Булаком, она была прохладней. В бане раздевались на скамейке и всю одежду помещали в шкафы, которые закрывал банщик. Когда мы помылись и вышли одеваться, то у папы не оказалось брюк– их или сперли из шкафчика , или он их оставил на скамейке… У папы было пальто и высокие валенки, поэтому без брюк белые кальсоны не были видны из-под пальто.
Теперь опишу, как мы с мамой встретили войну. 22 июня 1941 года Было воскресенье и все отдыхали. В выходные мы утром вставали немного попозже. Война началась в 4.00. Мы жили в г. Россейняй. Где-то часов в 8-мь стучится в дверь наша соседка и говорит: «Что вы спите, когда началась война?!». Мама сразу же пошла в военкомат, где ей сказали, что действительно началась война и надо эвакуироваться. Эля к этому времени закончила в Литве 1-й класс гимназии. Она сходила за справкой в школу. Мама собрала все необходимое. А это были: подушка, одеяло, связанные зелеными брезентовыми ремнями с деревянной ручкой, и чемодан с продуктами. В поезде, я помню, в этом чемодане что-то брякало. Впоследствии мама мне сказала, что продукты были съедены, и он был пустой. А брякала головка от примуса. Остальные вещи мама упаковала в сундук и прицепила к нему бирку с адресом, куда его отправить (в г. Казань). Так посоветовали в военкомате. Но никаких вещей мы не получили, так как через два часа в г. Россейняй были немецкие танки (это написала нам литовская бабушка после войны). Мы с вещами погрузились в автомашины в кузов и поехали в г. Каунас, где была железная дорога. По дороге нас часто обстреливали из пушек и бомбили. При въезде в г. Каунас началась бомбежка. Мы остановились, решив укрыться в подвале дома. Рядом неожиданно разорвалась бомба. Я сильно испугался. В подвале мы были вместе с местными жителями. Среди них были и Литовские евреи. Они угощали наших детей бутербродами и уговаривали нас остаться. Они очень боялись немцев. Когда закончилась бомбежка, я ни за что не хотел выходить из подвала. Испугался. Но у меня в кузове машины остался морской бушлат от моего морского костюма. Только из-за него мама смогла меня уговорить выйти из подвала. Когда вышли из подвала, то не оказалось водителей автомашин. Они были евреями и поэтому убежали. После их нашли и мы приехали на ж/д вокзал г.Каунаса. Только разгрузились и стали ждать на перроне ж/д состав, как началась опять бомбежка. Все разбежались, оставив свои вещи на перроне. Когда бомбежка закончилась и подогнали поезд с грузовыми вагонами, мы погрузились и поехали на восток. По дороге нас часто бомбили, но все обошлось, и мы приехали в г. Казань. Там у нас жили родственники по линии папы: его мама – баба Лида, его сестра – тетя Соня со своей дочкой – Наташей. Они жили на ферме (учхоз с/х Института). По линии мамы: ее отец, Порфирий Павлович Константинов, ее мать, Александра Матвеевна, ее старшая сестра – Катерина Майкова с мужем Сергеем Гавриловичем и их дети Владимир и Ирина. После, в 1944 году приехала мамина сестра Маруся с сыновьями Юрием и Евгением (Гуляевы). Приехав в Казань, мы поселились в 7м2 комнате с дедушкой по ул. Свердлова дом 64. В этой комнате было одно окно, у которого стоял комод, по бокам две кровати – дедушкина и наша, и стул. Еще было две двери и подход к русской печке, где мы варили и разогревали пищу, но не в печи, так как дров не было, а на входе в печь. Стояли два кирпича, между ними два листа железа, чтобы кастрюлька не проваливалась. И между кирпичами горели щепочки и на этом варили и кипятили пищу. У дедушки над койкой был иконостас с лампадой. Он каждый день молился и бил поклоны между кроватями. На второй кровати спали мы втроем. Я с мамой и «валетом» Эля у нас в ногах. Когда пришел папа в 1946 году, они спали с мамой между кроватями на полу. Когда дедушка вставал с постели, он не знал, куда ступить и наступал на папу и маму. Письменные уроки с сестрой делали сидя на кровати, писали на комоде. Ноги были в стороне, так как комод не позволял держать их прямо, как за столом. Эля продолжала учиться в 2-х этажной школе на ул.Песочная (это рядом с трамвайной линией, которая проходила по ул. Островского, между остановками Суконной и Жданова (Эспиранто).
Я стал ходить в детсад недалеко от дома. Это место дали маме на работе, на заводе №708. Мама сначала работала кладовщицей в цеху, а после стала нормировщицей и на этой должности работала до выхода на пенсию в 1969 году. На работе ее уважали и поэтому после выхода на пенсию, ее неоднократно поздравляли с днем рождения и со всеми праздниками. В детсаду нам один раз в неделю давали лепешку каждому. Она была очень вкусная. Но в группе был такой мальчик по имени Игорь. Коренастый, мордастый и сильнее всех. Поэтому было заведено правило, что каждый раз кто-то должен был отдавать ему эту вкусную лепешку. Иначе он показывал кулак и собирался этого человека побить. В саду я подружился с Витей Бельчиковым (жаль, что мы с ним потеряли связь). И вот мы с ним решили этот порядок с лепешкой нарушить и прекратить ее давать Игорю. Игорь смирился с этим, и мы с Витей восстановили в группе справедливость. Часто с Бельчиковым мы убегали из детсада. Перелезем через забор и бродим по городу. Я очень боялся уколов (прививок) и поэтому, когда их нам ставили, я убегал тоже из детсада. Рядом, через забор были огороды. На грядках что-то росло (морковка…). Мы лазили туда за морковкой, и иногда хозяин нас ловил и бил крапивой. Также рядом с детсадом были сараи, с крыш которых мы прыгали в сугробы снега. В начале 1944 года появился новый гимн СССР, который мы разучивали и пели. То, что мы не умерли в войну, это заслуга детсада. Он мне очень помог в этом, потому что дома есть почти ничего не было. По карточкам нам давали хлеба маме, как служащей, 700 гр., а нам с Элей, как иждивенцам, 400 гр. Кроме хлеба почти ничего не было. Мама иногда приносила с работы кастрюлечку похлебки (которую ей давали там). Это была похлебка наподобие клейстера (клея). Чаще всего на обед мама выдавала нам по кусочку хлеба. Этот кусочек мы крошили в тарелку, где был кипяток. Получалась так называемая тюря, которая заменяла нам салат, первое блюдо, второе и компот.
Конечно, кое-что мама покупала на рынке, который находился недалеко, всего квартал от нашего дома. Суконный рынок находился там, где сейчас находится кинотеатр «Победа» (рядом с Шамской горой). Вечером этот рынок разгоняла милиция. Но он не расходился, а двигался по улице Свердлова, мимо нашего дома, целый квартал. Потому что рабочий люд там покупал пирожки (из черной муки) или что-то менял на еду. Пирожки были с картошкой, мясом. Но поговаривали, что в пирожках попадались человеческие ногти… И вот, когда рынок гнали мимо нашего дома, а в это время уже было темно, мы с ребятами играли в разные игры. На рынке было очень много воров. Мы видели, как они резали сумки, карманы, чтобы украсть деньги или что-нибудь. На рынок на санках привозили из деревень и овощи, и молоко в бидонах. Эти воришки крали эти санки и привозили в наш двор. Наш двор состоял из двух дворов. Дома №64 и №66. Просто между ними был деревянный забор, который после разобрали. И наш двор был проходной, то есть из него можно было пройти на соседнюю улицу, чтобы скрыться. В нашем дворе воры делили свою добычу и уходили. Во дворе у нас была общая собака Жучка. Черно-белая, коренастая, среднего роста. Общая любимица. Ее все подкармливали, чем могли. А дети играли с ней. Она была очень ласковая и добрая к своим. А вот к чужим она была злая. И особенно не любила воров. И видимо они ее отравили или что-то подложили в хлеб (может даже иголку…). Она умирала очень тяжело на глазах у всех детей двора. Ее было очень жалко… Всем двором играли в разные игры: и в догонялки, и прятки, и 12 палочек, лапту, бабки, волейбол.
Где-то в классе 1-ом, катаясь на коньках на валенках, мы часто крюками из проволоки цеплялись за автомобили, иногда за трамваи и ехали квартал или до следующей остановки. Коньки были не моими, их одолжила сестра Эля у подружки. И вот, когда грузовая машина тронулась с места, мы зацепились за нее. Она набрала скорость и сразу же затормозила. Два мальчика прицепились по краям кузова, а я - сзади. Когда водитель затормозил, они разъехались в разные стороны, а я упал под кузов. Водитель выбежал, надавил коленкой на мои ноги и срезал бритвой коньки. Я от натуги даже «наложил в штаны». Водитель забрал коньки и уехал. А я в слезах пришел домой….
Еще был случай. У меня была зимняя детская шапка . И вот наконец-то мама купила мне новую- «малахай». Я вышел на улицу, вижу, стоит грузовик, на нем ящик, в котором возят хлеб, а сзади кузова два грузчика. Я решил прокатиться на ногах. Зацепился руками за машину и поехал метров 10. Грузчик снял с меня новую шапку. Сколько я его не просил отдать мне ее, он так и не отдал. Пришлось отцепиться от машины, так как она набрала скорость, а я был не на коньках, и идти домой, и ходить впоследствии в старой шапке.
Когда пришел с войны папа и у меня появились коньки на ботинках, мы иногда ходили из Суконной на каток «Черное озеро». Чтобы не платить деньги за раздевалку и т.д., мы коньки одевали дома и снимали тоже дома. И вот туда и обратно мы шли пешком, а это где-то кварталов 8-10. И на катке катались часа 3-4.
Иногда мы дрались с ребятами других улиц. Сестра Эля дружила с девочкой, которую звали Резеда. И через нее я познакомился и подружился с ее братом Ренатом Ахсановым. Что интересно, семья Ахсановых состояла из 5-ти человек: отец Рахим, мать Роза, старшая дочь Резеда, сын Ренат и младшая дочь Раля. Все имена были на букву «Р». Они жили напротив Суконного рынка через квартал от нас. Эля продолжает дружить с Резедой до сих пор, а мы с Ренатом расстались где-то в классе 3-ем. Он остался на второй год из-за болезни. Сейчас живет в г. Уфа, профессор, доктор наук.
В 1944 году я пошел в школу на ул Ново-песочная, где до этого училась Эля. И с этого года девочки и мальчики стали учиться отдельно. Мой двоюродный брат Женя Гуляев тоже пошел в эту же школу, но в другой класс, где учились с 7-ми лет. Мне было 8-мь лет в то время. 1-й класс я закончил с похвальной грамотой, хотя и был 12 дней в командировке в г.Москве. Мой двоюродный брат Женя Константинов в это время учился в 5-ом классе и жил со своей мамой-хирургом в деревянном доме, на втором этаже, рядом с церковью около сельхозинститута. Женя большой, как его звали, (Женя Гуляев – маленький) часто приходил к нам на ул. Свердлова, брал нас с Женей-маленьким, и мы ходили по всему городу Казани. Мы были предоставлены сами себе, потому что мама уходила на работу, когда мы еще спали, а приходила, когда мы уже спали. Виделись мы только по воскресеньям. И вот, когда в конце октября Женя Константинов пришел к нам и предложил поехать в Крым ( «Там тепло, растут яблоки, есть катакомбы – пещеры…»), я сразу же согласился. К тому времени немцы оставили Крым. Женю-маленького мы не взяли потому, что он был еще маленький., хотя он тоже учился в 1-ом классе и был меня младше на 7-мь месяцев. Решили уехать незаметно, потихоньку. Женя стащил дома валенки и их продал. На эти деньги купили буханку хлеба. Сели на пригородный поезд вечером, доехали до конечной остановки. Обратно поезд не пошел до утра, и мы решили переночевать в вагоне поезда. Но подошел товарный, грузовой поезд и мы решили сесть на него. В открытом вагоне были бревна. Мы забрались между ними, как в пещеру. Я первый, ногами вперед, после Женя, тоже, ногами вперед, мне в голову. Проехали всю ночь до г. Арзамас. В пути с нашего вагона снимали насколько бревен и могли бы нас раздавить бревнами. Но все обошлось. Утром мы в Арзамасе сходили на рынок и обменяли металлическую ложку на ватрушку, потому что хотели кушать, а буханка хлеба уже закончилась. После сели в пассажирский поезд на Москву, в тамбур «зайцами» и приехали в Москву. В Москве на перроне было много военных патрулей. Они проверяли документы. Нас они не заметили или не обратили внимания на детей. Женя разыскал своего друга по Казани, который с родителями переехал в Москву. Нашли их адрес, и пришли к нему домой. Другу сказали всю правду, а его родителям Женя сказал, что мы едем с нашими родителями и, что они остались на ж/д вокзале. Родители друга нас накормили, и мы от них ушли…. И вот мы полуголодные целую неделю ходили по Москве. Друг нас иногда снабжал кусочком хлеба, иногда немного деньгами. Поездку в Крым пришлось отставить из-за голода и безденежья. Мы до закрытия ездили в метро, а после шли на вокзал и там спали на полу. Один раз ночью, когда мы спали, я под лавкой, а Женя рядом с лавкой, началась проверка документов и Женю милиция забрала с собой. Когда я проснулся и не увидел рядом Женю, мне стало тоскливо, и я расплакался. Пошел бродить по вокзалу и плачу. И вдруг навстречу идет Женя. Я так обрадовался! Однажды, уже смеркалось и мы с Женей шли по улице, а в Москве на каждом перекрестке был рубильник, и этим рубильником женщина-милиционер управляла светофором (тогда не было автоматов, которые управляют светофором сейчас). И вот эта женщина- милиционер нас остановила и повела в отделение милиции, где мы переспали до утра на кожаном диване, а утром нас отпустили, потому что Женя был такой фантазер и наговорил им, что мы были у друга, заигрались и не заметили, как стемнело и т.д. Пока ходили по Москве сходили даже на выставку трофейной немецкой техники . Танки, самолеты. Она была где-то на берегу реки. Тогда было достаточно холодно. Я был одет в бархатный костюм, короткие штанишки, чулки, ботинки и пальто. Был такой случай. Как-то бродили по городу, и я захотел в туалет по большому. Туалет был в сквере под землей. Зашли туда, я снял пальто и отдал Жене, а сам зашел в кабинку… Слышу, что за дверью, к Жене подошла женщина и просит его, чтобы мы заплатили, взяли билет. Женя сказал, что у нас нет денег, и что мы не знали, что надо платить. Женщина над нами сжалилась и отпустила с миром. Временами от голода и от тоски по дому я начинал капризничать, за что получал от Жени пинка под зад. И вот, наконец-то нам надоело слоняться по городу голодным, без денег и мы решили сознаться родителям друга во всем. Пришли к ним, во всем признались, что мы убежали из дома одни. Родители нас накормили и позвонили в милицию. Милиционеры пришли и нас увели в детприемник. Там мы прожили 2-3 дня, дали женщину- сопровождающую и привезли нас в Казань. Так закончилась наша 12-ти дневная командировка в Крым. Родители нас, конечно, эти дни искали и по больницам, и по моргам. А Женя-маленький нас не выдал, не проговорился.
Женя Константинов после еще раз убегал из дома в г. Астрахань. За ним туда ездил его отец дядя Паня. Женя после войны в 1946 году с матерью-хирургом уехали в г. Ригу. Я там был 3 раза: один – с женой Томой и два раза туда летал на Ан-24 в качестве командира корабля. У Жени был сын Юра, а у него было двое детей. После отделения Латвии от России я писал раз 5-ть Жене в Ригу, но ответа не получил. Не знаю, жив ли он?
А во второй класс я ходил уже в другую школу № 5. Она находилась на Шамской горе, 2-х этажная. От Казанского кремля до этой школы ходил трамвай, 2-а вагона. Один вагон шел от Кремля, другой от школы №5. Где-то на полпути они встречались и расходились по двухпутному пути. До этого была одна трамвайная линия, а на конечных остановках не было кольца, а был тупик. Вагоновожатая в тупиках переходила с одного конца вагона на другой и ехала в другую сторону. На этом трамвае мы часто ездили «зайцами» в к/театр «Пионер», который был недалеко от Кремля в Пассаже. Это мы делали, когда решали не ходить в школу. На пути в школу мы проходили Суконный рынок, дальше поднимались по Шамской горе. Вверху была Шамская больница, а с правой стороны шли овраги до самой школы. В этих оврагах мы играли в футбол, когда убегали с уроков, а иногда и выясняли свои отношения с ребятами, т.е. дрались. Дрались, впрочем, по правилам: если двое дерутся, то друзья того и другого не вмешивались, а следили за соблюдением правила: один на одного; подножки не ставить; лежачего не бить; до первой кровянки. В этой школе я проучился до второй четверти 5-го класса. А жили мы уже на ул. Нариманова. Поэтому мне после школы надо было идти почти через весь город Казань домой. Шел по каким-то горам, выходил на ул. Комлева, после шел по линии трамвая №2 до к/т «Вузовец», через кольцо (площадь Куйбышева), через Булак, по ул. Парижской коммуны до ул. Нариманова. Путь был не близкий. Учительница до 5-го класса у меня была очень строгая. Ее звали Антониной Антоновной.
После школы № 5 меня перевели в школу №2. Это на Булаке, напротив бани. Там я проучился 2,3 и 4 четверти 5-го класса. Начал учить английский язык. Подружился с братьями-близнецами Бельчиковыми, которые жили на ул. Тукаевского.
В 1946 году вернулся с войны папа и, если бы не он, сидеть бы мне в тюрьме. Почти все мои друзья впоследствии сидели в тюрьмах. У них не было отцов, многие погибли на войне.
Папы я не видел 5-ть лет. Принял его с настороженностью. Но папа был мудрым человеком, и поэтому лаской и терпением он направил меня на правильный путь. Папа был всегда душой компании, заводилой, интересным собеседником. У него был хороший голос, и он часто пел под гитару. Хочу сказать, что папа очень сдружился с дедушкой Порфирием Павловичем, хотя он и не был его сыном, но дедушка его любил больше, чем своих детей..."
http://mognovse.ru/ojs-zla....cu.html
С уважением,
Геннадий
Буду благодарен за информацию о побегах советских военнопленных
Suche alles über Fluchtversuche von russischen Kriegsgefangenen.
|
| |
| |
| Геннадий | Дата: Среда, 02 Ноября 2016, 00.15.13 | Сообщение # 6 |
|
Группа: Модератор
Сообщений: 26526
Статус: Отсутствует
| Цитата Nestor (  ) Цитата Геннадий_ ()
В числе этих 40-50 человек оказался и бывший командир на
Кто?
Поправил.
С уважением,
Геннадий
Буду благодарен за информацию о побегах советских военнопленных
Suche alles über Fluchtversuche von russischen Kriegsgefangenen.
|
| |
| |
