| Саня | Дата: Суббота, 04 Октября 2014, 11.09.01 | Сообщение # 54 |
Группа: Админ
Сообщений: 65535
Статус: Отсутствует
| Глава 15. ШТАЛАГ 1А
Боже мой, какой день! Солнце такое, что, кажется, лучи его можно взять в руки. Небо голубое-голубое, а на земле вокруг трава зеленая-презеленая. Я уже забыл, как она выглядит. Ни в лагере «А», ни в лагере «Б» не было ни травинки, ни кустика, ни деревца - кругом один песок и голая земля. Прямо перед нами ворота, над которыми большие буквы: «STALAG 1А»1. За воротами лагерь, но не просто лагерь, а лагерь-город. Таких я до сих пор не видывал. С насыпи, на которой мы оказались после выгрузки, был виден огромный лагерь, один служебный блок которого был, как целый лагерь. Масса зданий, назначение которых невозможно было понять, впереди по ходу железнодорожной ветки, в километре от шталага, был виден еще один лагерь. Как выяснялось в тот же день, это был так называемый «смертельный» лагерь2, в котором был только вход, а выхода из него не было.
Состояние было как у пьяного. Голова кружилась, ноги подгибались и не слушалась. С первых же шагов возникла сильная одышка, а в груди вдруг заработало сердце, да так заработаю, что, казалось, вот-вот выскочит наружу. Тех, кто сам не смог выбраться наружу, никто и не пытался ни вывести, ни вынести, дверь вагона захлопнули, и паровозик покатил вагон прямо в направлении «смертельного». Те, что остались в вагоне, пропадали без вести в разное время, но только теперь они пропали без вести окончательно. Чисто немецкий способ «естественного» отбора. Не знал я тогда еще, что одновременно с вагонной дверью, захлопнулась за мной самая тяжелая часть плена, самые страшные страницы всей моей жизни.
Вышедших кое-как построили и «форан, нах лягер!» Первым делом повели в баню. Завели в раздевалку: желто-кафельные полы, бело-кафельные стены, вешалка для одежды на колесиках, а одна стена - сплошное зеркало. Разделись, одежда наша уехала на обработку газом, а мы стали ждать своей очереди. Первый раз в плену я увидел себя в зеркало во весь рост нагишом и испугался того, что увидел. По телевизору много раз показывали живые и мертвые жертвы фашизма: голые головы на шейках толщиной 5-6 сантиметров, ребра, обтянутые кожей, конечности, на которых не было и намека на мышцы. Вот такими были и мы. В раздевалке не было скамеек, от слабости стоять было трудно, и я сел на пол; но, из-за полного отсутствия ягодичных мышц, сел на две острые точки. Если нагнуть голову между колен до пола, то через треугольник, основанием которого служил пол, можно было видеть, что делается сзади. Не уверен, что такой трюк сумеют проделать цирковые гуттаперчевые люди или женщины-змеи - то есть голову до пола они, конечно, нагнут, но не увидят при этом, что делается сзади. Потом был душ. Кругом абсолютная чистота, как в больничной операционной. Как выяснилось позже, русских из блока в эту душевую не водили, так что зеркало во всю стену нужно было только для того, чтобы привозимые доходяги могли увидеть себя во всем блеске своего ничтожества и жалкости. Вот ведь выдумщики эти фрицы! И убить человека для них радость, и просто унизить - тоже.
После бани повели нас в другое здание, и тут всех по очереди поставили под рентген. Рентгенолог-француз здоровых направлял направо, больных - налево. Меня он долго крутил и разглядывал, потом похлопал по плечу, сказал что-то по-своему и подтолкнул направо. Сюда же попал и Коля Александров. «Левых» увели и, как нам потом разъяснили старожилы, скорее всего, их отправили в «смертельный».
После рентгена «правых» привели на площадку между зданий, там за столиком сидел какой-то тип в гражданской одежде, который по номерам вызывал всех к столику. Удивительно, но наши номера, записанные в каком-то реестре, приехали вместе с нами, а мне казалось, что о моем номере забыли еще с первой эвакуации лагеря «А».
На «ein und achtzig, neun und siebzig»3 я, как и полагалось, ответил «hier»4 и вышел к столу. Тип за столиком на каждого заполнял подготовленную анкету, для которой пришлось вспомнить имя и фамилию, а находящийся тут же фотограф запечатлевал каждого на пленку анфас и в профиль. Тут наша группа пополнилась за счет нового поступления. Потом всех построили и повели через весь лагерь в русский блок.
Лагерь стоит того, чтобы о нем рассказать подробнее. Служебный блок, как и полагалось во всех лагерях, был отделен от остального лагеря забором из колючей проволоки. Ворота из служебного блока выводили прямо на центральную улицу лагеря. Справа, один за другим, шли, также разделенные между собой, польский, французский, голландский и бельгийский блоки. Ворота в этих блоках всегда были открыты, и по центральной улице было свободное сообщение между ними от подъема и до отбоя. Слева, напротив польского и французского блоков был расположен «аспирантенблок», в котором содержался офицерский состав из поляков, французов, голландцев и бельгийцев. Этот блок всегда был закрыт и не имел абсолютно никаких контактов с остальными блоками. Напротив голландского блока находился, пустой ко времени моего прибытия, незаселенный бывший итальянский блок. Далее шла центральная площадь, на которой слева было русская и итальянская кухня, а справа кухня «Западной Европы». За площадью справа стоял тоже пустой и постоянно запертый блок, а слева - два барака ревира русского блока. Там, где кончался ревир, центральная улица была перегорожена забором с воротами, у которых стоял круглосуточный пост из одного вахмана.
Пожалуй, стоит напомнить, что все заборы во всех лагерях сооружались только из колючей проволоки, с той лишь разницей, что в некоторых лагерях проволока наружного забора была постоянно под напряжением.
За воротами, метров через 5-6 налево - еще одни ворота в русский блок, напротив этих ворот какая-то старая, заросшая бурьяном дорога между двумя блоками, за ней справа - итальянский рабочий блок. Общая длина лагеря - около километра, а ширина несколько поменьше. Иностранные блоки у нас в русском блоке назывались просто «Бельгия», «Голландия», «Франция» и «Польша». Рабочий блок итальянцев и самих итальянцев называли «Бадолио» и «макарони».
Когда нас вели мимо «Франции», по обе стороны стояли толпы зевак, Один чудак из нашей колонны крикнул в толпу: «Бон жур, мосье!» - и тут же заработал за это приветствие пачку великолепных французских сигарет «Элегант» и полбулки хлеба. А я побранил себя за недогадливость. В конце концов, в таком объеме французский я знал тоже.
По приходу в русский блок нас, на всякий случай, пересчитали. Документы на нас сдали блокфюрору, а нам дали команду «Вольно!» и, в пределах русского блока, распустили на все четыре стороны.
Блок занимал довольно большую площадь. В нем были 5 или 6 больших бараков, оборудованных двухэтажными деревянными нарами на две стороны. Умывальное помещение разгораживало барак на две равные половины. Во дворе был один, но очень большой туалет, не менее, чем на 25-30 посадочных мест. Два барака ревира были отгорожены от остального блока колючей проволокой в один ряд. Вход в ревир - через общий блок. При мне он был постоянно открыт и не имел дополнительного поста. В конце блока, также за забором, располагался транспортный блок из двух бараков. Вход в него - только с центральной улицы. В этот блок переводили тех, кто должен был в ближайшие дни отправлен в какую-либо рабочую команду за территорией лагеря.
Начальником русского блока был немолодой уже оберфельдфебель Циглер, среднего роста, худощавый, неплохо владевший русским языком вообще и в совершенстве - его матерным регистром. В первую мировую войну он провел три года в русском плену. За крутой нрав и пристрастие к репрессивным мерам воздействия на «подданных», среди русских его звали «отец народа» - по аналогии с нашим самым мудрым, самым гениальным, самым «родным и любимым» Иосифом Виссарионовичем.
Режим в шталаге был схож с режимом всех лагерей военнопленных, но было в нем многое, характерное для рабочих лагерей. Утреннее пересчитывание делалось скорее для проформы, затем следовал обычный бурачный чай и хлеб. Днем - баланда, все остальное время каждый проводил, как хотел. На площади между бараками и туалетом во второй половине дня собирался базар, на котором властвовал натуральный обмен, но в то же время шла и прямая купля-продажа на немецкие рейхсмарки и специальные «кригсгефангенгельд»5. Последние шли по курсу: десять "пленных" марок за одну рейхсмарку. Объектами купли-продажи и обмена были предметы обмундирования, хлеб, баланда, вареная картошка, табак.
Фактически весь русский блок выполнял роль карантина и резерва рабочей силы. Сюда поступали пленные из других лагерей. Свежие пленные и выписывающиеся из ревира здесь сортировались по здоровью и пригодности к использованию на работах. По мере выбытия людей на работы из транспортных бараков, последние пополнялись из общих бараков. В ревир попадали и заболевшие в общих бараках, но, главным образом, больных привозили из рабочих команд с территории половины Восточной Пруссии, обслуживаемой Шталагом 1А.
Питание в этом лагере было значительно лучше, чем во всех моих предыдущих лагерях. Прибавить в весе и выйти из категории «доходяги», конечно же, было невозможно, но и смерть от голода тут практически не грозила. Еда была чистая, сравнительно с другими лагерями - доброкачественная, но она была малопитательная, и маловато ее было. Слишком маловато!
Очень скоро выяснялось, что в блоке среди пленных существовало явное имущественное неравенство. Кроме лагерных придурков, то есть лиц, официально выполнявших обязанности помощников блокфюрора, имелись так называемые шакалы и шакалята. Что это были за звери? Шакалы занимались мелким промыслом. Из всевозможных кусочков пластмасс, плексигласа и цветных металлов они мастерили мундштуки, трубки, портсигары, шкатулочки и даже ножички с наборными ручками. Сырье они получали напрямую у итальянцев, когда тех в пять часов пополудни гнали с работы на подземном авиазаводе мимо наших ворот в итальянский блок. Тут, при некоторых вахманах, возникала возможность кратковременного контакта шакалов и посредников с итальянцами, приносившими с завода сырье для шакалов. За свое сырье итальянцы брали только жратву, ибо на том же пайке, что и у нас - русских, они весь день вкалывали на заводе. Сбыт готовой продукции шел по двум путям. Первый - в «Бельгию», «Голландию», «Францию» и «Польшу». Второй - за лагерный забор. И в первом, и во втором пути, как посредники, получавшие большие комиссионные, участвовали некоторые вахманы из охраны лагеря. Плата «из-за границы» шла в виде продуктов питания: хлеба, консервов, масла и пр., а из-за забора шли рейхсмарки.
У каждого шакала, а жили они обычно в углах бараков, всегда стоял в головах один, а то и два мешка с продуктами, а также мешочек с сырьем, поделками и инструментом. Шакалята – это, как правило, молодые доходяги, которые за очень небольшую плату продуктами, сторожили «богатства» шакалов, когда те гуляли, ходили по нужде или занимались вопросами приобретения сырья и сбыта продукции. Хорошие продукты питания и деньги давали возможность шакалам жить в лагере безбедно и откупаться от отправки в транспортный блок. Зачем они копили рейхсмарки - я не понимал, как долго не понимал, зачем в наше время многие «деловые» люди собирают золото и драгоценности килограммами. Наверное, на что-то шакалы рассчитывали так же, как на что-то рассчитывают и нынешние деловые людишки.
Может возникнуть естественный вопрос: а чем же платили за поделки шакалов в лагерной «Западной Европе»? Ведь там находились военнопленные рядового и сержантского состава из армий стран Западной Европы, и только. Во-первых, немцы их кормили лучше, чем русских и итальянцев. Кухня у них была отдельная. Хлеба они получали столько же, сколько и мы, баланду - качеством получше нашей, дополнительно им давали ежедневно вареную картошку, которую они не поедали, и так называемый «шлям», к которому они, кажется, вообще не прикасалась. Шлям - это клейстерообразная еда оранжево-желтого цвета, без сахара и соли, совершенно безвкусная, не знаю, из чего он делался и содержал ли в себе питательные вещества.
Но не это обеспечивало «Западной Европе» безбедное и сытое существование. Ежемесячно каждый из европейцев получал большую посылку от международного Красного Креста, в которой чего только не было: консервированные масло, мясо, рыба, сыры, мука, всевозможные кексы, печенья, сгущенное и сухое молоко, сахар, сигареты, шерстяные свитера, пуловеры, носки и многое-многое другое.
До высадки в Бретани и занятия Западной Европы союзниками, наши соседи получали еще ежемесячно одну-две посылки из дому со всевозможной домашней снедью. Я уж не говорю о том, что наше питание просто не шло ни в какое сравнение с питанием наших западных соседей, но уверен, что и простые немцы, как гражданские, так и военные не имели в то время такого разнообразного, высококачественного и обильного питания.
Только итальянцы из армии Бадолио и советские военнопленные ничего никогда не получали ни от Красного Креста, ни от кого-либо другого. Между прочим, это обстоятельство использовалось фашистами, когда они агитировали советских пленных вступать в РОА и УВВ. Они упирали на то, что европейцам помогает международный Красный Крест потому, что правительства этих стран переводят Красному Кресту соответствующие суммы, а Сталин-де не только ничего не дает Красному Кресту, но и вообще не признает само существование советских военнопленных, а считает их всех изменниками Родины и обещает им всем по возвращении тяжелые кары. Когда я попал в плен, общая обстановка в плену изменилась настолько, что на такую агитационную дешевку уже не клевали, даже под угрозой смерти от голода или тифа.
Были в русском блоке еще так называемые «пикировщики». Эти ребята, которые разными способами прорывались в европейскую часть лагеря, кормились там и даже приносили кое-какую еду с собой в блок. Были и такие пикировщики, которые участвовали в сбыте продукции шакалов, но таких были единицы.
Через 2-3 дня мой старый товарищ Коля Александров поступил в услужение к шакалу по имени Федор и перебрался к нему в барак. Это событие радости мне не доставило. На следующий день пошел я к нему: «Привет, Колька, твой шакал по базару шастает, дай мне один сухарь из ваших запасов».
- Нет, - ответил он, - не могу. Дядя Федор узнает - выгонит.
Больше я уже к Кольке не подходил, всю дорогу от Холма до шталага мы с Колей ели мой хлеб, и его отказ дать мне сухарь я воспринял как обиду, которую не прощают.
После недельного пребывания в шталаге я решил, что мою жизненную установку - лишь бы дожить до освобождения, чтоб умереть у своих, можно и нужно менять. Вполне реально было поставить теперь перед собой цель посложнее - выйти из состояния доходяги и перейти в состояние работоспособного, а, может быть, даже и боеспособного человека. Какой путь для этого избрать? Шакалом мне не стать, нет связей, да и данных тоже, шакаленком - сам не стану, не в моих принципах такая работа. Остается одно - стать пикировщиком. Когда появилась цель и принято решение, жить становится и интереснее и даже как будто легче. Подошел к одному опытному пикировщику. Представился, как хронический доходяга. Предложил быть знакомым и сразу же попросил его ввести меня в курс дела. Васька был пленным с трехлетним стажем, еще в сорок первом попал в систему лагерей Восточной Пруссии и знал очень многое. Он рассказал мне, что в Восточной Пруссии есть два таких огромных лагеря - наш шталаг 1А в сорока километрах южнее Кенигсберга и шталаг 1Б в городе Hohenstein6. Это - лагеря рабочие, в них советские пленные содержались как в карантине, а затем по мере потребности направлялись на разнообразные работы в пределах Восточной Пруссии. Не могу сказать, в какой степени этот порядок касался французов, голландцев, бельгийцев и поляков, но на «аспирантов» он не распространялся. Это я точно знаю. Система управления пленными и их конвоями на работах была такова: в районных городах располагались роты конвоя – «Kompanien»7, в их ведении имелись небольшие лагеречки с одним-двумя бараками, но устроенные по обычному стандарту: с двойным внешним забором, со сторожевой вышкой, на которой круглосуточно стоял часовой с автоматом и прожектором. Эти лагеречки были одновременно ревиром для легко заболевших в рабочих командах и однодневными гостиницами для прибывающих из центральных лагерей, перед тем, как их разберут хозяева.
"Компаниэ" выделяла конвой в каждую команду из расчета один вахман на 6-8 пленных. В случаях тяжелых заболеваний, пленных переправляли в ревиры лагерей, и там их или подлечивали, или отправляли в смертельный - в зависимости от тяжести заболевания. Право работы с 1-2 пленными без специального конвоя получали и многие цивильные немцы, имевшие личное оружие. Государство отдавало пленных частным предпринимателям, помещикам, в коммунальные службы городов не даром - за каждого пленного хозяин платил государству. Работающие пленные получали зарплату - 5 марок в месяц, две с половиной на руки, а две с половиной на вклад, которого, естественно, никто никогда не видел. В рабочих командах пленные продолжали получать обычный лагерный паек хлебом или мукой и маргарином. Приварок обеспечивали хозяева. Качество и количество этого приварка в разных командах было очень и очень разным. Прусские бауэры (помещики) отлично понимали, что голодный рабочий скот хорошо работать не может, поэтому советскому «рабочему скоту» они обычно давали в достаточном количестве картошки, но и работать за эту картошку заставляли соответственно.
Поведал мне Василий и о том, что из шталагов побегов не бывало. Во всяком случае, он за три года о них не слышал. Из команд побеги случались, но по большой части неудачные, так как в охоту за бежавшим включались помимо Kompanie и полиции, практически все живущие поблизости частные владельцы оружия, служебных собак и пленных. Поимка беглеца, в лучшем для него случае, заканчивалась избиением и лагерным карцером. Если беглеца убивали при поимке, труп все равно привозили в лагерь и вешали на площади, чтоб все знали - убегать бессмысленно. Сведения обо всех побегах, как удачных, так и неудачных очень быстро становились известны всем пленным, приписанным к двум восточно-прусским шталагам.
Еще Васька рассказал про судьбу моряков-балтийцев, взятых в плен в сорок первом году, несколько тысяч которых содержались в отдельном лагере где-то в Литве, неподалеку от прусской границы. Большинство из них попали в плен при защите баз нашего флота в Прибалтике. Многие были подобраны немцами из воды при гибели пятидесяти девяти наших кораблей, участвовавших в героическом и страшном переходе нашего флота из портов Прибалтики в Кронштадт. Возможно, что в этом лагере были собраны моряки и с других фронтов, этого Васька не знал. Молва утверждала, что летом сорок второго года моряки в лагере подняли бунт и были все поголовно расстреляны из пулеметов с лагерных вышек. Не могу ручаться за достоверность этой молвы, но, зная характеры и манеры поведения «братишек»-моряков и охранявших их фашистов, лично я верю, что такое вполне могло произойти.
***
1 Шталаг IA находился в Штаблаке близ г. Эйлау (Stablack/Eylau; польск. Stablawki) в I Военном округе Германии (в Восточной Пруссии). Основанный еще 6.6.1939 г., он был расформирован только 25–26.1.1945.В лагере находилось до 70.000 военнопленных, в т.ч., кроме советских, – бельгийские, французские, итальянские и югославские.
2 По-видимому, имеется в виду концентрационный лагерь Штуттхоф, время от времени выполнявший функции лагеря уничтожения.
3 8179 – регистрационный номер Ю.Апеля.
4 Здесь (нем.)
5 Деньги для хождения в лагерях для военнопленных.
6 Сведения Васьки-пикировщика верны. Шталаг I B Хюэнштайн (Höhenstein, польск. Olsztynek) был основан 8.9.1939 как дулаг; преобразован в шталаг 10.10.1939; в январе 1945 еще действовал. В нем содержалось до 56 000 чел., в т.ч., кроме советских, – бельгийских, французских, польских, итальянских и голландских.
7 Роты (нем.)
http://alexander-apel.narod.ru/library/dohodyaga/part15.htm
Qui quaerit, reperit
|
| |
| |
